Бухарин. Политическая биография. 1888 — 1938
Шрифт:
Ленинское сопоставление 1921 г. с 1918 г., когда он мысленно видел сближение нового Советского государства с частными индустриальными учреждениями, было поверхностным и шатким [29] . В отличие от 1918 г. государство теперь контролировало большинство промышленных предприятий, а крупного частного капитала больше не существовало. Более того, в 1918 г. Ленин не пользовался понятиями свободной торговли и поэтому в своей первоначальной версии государственного капитализма умалчивал о вопросе рыночных отношений {538} . Когда он написал статью «О продовольственном налоге», торговля была еще ограничена, но в 1922 г., когда она стала национальным явлением, он был вынужден квалифицировать обычную торговлю как капитализм и включить ее в общую систему государственного капитализма. Кроме того, что его теоретическая концепция была противоречива и почти непонятна, Ленин нарисовал мрачную картину России после четырех лет революции. Согласно Ленину, как позже заметил Бухарин, казалось, что был только «крошечный островок
29
Полной аналогии в положении страны в 1918 и в 1921 гг. быть не могло. Но сходные черты ленинского подхода к социалистическому строительству в условиях мирной передышки 1918 г. и нэпа несомненны.
Таковым оставался общий взгляд Ленина на нэп в России в следующие полтора года. Бухарин (как и другие) сразу же выдвинул свое прежнее возражение, что государственный капитализм теоретически невозможен при диктатуре пролетариата, снова говоря Ленину как публично, так и в частном общении: «Вы неправильно употребляете слово „капитализм“». Но так как они сходились во мнениях относительно проводимой политики, а в этом вопросе не могли переубедить друг друга, то оба отбросили этот терминологический спор как абстрактный и несущественный {540}. К тому же Ленин, страстный прагматик, в 1921 и в 1922 гг. был гораздо менее обеспокоен теоретическими дефинициями, нежели необходимостью разъяснить партии важность и цели нэпа: привлечь частную инициативу крестьян для того, чтобы привести в движение крупную и мелкую промышленность; добиться с помощью торговли прочной экономической и политической с_м_ы_ч_к_и между пролетариатом и крестьянством, между промышленностью и сельским хозяйством; сделать государственные экономические органы эффективными и способными выдержать борьбу с их частнособственническими конкурентами. Тем большевикам, которые были озабочены вопросом, куда все это приведет, Ленин давал неопределенное обещание «построить сначала прочные мостки… через государственный капитализм к социализму», «иначе вы не подойдете к коммунизму…» {541}. Он не объяснял, как это произойдет, и сомнительно, чтобы он понимал это до конца 1922 г., когда его представления стали меняться.
Три обстоятельства в июне 1921 г. заставили Ленина переосмыслить свою концепцию нэпа и государственного капитализма. Во-первых, причиненные войной опустошения и голод постепенно преодолевались, и в экономике, включая и государственный сектор, был заметен неуклонный прогресс, хотя тяжелая промышленность серьезно отставала. Положение правительства упрочилось. Во-вторых, Ленин возлагал надежды на привлечение нового капитала путем иностранных займов и концессии; это была его формула восстановления и индустриализации. Этот план провалился почти полностью. В сентябре 1922 г. Ленин признал, что нельзя рассчитывать на достаточный приток иностранного капитала и пришел к выводу, что стране нужно развивать свои собственные ресурсы путем экономии и увеличения налогообложения. Эти обстоятельства не только направили внимание Ленина на внутреннее состояние дел, но и исключили основной элемент государственного капитализма из ленинского первоначального анализа. И в-третьих, как только возобновились нормальные рыночные отношения, кооперативные объединения, очень многочисленные и имевшие большое значение в предоктябрьский период, а во время «военного коммунизма» превращенные в государственные распределительные органы, стали постепенно восстанавливать свой автономный статус и забирать в свои руки все большую часть розничной и оптовой торговли. Большевики привыкли пренебрегать этими производственными и потребительскими объединениями как полукапиталистическими, крестьянскими, реформистскими институтами, ранее руководимыми социалистами-революционерами и меньшевиками. В статье «О продовольственном налоге» Ленин квалифицировал эти объединения как разновидность «государственного капитализма» {542}.
Таким образом, к 1922 г. кооперативы как будто оказались основными элементами государственного капитализма в России, совершенно непохожими на крупный промышленный капитал, который первоначально имел в виду Ленин. Поскольку свободная торговля неизменно официально поощрялась, постольку должны были, конечно, все шире развиваться и торговые кооперативы. Ленин, вероятно, начал менять свою точку зрения в конце декабря 1922 г. 20 ноября он произнес речь, которая оказалась его последним публичным выступлением. После оценки положения вещей в стране он заключает в поразительно оптимистическом тоне: «Социализм уже теперь не есть вопрос отдаленного будущего…», он заверяет, что «не завтра, а в несколько лет… из России нэповской будет Россия социалистическая». Не далее, чем через месяц, он начал готовить свои последние пять статей, которые (по мнению многих) перевели это обещание в программу {543}.
