Бухарин. Политическая биография. 1888 — 1938
Шрифт:
Главные теоретические работы Бухарина, которыми он заслужил высокую оценку Ленина как «крупнейшего теоретика партии», были в основном завершены к 1920 г. («Теория исторического материализма» была опубликована в 1921 г.). Две его книги, написанные в эмиграции, — «Мировое хозяйство и империализм» и «Политическая экономия рантье» — появились наконец полностью в 1918 и в 1919 гг., познакомив широкую публику с характером и масштабом его исследований. Наряду с другими его работами эти две книги выделили Бухарина как ведущего партийного ученого в области неокапитализма. Его главенство в этой области признавал Ленин в 1919 г., когда, сожалея о невозможности нарисовать цельную картину крушения капитализма, добавил: «Я совершенно уверен, что если бы кто-нибудь мог это сделать, то больше всего тов. Бухарин» {349}. В 1920 г. в «Экономике переходного периода» Бухарин распространил свои теоретические исследования на Советскую Россию, и, хотя эта книга вызвала широкие дискуссии, она утвердила его как передового и смелого теоретика и послекапиталистического периода.
Бухарин всегда проводил различие между своими теоретическими и популярными работами. Одна из последних принесла ему наибольшую известность. Вслед за принятием новой партийной программы в марте 1919 г. Бухарин и Е. Преображенский, тоже молодой теоретик и бывший «левый коммунист», взялись за «Популярное объяснение программы Российской коммунистической партии». Завершенная в октябре книга, названная «Азбукой коммунизма», явилась наиболее известным и распространенным изложением большевизма досталинского периода. Она вскоре стала ассоциироваться только с именем Бухарина (соавторство Преображенского почти забылось), способствуя росту его известности и повышая (в коммунистических кругах) его репутацию «Золотого дитя революции» {350}.
«Азбука коммунизма» отличалась скорее энциклопедической широтой и доступностью изложения, чем теоретической новизной. Отметив, что «старая марксистская литература… во многом непригодна в настоящих условиях», авторы книги сделали попытку снабдить школы «элементарным учебником коммунистических знаний», который мог быть использован и «для самостоятельного изучения каждым рабочим и крестьянином». Текст «Азбуки коммунизма» следует программе, разъясняя каждый ее пункт, излагая все современные вопросы, внутренние и внешние. За исключением трактовки империализма и государственного капитализма, это не был специфически бухаринский документ {351}. Содержание книги отражало взгляды партии в целом, а новизна состояла в изложении почти всех большевистских воззрений 1919 г.
Поэтому книга имела и до сих пор имеет большую силу. Основной дух ее — это дух «военного коммунизма», воинствующий оптимизм, черпающий силы в убеждении, что «пророчества Маркса сбываются на наших глазах» {352}. Книга была выражением чаяний и утопических надежд большевиков, наивности партии в 1919 г., а не отражением советской действительности. И хотя многое в ней устарело в 1921 г., так как «Азбука» была рупором «героического периода», книга быстро завоевала успех и долго оставалась популярной. Она стала «партийным каноном». К началу 30-х гг. она была переиздана не менее восемнадцати раз на русском языке и не менее двадцати — на иностранных языках. Для русских и зарубежных коммунистов «Азбука коммунизма» и «Теория исторического материализма» стали «наиболее распространенными книгами коммунистической пропаганды», а имя Бухарина проникло в каждый уголок земного шара, где разворачивалось коммунистическое движение {353}. После появления «Азбуки коммунизма» он стал известен почти так же, как Ленин и Троцкий.
В то же время такое возвышение стало придавать известности Бухарина неблагоприятный оттенок. Сверхпопулярность произведений вроде «Азбуки» создала ему репутацию «одного из талантливейших памфлетистов… нашего века» {354}. Но чем дольше большевики находились у власти, чем чаще стали возникать расхождения внутри партии, тем больше вожди партии считали необходимым систематизировать и канонизировать свою идеологию. В 20-е гг., когда политика партии нуждалась в хорошо разработанном теоретическом фундаменте, репутация Бухарина как теоретика и библейский дух произведений вроде «Азбуки» помимо его воли навязали ему роль высшего жреца «ортодоксального большевизма» {355}.
