Бухарин. Политическая биография. 1888 — 1938
Шрифт:
Бухарин верил (или говорил, что верит) в то, что все «социальные науки имеют классовый характер» и что «пролетарская социология», следовательно, должна быть высшей уже в силу своего названия. Буржуазные мыслители ограничены своей классовой ориентацией. Хотя они и видели социальные взаимоотношения, но затушевывали общественные противоречия. Тем не менее Бухарин оценивает в целом школу «буржуазной социологии» как очень «интересную». «Теория исторического материализма» в большой степени являла собою дань влияния этой школы на Бухарина, и автор, борясь с критикой этой школы, стремился выразить в книге ортодоксальные марксистские догматы в терминах социологии {463}.
Конечно, он не был первым марксистом, пытавшимся развить социологическую часть марксизма. Определенное движение в этом направлении и в сторону от тяжеловесной метафизики Маркса уже наблюдалось в Европе в течение более чем двух десятилетий; ко времени выхода в свет «Теории исторического материализма» Бухарина уже существовало несколько школ марксистской социологии. Эта традиция была особенно сильно развита в Вене и была представлена в трудах Макса Адлера и Карла Реннера, в которых «Маркс был открыт как по преимуществу социолог, действительный основатель новейшей науки социологии» {464}. Кроме того, и русская революционная мысль XIX в. в ее народнических и марксистских проявлениях имела долгую и богатую историю социологической теории. Несмотря на то, что социология была связана с преобладавшими в обществе политическими течениями, к 1917 г. академическая социология была введена в программу крупнейших университетов царской России {465}.
Несмотря на такое свое значение, современная социология была не в чести у большевиков-ленинцев. Интересно, что ранняя работа Ленина «Развитие капитализма в России» обладала некоторой социологической ценностью, и он сам доказывал в 1894 г., что Маркс «впервые поставил социологию на научную основу…» {466}. Но развернувшаяся в 1908–1909 гг. жестокая философская битва с Богдановым, который, в глазах Ленина, ревизовал марксизм именно тем, что подмешал к нему буржуазные идеи, видимо, навсегда создала у Ленина предубеждение против всей западной социальной теории. С этого времени социология (отныне это слово он всегда употребляет в кавычках) встречала только его насмешки. Отклоняя в 1916 г. статью Бухарина о государстве, он подверг критике понятие «„социологической“ (???)» теории {467} а к 1920 г., как показывают его замечания к «Экономике переходного периода», еще более враждебно отнесся к социологической терминологии. Хотя в опубликованных работах Ленина нет отзывов о «Теории исторического материализма», можно предполагать, что его возражения вызывал уже сам подзаголовок книги.
Не все большевистские интеллигенты разделяли ленинское пренебрежение к социологии, хотя они и не всегда соглашались с бухаринским пониманием ее роли. Многие предпочитали его концепцию доводу, что диалектический материализм является, но существу, философией взгляд, которого придерживались деборинцы и который оспаривали механицисты, считавшие, что позитивные науки фактически устранили надобность в философии. И хотя немарксистская социология, начиная с 1922 г., была изъята из программ советских университетов, большевистские социологи продолжали публиковать целый ряд теоретических и эмпирических исследований вплоть до начала 30-х гг., когда социологию постигла судьба большинства общественных наук при Сталине {468}. Однако уже и в 20-х гг. среди части большевистских интеллектуалов господствовала подозрительность, если не прямая враждебность, к современной социологии. Одного бухаринского определения исторического материализма как социологии было достаточно, чтобы на него обрушились ранние большевистские критики {469}, многие из которых, безусловно, согласились с приговором, вынесенным во время кампании, направленной против Бухарина в 1930 г.:
У Маркса, конечно, не было особого «социологического метода»… метод Маркса был методом диалектического материализма… Изображение Маркса как сторонника «социологического метода» может только привести к сближению его учения с учением буржуазных «социологов», ничего общего не имеющим с марксизмом {470}.
Таким будет постоянный рефрен сталинистской идеологии, и только после смерти диктатора советские исследователи снова смогли начать разрабатывать социологию. В свете всего этого попытка Бухарина развить марксистскую социологию представляла единственную в своем роде смелую концепцию и смелое исследование. Он был охарактеризован в 20-х гг. одним советским автором как «теоретик пролетарской социологии». Показательно, что Питирим Сорокин, живший тогда в России, дал довольно благожелательный отзыв о «Теории исторического материализма», считая, что по сравнению с другими работами эта «гораздо грамотнее, интереснее и научнее» {471}. Один американский социолог совсем недавно подтвердил оценку Сорокина: «Книга представляет собой искуснейшую попытку видного марксиста принять во внимание сложившиеся тогда основные понятия социологической теории и социологических исследований» {472}.
