Бухарин. Политическая биография. 1888 — 1938
Шрифт:
Но наиболее серьезный порок программных выводов «Экономики» был связан с отсутствием у Бухарина четких различий между периодом нарушенного равновесия и периодом после восстановления равновесия. Он говорил о переходном периоде как переходе к социализму и в то же время как о переходе к новому общественному равновесию, из которого общество может продвигаться к социализму. Оставалось неясным, останутся ли нормой крайние меры, используемые для создания нового равновесия после того, как равновесие будет достигнуто. Изредка он намекал, что это может случиться {390}. Но его анализ переходного процесса различает первоначальный период мобилизации остатков разрушенного порядка, который он называл «экономическим переворотом», или «первоначальным социалистическим накоплением» (термин, заимствованный у В. Смирнова и позже ставший известным в ином контексте благодаря Преображенскому), и последующий период «технического переворота», который приведет к эволюционному, гармоничному, процветающему производству {391}.
Иными словами,
Постулат равновесия недействителен… Нет про порциональности ни между производством и потреблением, ни между различными отраслями производства (в скобках прибавим: ни между людскими элементами системы). Поэтому в корне неправильно переносить на переходный период категории, понятия и законы, адекватные состоянию равновесия. На это можно возразить, что поскольку общество не погибло, состояние равновесия есть. Однако такое рассуждение было бы правильно, если бы период времени, который мы рассматриваем, представлял бы весьма длительную величину. Вне равновесия общество долго жить не может и умирает. Но эта же общественная система может некоторое время находиться в «ненормальном» состоянии, т. е. вне состояния равновесия.
Здесь возможны две интерпретации. Либо переход к социализму должен быть относительно коротким, либо Бухарин имел в виду только переход к стабильному состоянию, из которого разовьется социализм. Есть основания предполагать, что в 20-м году он придерживался первой интерпретации. После 1921 г. он, однако, предлагал вторую трактовку {392}. О том, что такое противоречие присутствовало в рассуждениях Бухарина, свидетельствуют его замечания по сельскому хозяйству. Огромное значение сельскохозяйственной проблемы было сейчас для него очевидно. Вопрос о необходимости восстановления равновесия между городом и деревней, поясняет он, «является решающим для судьбы человечества, ибо это наиболее важный и наиболее сложный вопрос». Его решение едва ли соответствовало этому описанию проблемы. Здесь он также указывает на ключевую роль принуждения, особенно изъятия хлебных излишков. Она была наиболее решающей, однако, на ранней стадии революции, когда переходный период как целое характеризовался «скрытой или более менее открытой борьбой между организующей тенденцией пролетариата и товарно-анархической тенденцией крестьянства». Он не уточнял форму этой борьбы или ее арену. Примечательно, однако, что он исключал коллективные формы сельскохозяйственного производства как главный способ вовлечения крестьянства в «организованный процесс», доказывая взамен, что «для главной массы мелких производителей втягивание их в организованный аппарат возможно, главным образом через сферу обращения…» {393}.
Это замечание представляло собой первую мучительную попытку сформулировать позднейшую бухаринскую теорию «врастания в социализм» через рынок, хотя и без его существенного механизма. Несмотря на то что Бухарин исключал какую-либо значительную коллективизацию, он также исключал рынок и «денежно-кредитные» связи между городом и деревней. В 1920 г. он еще соглашался, что государственные «органы распределения и заготовок» будут основным посредником между промышленным городом и мелкокрестьянским сельским хозяйством {394}. Проблема, казалось бы, была ясна: без товарного рынка что могло побуждать крестьянина производить излишки и сбывать их? Бухарин говорил о том, что в крестьянине, как правило, «две души» — одна склоняется к капитализму, другая — к социализму, и, вероятно, надеялся, что «социалистическая» душа будет отдавать излишки. Альтернативой этой сомнительной вероятности была система постоянных реквизиций. Одна из редких пессимистических нот в книге подсказывает, что Бухарин видел затруднительное положение: «Революция (в России) легко победила, потому что пролетариат, стремившийся к коммунизму, был поддержан крестьянством, которое выступило против помещиков. Но это самое крестьянство оказывается величайшим тормозом в период построения коммунистических производственных отношений» {395}. Это, конечно, была основная проблема большевиков и слабая сторона «военного коммунизма».
При конечной оценке такой книги, как «Экономика переходного периода» (поскольку она была продуктом своего времени), следовало бы принять во внимание тогдашнее восприятие этой книги. Ее репутация пережила «военный коммунизм» благодаря новаторской трактовке Бухариным ряда проблем, которая согласовывалась со сложившейся после 1921 г. оценкой «военного коммунизма» как прискорбного, но необходимого эпизода, а именно таких проблем, как структура неокапитализма, «издержки» революции, концепция «построения социализма» и историческая ограниченность политической экономии. Хотя некоторые большевики рассматривали отдельные места книги «как спорные с марксистской точки зрения», ни один из них не отрицал того, что она имеет значительное влияние {396}.
