Бухарин. Политическая биография. 1888 — 1938
Шрифт:
Так ставился вопрос в феврале 1921 г., сюрреалистически, в отрыве от реальной ситуации в стране. Применительно к действительному кризису различия между Лениным, с одной стороны, и Бухариным и Троцким — с другой, были минимальны. Аргументация Ленина, что профсоюзы должны защищать своих членов от государства (положение, которое Бухарин и Троцкий не принимали в том виде, в каком оно было сформулировано), лучше согласовывалась с концом «военного коммунизма» и возрождением частных предприятий. Обе стороны, однако, еще размышляли в понятиях существующей системы; в этом контексте Бухарин и Троцкий хотя бы пытались справиться с экономическим кризисом через перестройку структуры управления. 15 февраля Бухарин, достаточно раздраженный неуместностью дискуссии, выступил в «Правде» с редакционной статьей, в которой замечал, что партии бы стоило уделить внимание реальной проблеме — «кризису в сельском хозяйстве» и «судьбе нашего хозяйства» {437}.
Охваченное
X съезд партии состоялся 8 — 16 марта, в то время когда правительственные войска подавляли мятеж. На восьмой день работы съезда Ленин объявил о замене продразверстки справедливым натуральным налогом и об оставлении излишков у крестьянина-единоличника {440}. Это важное изменение, в ходе которого была отменена продразверстка и возникла необходимость нормальной торговли между городом и деревней, положило конец «военному коммунизму». Оно было принято почти без дискуссии. Хотя вопрос этот горячо обсуждался в Политбюро в течение месяца {441}, видимо, никто ясно не понимал, что это решение быстро приведет к совершенно другой экономической системе — реставрации частного капитала, рыночному и денежному обращению, денационализации многих предприятий и, таким образом, сужению социалистического, или государственного, сектора.
Система, ставшая известной как нэп, зарождалась незаметно; лишь немногие на партийном съезде оценили огромное значение происходящего. Ленинская профсоюзная платформа победила легко, тоже почти без дебатов (новая резолюция, соответствующая изменившимся социальным условиям, будет составлена на следующем съезде). Внимание делегатов было приковано к тревожным событиям в Кронштадте. Съезд, который должен был пройти в обстановке триумфальной победы в гражданской войне, услышал от одного из вождей, Бухарина, такие слова: «…сейчас республика висит на волоске» {442}.
ГЛАВА 4.
МАРКСИСТСКАЯ ТЕОРИЯ И БОЛЬШЕВИСТСКАЯ ПОЛИТИКА: «ТЕОРИЯ ИСТОРИЧЕСКОГО МАТЕРИАЛИЗМА» БУХАРИНА
Было бы странно, если бы марксистская теория вечно топталась на месте.
События начала 1921 г. обозначили поворотный пункт в истории Советской России, революции и в размышлениях Бухарина о большевизме. Вслед за тем, что Бухарин позже назвал «крахом наших иллюзий» {443}, он и другие большевики начали мучительно переосмысливать свои основные представления о революции. Новые общественные условия вскоре вызвали к жизни новое мышление, которое в течение следующих восьми лет вошло в идеологическое наследие 1917–1920 гг. и стало конкурировать с ним. Поверхностное партийное единодушие, порожденное гражданской войной, сменилось глубокими разногласиями и затянувшимся разобщением. Вплоть до 1929 г., когда расхождения во взглядах стали опасными и сверху было навязано строгое единомыслие, подлинное единство взглядов в партии бывало редким и кратковременным. Изначальная неоднородность большевистской элиты, частично приглушенная в течение трех лет, дала себя знать снова. Однажды Бухарин сетовал (миф о первоначальной большевистской сплоченности уже устоялся), что «единая партия, с единой психологией и единой идеологией» сейчас «разбилась на различные части, с различными психологиями, с различными уклонами» {444}.