Новейшая социология критиковала марксизм как науку по многим направлениям. Наибольшие трудности для марксистов представлял вопрос о диалектике. И как метод, и как черта, будто бы присущая реальности, диалектическая концепция глубоко укоренилась в марксистском учении о природе и направлении социальных изменений. Элементы гегельянства делали марксизм уязвимым. Более того, смысл марксистской диалектики оставался неясным. Маркс, убежденный в том, что он преобразовал диалектику в последовательно материалистическую, мало писал об этом предмете, ограничиваясь приложением диалектики к истории. Такая задача выпала на долю Энгельса: в последние годы жизни Маркса и после его смерти он расширил и систематизировал понимание диалектики в истории, природе и человеческом мышлении. Работая над этим, он заложил основы ортодоксальной, универсальной доктрины диалектического материализма. Хотя некоторые ученые доказывают, что окончательная система Энгельса резко расходится с философским материализмом Маркса, в общем принято считать, что в конечном итоге работы Энгельса повели к воскрешению идеалистической диалектики Гегеля в пересмотренной форме и обременили марксизм туманным метафизическим толкованием развития, полумистическим изложением диалектики в истории и природе. Возрожденное гегельянство оказало сильное влияние на ленинские размышления о диалектике (как выяснилось после опубликования его «Философских тетрадей» в 1933 г.) и стало центральным элементом в диалектическом материализме деборинцев {473}.
Бухарин отошел от этой тенденции, прямо сформулировав свои возражения: «Маркс и Энгельс освобождали диалектику от ее мистической шелухи в действии», но она сохраняет «телеологический привкус, неизбежно связанный с гегелевской формулировкой, которая покоится на саморазвитии „Духа“». Поиски Бухариным научной («наиболее ортодоксальной, материалистической и революционной») социологии, его желание противостоять обвинению, что марксизм в конечном счете содержит идеализм, привели его взамен этого к механицизму. Вначале, объяснял он, марксисты противились механистическому толкованию в общественных науках; но это происходило из-за старых и дискредитировавших себя представлений об атомах как «обособленных, не связанных с другими, изолированных частицах». Учение об электронах с новыми открытиями в области строения и движения материи опровергло эти представления и сделало правомочным использование механических обозначений для выражения органических связей. Понимал или нет Бухарин полностью современную физику, менее важно, чем его убеждение, что «наиболее прогрессивные течения научной мысли во всех областях ставят вопрос именно так» {474}.
Механика, казалось ему, показывала научную основу марксистского материализма, и механистический материализм опровергал мыслителей, которые настаивали на внесении «спиритуализма» и «психологизма» в общественные понятия. Бухарин определял каждую социальную категорию с точки зрения сохранения следующих представлений: общество рассматривается как «громадный трудовой „механизм“ с различными частями разделенного совокупного общественного труда»; производственные отношения — как «трудовая координация людей (рассматриваемых как „живые машины“) в пространстве и времени» и т. п. Оставалось лишь дать «теоретическо-систематическое изложение» диалектического метода в механистических терминах. Это, убежден Бухарин, «дается теорией равновесия» {475}.
Сердцевиной «Теории исторического материализма» являлось утверждение, что диалектика и, следовательно, социальные изменения объясняются теорией равновесия. Здесь нас интересует общая концепция, а не множество частных аргументов, которые он представляет по ходу изложения {476}. Согласно Бухарину, диалектическая (или динамическая) точка зрения состоит в том, что все категории материального или социального порядка находятся в состоянии движения и что это движение проистекает из конфликта или противоречия внутри данной системы. В равной мере правильно и то, что любая система, опять-таки материального или социального порядка, стремится к состоянию равновесия (аналогично адаптации в биологии):
Иначе это можно сказать так. В мире существуют различно действующие, направленные друг против друга силы. Только в исключительных случаях они уравновешивают друг друга на некоторые моменты. Тогда мы имеем состояние «покоя», т. е. их действительная борьба остается скрытой. Но стоит только измениться одной из сил, как сейчас же «внутренние противоречия» обнаруживаются, происходит нарушение равновесия, если на момент установится новое равновесие, оно установится на новой основе, т. е. при другом сочетании сил и т. д. Что же отсюда следует? А отсюда и следует, что «борьба», «противоречия», т. е. антагонизмы различно направленных сил, и обуславливают движение системы.