Примеры такого отношения возникали и во время гражданской войны. Как член только что созданной Социалистической академии, он приобретал все большую ответственность и влияние в области идеологического образования членов партии и подготовки партийной интеллигенции. Его работы стали обязательными учебниками в партийных школах, и начиная с 1919 г. он лично проводит семинары по экономике и историческому материализму в Коммунистическом университете им. Я.М. Свердлова в Москве. Хотя эта педагогическая работа и соответствовала природным склонностям Бухарина, она все более и более приобретала официальный характер {356}. Бухарину было едва за тридцать, а его уже окружало все растущее число учеников, многие из которых выдвинутся в партии и укрепят репутацию Бухарина как хранителя ортодоксии, а этой мантии он никак не искал и не мог носить ее непринужденно.
Сознание того, что он становится ответственным за теоретическую чистоту большевизма, могло содействовать решению Бухарина начать изучение переходного периода от капитализма к социализму через два года после революции. Такие попытки еще не предпринимались, отчасти из-за общей сумятицы в партии во время импровизированных мероприятий «военного коммунизма» и частично потому, что внимание большевиков оставалось прикованным к Европе, где будущие революции ожидались «буквально со дня на день» {357}. Горячий оптимизм Бухарина относительно развития событий в Европе стал рассеиваться только в 1919 г., когда он стал предупреждать, что международная революция должна рассматриваться как длительный исторический процесс, состоящий из множества компонентов (включая антиколониальные восстания в Азии), и что коммунисты не должны пытаться «искусственно ускорять историческое развитие» {358}. Хотя он снова обретет былые надежды, особенно зимой 1920–1921 гг., страстной уверенности в близости революции на Западе у Бухарина больше не будет. В результате он и другие большевики стали более серьезно думать об экономических проблемах изолированной Советской России.
В экономических дискуссиях апреля — мая 1918 г. Бухарин был левее Ленина; но ни тот ни другой не предусматривал и не отстаивал политики, подобной «военному коммунизму». Действительно, многое в политике «военного коммунизма» противоречило тому, что отстаивал Бухарин, например его утверждению, что национализированы могут быть только крупные, легко управляемые предприятия. И все же в течение одного года он стал признавать обоснованность крайних мер даже тогда, когда они не будут вызываться военной необходимостью. В широком «огосударствлении» экономики, отмирании посреднических институтов между государством и обществом он усматривал путь, который скорейшим образом приведет Россию от капитализма к социализму. В марте 1919 г. он поставил социализм «на повестку дня» и был обеспокоен тем, что ускорение темпов сделает устаревшими некоторые разделы новой партийной программы {359}.
Ожидание этого ускоренного перехода к социализму внесло важные изменения в теории Бухарина о новом Советском государстве. Основной смысл этого государства Бухарин теперь видел как раз в том, что оно «есть рычаг экономического переворота» {360}. Признание роли государства как инструмента преобразования отсталого общества было существенно новаторским для марксиста, оно ставило под сомнение знаменитое Марксово изречение, что всякое надстроечное явление (в том числе государство) является производным от экономической базы общества. Бухаринский ответ на этот вопрос проистекал из его понимания государственно-капиталистических обществ и составлял значительную ревизию марксизма.
Если государственная власть пролетариата есть рычаг экономической революции, то ясно, что «экономика» и «политика» должны сливаться здесь в одно целое. Такое слияние мы имеем и при диктатуре финансового капитала… в форме государственного капитализма. Но диктатура пролетариата перевертывает все отношения старого мира — другими словами, политическая диктатура рабочего класса должна неизбежно быть и его экономической диктатурой {361}.