Отчасти вследствие глубоких идеологических и программных разногласий внутри партии, между началом нэпа и наступлением сталинской «революции сверху» в 1929 г., 20-е гг. были исключительно богатым и многогранным периодом интеллектуального брожения. В философии, юриспруденции, литературе, экономике и других сферах широкий диапазон
Исследователи данного периода, естественно, пытались выделить в этом многообразии определенные закономерности; при этом они часто устанавливали сомнительные связи между соперничавшими взглядами в различных областях теоретических дискуссий, с одной стороны, и политическими фракциями в партии — с другой. В крайнем случае смысл такого подхода заключался в том, чтобы определить, каким — левым или правым — является то или иное суждение в каждой дискуссии, даже если оно не имело отношения к политике. Подобные же усилия были предприняты, чтобы установить четкую взаимосвязь между интерпретацией марксизма — его социальных и философских теорий — отдельными большевиками и их политикой. Это всегда трудная задача, а попытки решить ее в отношении Бухарина привели к особенно глубоким заблуждениям.
Широко распространенная точка зрения состоит в том, что осторожная эволюционная политика, которую Бухарин защищал в 20-х гг. и которая противопоставила его сначала левым большевикам, а затем Сталину, будто бы объясняется в большой мере его механистическим пониманием марксистской диалектики и его приверженностью теории равновесия. Утверждают, что его марксизм был строго детерминистичен, подчеркивая преобладание объективных условий над возможностями вмешательства человека в ход событий. А этим взглядам противопоставляется волюнтаризм, присущий программам левых в 20-х гг., а затем сталинскому «великому перелому» 1929–1933 гг. Полагают, что политический и экономический волюнтаризм был тесно связан с антимеханистической школой советской философии, сложившейся вокруг А. Деборина, доказывавшего, в отличие от механицистов (которые отрицательно относились к деборинскому пониманию сути дела и вытекающим из него выводам), что диалектика подразумевает саморазвитие материи и скачкообразный переход количества в качество. По отношению к Бухарину наблюдается редкий пример единства мнений западных и советских исследователей. После падения Бухарина в 1929 г., когда была развязана официальная кампания присоединения задним числом разгромленных соперников Сталина к впавшим в немилость философским школам, советские авторы утверждали, что «правая» программа Бухарина логически вытекала из его механицизма. По сути дела, сталинистская критика Бухарина стала основным источником и вдохновляющей идеей западной трактовки {445}.
Среди многочисленных недостатков такого взгляда самый крупный является и самым очевидным: знаменитая книга Бухарина «Теория исторического материализма», систематическое изложение его общественной теории, появилась осенью 1921 г., то есть всего через месяц после окончания экстремистской политики «военного коммунизма», которую он поддерживал с энтузиазмом {446} Более того, эта работа была написана одновременно с «Экономикой переходного периода», теоретическим оправданием волюнтаризма и социальных скачков. Пренебрегают тем фактом, что и «Экономика» и «Теория исторического материализма» содержали знаменитый механицизм Бухарина и теорию равновесия, хотя первая работа проникнута идеей катаклизма, а вторая — эволюции.
Из этого следует, что аргументация, направленная против Бухарина, опиралась не столько на действительное содержание его социальной теории, сколько на два ошибочных утверждения. Первое состояло в том, что были «сознательно установлены связи» между философами-механицистами и правым крылом партии. Эта «легенда» была с тех пор опровергнута; показано было, что происходило как раз обратное, то есть «широко распространенные, сознательные усилия удерживать философскую дискуссию в стороне от внутрипартийных фракционных споров» и особенно «не связывать философские споры с Бухариным» {447}. Второе ложное утверждение состояло в том, что большевики (или марксисты вообще), которые придерживались одной и той же теоретической платформы, должны были бы соглашаться и по другим вопросам. Этот неправильный взгляд игнорировал многообразие марксистской мысли, интеллектуальную разнородность досталинского большевизма и в данном случае своеобразие и спорный характер «Теории исторического материализма» Бухарина. В книге что-то нравилось и не нравилось почти каждому. Как советские, так и западные марксисты давали ей весьма противоречивые оценки. Но наименее доброжелательным большевистским критиком был один механицист, который нашел в книге много «немарксистского» и «недиалектического». Еще больше запутывая вопрос, Бухарин и его критики обвиняли друг друга в «детерминизме» {448}.