Часть партии встретила книгу с открытой враждебностью именно потому, что она могла оказаться влиятельной. Резкая критическая
Поскольку «военный коммунизм» находился в то время в процессе ликвидации и дискредитации, Ольминский одержал несколько легких полемических побед. Но он ошибался или был недобросовестен, когда приписывал именно бухаринскому поколению отраженный в книге взгляд на «военный коммунизм»; ошибочность такого подхода ярко иллюстрируется частными ленинскими заметками об «Экономике переходного периода» и его «Recensio academica», написанной 31 мая 1920 г. для Социалистической (позднее Коммунистической) академии, опубликовавшей книгу. Общая благожелательная оценка книги Лениным была впоследствии извращена обстоятельствами, сопутствующими публикации его заметок, которые оставались в архиве до сталинской победы над Бухариным в 1929 г. И только тогда они были извлечены на свет божий в ходе кампании по подрыву авторитета Бухарина как теоретика {398}. Сталинские комментаторы, естественно, подробно распространялись относительно отрицательных замечаний Ленина, которых было немало, но которые свидетельствовали больше о различиях между Бухариным и Лениным как мыслителях, чем об оценке самой книги.
Подавляющее большинство ленинских возражений было направлено против бухаринской терминологии. Ленин особенно чувствовал неприязнь к тому, что называл использованием богдановской «тарабарщины» вместо «человеческого языка», и к бухаринскому увлечению словами «социологический» и «социология». Каждый раз в таких случаях он помечает на полях «уф», «ха-ха», «эклектизм», а в одном месте: «Вот это хорошо, что „социолог“ Бухарин наконец (на 84 странице) поставил в иронические кавычки слово „социолог“! Браво!» {399}. Ленинские замечания отражали очень разную интеллектуальную ориентацию этих двух людей. Бухарин глубоко интересовался современной социологической мыслью (что потом покажет «Теория исторического материализма») и считал, что самые последние работы Богданова по «организационной науке» представляют интерес; Ленин инстинктивно не доверял современным школам социальной теории и всему, что было связано с Богдановым {400}. Когда Бухарин говорил о чем-либо, что это представляет теоретический интерес, Ленин воспринимал это с насмешкой. Другие ленинские возражения были более существенными. Некоторые касались разногласий по старым вопросам, таким, как структура современного капитализма; другие были справедливо направлены на те моменты аргументации Бухарина, которые были чересчур абстрактны и требовали пояснений и эмпирических доказательств. Это были вполне уместные замечания дружественного и симпатизирующего автору критика.
Но все ленинские претензии бледнеют по сравнению с восторженными похвалами, высказанными им в адрес тех разделов «Экономики», в которых сильнее всего отразились настроения «военного коммунизма».
Почти каждое место о роли нового государства, «огосударствлении» вообще, о милитаризации и мобилизации помечено ленинскими «очень хорошо», часто на трех языках, так же, как и бухаринские формулировки нарушенного равновесия и построения социализма. Поразительно, что наибольший энтузиазм Ленин проявил по поводу главы о роли принуждения. Все ее поля испещрены в высшей степени одобрительными пометками, а в конце Ленин написал: «Вот эта глава превосходна!» — суждение, которое лучше всего отражает его общую оценку книги. Он завершает рецензию надеждой, что «небольшие» недостатки исчезнут «в следующих изданиях, которые так необходимы нашей читающей публике и послужат к еще большей чести академии; академию мы поздравляем с великолепным трудом ее члена» {401}. Ольминский опасался влияния книги; Ленин приветствовал ее будущие издания. Других советских изданий не последовало, а ленинская рецензия оставалась неопубликованной.
Бухарин однажды высказался об исторической работе Покровского: «Не ошибается тот, кто ничего не делает» {402}. Это изречение вполне применимо по отношению к «Экономике». Основные недостатки книги отражали дефекты «военного коммунизма». Бухаринский анализ не касался будущих долгосрочных экономических проблем Советской России: проблем капиталовложений и накопления, отношений между промышленностью и сельским хозяйством, развития экономики в целом, количественно и качественно. Отсутствовала «проза экономического развития», по определению Ольминского. Восхваление роли нового «сознательного регулятора» не представляло собой экономической программы. По сути дела, «Экономика» касалась проблем нарушенного равновесия и издержек революции; и ошибка Бухарина, как он сам вскоре понял, заключалась в распространении этого опыта на весь переходный период. Его обвинение против социал-демократов было в такой же мере применимо по отношению к нему самому. Включая разрушительную стадию в трансформационный процесс, он также создавал впечатление, что социализм явится внезапно, как deus ex machina. Воистину, «будто увенчанные миртом девы и юноши в гирляндах возвещают пришествие четырех всадников Апокалипсиса» {403}.