Взятые в целом, все статьи исходят из одной социально-политической предпосылки: «В нашей советской республике социальный строй основан на сотрудничестве двух классов: рабочих и крестьян». «Раскол» между двумя этими классами, как заключает Ленин, «был бы губителен для советской республики». Такое неортодоксальное сочетание классов было обусловлено тем, что первая социалистическая революция произошла в отсталой крестьянской стране. Но, утверждал Ленин, отклонение от ожидавшегося исторического образца («германская модель») не помешает, как думают меньшевики, построению социализма в России. Сначала мы должны «создать предпосылки цивилизации», а затем «начнем движение к социализму». Написав это, он спрашивает риторически: разве «подобные видоизменения обычного исторического порядка недопустимы или невозможны»? Приведя статистические данные о численности неграмотного населения, превышавшей 65 %, Ленин призывает партию начать с помощью «культурной революции» ликвидировать эту «полуазиатскую бескультурность» и подвергнуть сельское население воспитательному воздействию городов, однако «не задаваясь предвзятой целью внедрить в деревню коммунизм». Это, пишет он, также было бы «гибельно для коммунизма» {544}. К крестьянству нужно подходить осторожно и терпеливо, учитывая уровень его интересов. А это соображение привело Ленина к вопросу о кооперации.
Статья «О кооперации» содержит самокритичное заявление: «Мы… забыли думать о кооперации». Исправив теперь эту ошибку и решив, что эти объединения представляют собой идеальное сочетание частного интереса и государственного регулирования, Ленин делает вывод, что кооперативы — кирпичики советского социализма, институты, которые дадут возможность «всякому мелкому крестьянину… участвовать в построении» социализма:
В самом деле, власть государства на все крупные средства производства, власть государства в руках пролетариата, союз этого пролетариата со многими миллионами мелких и мельчайших крестьян, обеспечение руководства за этим пролетариатом по отношению к крестьянству и т. д. — разве… это не все необходимое для построения полного социалистического общества? Это еще не построение социалистического общества. но это все необходимое и достаточное для этого построения.
Он считает, что в лучшем случае «одно-два десятилетия» потребуется для того, чтобы все население смогло участвовать в кооперативах и чтобы в культурном отношении крестьянин преобразовался в «толкового грамотного торгаша». Но в советских условиях это уже будет социализм: «…строй цивилизованных кооператоров… — это есть строй социализма» {545}.
Ленин совершил полный поворот и в своих собственных взглядах, и в толковании марксистского учения. Он говорил все время о торговых или сбытовых организациях, а не (как позже утверждали сталинисты) о производственных кооперативах. Он черпал из старой домарксистской «утопической» социалистической традиции. Свой отход от прежних взглядов он обосновывает тем, что революция вызвала изменение в природе кооперативов. В кооперативном социализме Роберта Оуэна и других старых кооператоров было много «фантастического, даже романтического», так как игнорировалась предварительная задача политической революции; в Советской России фантастика «становится самой неподкрашенной действительностью». Это, кстати, было прямо противоположно позиции Ленина, отраженной в статье «О продовольственном налоге», где он писал: «Свобода и права кооперации, при данных условиях России, означают свободу и права капитализму. Закрывать глаза на эту очевидную истину было бы глупостью или преступлением». Теперь же Ленин доказывает, что (за «небольшим» исключением концессий) «простой рост кооперации для нас тождественен… росту социализма» {546}. Он превратил островок социализма в море, а от государственного капитализма мало что осталось, если осталось вообще.
Если даже не считать эти последние статьи «Завещанием», можно установить, что в них отражены глубокие изменения во взглядах Ленина. Конечно, наряду с позитивными ленинскими высказываниями дает себя знать и растущее разочарование государственной и партийной бюрократией; две его последние статьи явились главным образом тревожным предупреждением против «постылой чиновничьей реальности». Но преобладала его оптимистическая оценка нэпа как продвижения к социализму. Он снова выражает уверенность, что путем тщательной экономии внутренние источники накопления в России смогут стать фундаментом индустриализации. Вместе с тем важно и то, что, определяя, хотя и в общих чертах, тип русского кооперативного социализма и ставя этот вопрос независимо от международной революции, Ленин тем самым подразумевает, что социализм в изолированной Советской России возможен. Его последние директивы партии не кажутся ни интернационалистическими, ни революционными; героическая традиция в них почти полностью отрицается открытым признанием нового реформизма:
…мы вынуждены признать коренную перемену всей точки зрения нашей на социализм. Эта коренная перемена состоит в том, что раньше мы центр тяжести клали и должны были класть на политическую борьбу, революцию, завоевание власти и т. д. Теперь же центр тяжести меняется до того, что переносится на мирную организационную «культурную» работу {547}.
Бухарин также переосмыслил свой большевизм в течение первых лет нэпа. Он особенно мало печатается в 1921 и 1922 гг. (что само по себе является признаком его молчаливого размышления); он в основном как бы оценивал и взвешивал различные перспективы. Он открыто рассуждал по поводу огромных трудностей, вставших перед взявшей власть революционной партией, и с грустью сравнивал их с простыми, четкими решениями раннего периода {548}. Плоды его размышлений вскоре обнаружились, и к концу 1923 г. он сформулировал свои мысли по большинству проблем внутренней политики на период до конца десятилетия. А годом позже, как бы формулируя коллективное признание партией своей вины, он объясняет, как пробудилась новая мудрость. Воскрешая в памяти Марксово положение о том, что пролетарская революция может найти правильную политику через постоянную самокритику, он писал:
В огне этой самокритики сгорают и исчезают без следа иллюзии детского периода, реальные отношения выступают во всей их трезвой наготе, и пролетарская политика приобретает иногда внешне менее патетический, но зато более уверенный, прочный, плотно прилипающий к действительности и потому гораздо вернее изменяющий эту действительность характер.
С этой точки зрения переход к новой экономической политике явился крахом наших иллюзий {549}.