Бухарин. Политическая биография. 1888 — 1938
Шрифт:
Дополнительные намеки на то, что в Политбюро по крайней мере нет полного единства, содержались в речах руководителей. Сталин и Молотов заметно жестче говорили по вопросу о кулаках, чем Калинин и Рыков (последний сделал основной доклад, посвященный развитию народного хозяйства {1044}). Кроме того, на съезде Сталин определил необходимость коллективизации в значительно менее сдержанной форме, чем Бухарин или Рыков. Сталин утверждал, что только коллективная обработка земли может решить проблемы советского сельского хозяйства. «Других выходов нет», — заключил он. Предложенное Сталиным определение европейского капитализма также заметно отличалось от бухаринского и содержало предсказание неизбежного конца периода стабилизации и начала «нового революционного подъема как в колониях, так и в метрополиях» {1045}. Но ни эти, ни другие интересные оттенки еще не означали формирования отдельных, четко определенных течений. Сталинисты еще только начинали вырабатывать свои собственные позиции. Эти оттенки, по существу, были заметны только потому, что все руководители, включая Сталина, обращались к съезду в осторожном, умеренно пронэповском тоне бухаринизма. Подчеркивание определенных формулировок еще не стало настойчивым. В конце концов, Бухарин первый произнес формулу: «Наступление против кулака». Теперь и он, и Рыков оказались вовлеченными в осуществление коллективизации, хотя и ограниченной {1046}.
Более зловещие признаки расхождения проявились на съезде не по вопросам политики, а в личных отношениях. Впервые ораторы, связанные со Сталиным, открыто, хотя и осторожно критиковали Бухарина. В дискуссии, последовавшей после его доклада о деятельности Коминтерна, два официальных деятеля из окружения Сталина, а именно Л. Шацкин и В. Ломинидзе, а также глава Профинтерна Лозовский резко возражали против бухаринского определения западного капитализма как государственного, а точнее, обвиняли его в игнорировании зарождавшейся «правой опасности в Коминтерне» {1047}. Их критика, от которой Сталин определенно отмежевался, была знаменательной. Они критиковали не только бухаринское руководство Коминтерном, но и его самого как партийного теоретика. Теория государственного капитализма была самым слабым звеном его репутации ленинца, а затем стала излюбленной мишенью антибухаринской кампании Сталина. И наконец, вылазка этих второстепенных подставных лиц явилась началом кампании Сталина, в которой он искусно использовал Профинтерн и комсомол для подрыва авторитета правого крыла Политбюро и его власти {1048}.
В декабре 1927 г., в момент кажущегося триумфа, узаконив свою пересмотренную программу и изгнав идеологических противников, правые в Политбюро оказались в кризисной ситуации и обнаружили, что их политическое положение под угрозой. Бухарин нес наибольшую долю ответственности за их бедственное положение, потому что вовремя не обезопасил себя от критики левых в адрес своей экономической политики и не успел окончательно сформулировать свою пересмотренную программу к столь важному XV съезду. То, что он участвовал в «гражданской казни» левых, было еще одной ошибкой {1049}. Это было не только неблагоразумное политическое решение, оно также свидетельствовало о том, что он не проявил такие свойственные ему качества, как сдержанность и простая порядочность. Он участвовал в этом финальном танце мести решительно, хотя и «без удовольствия», «дрожа с головы до пят». Он не ожидал, «что логика борьбы приведет к этому так быстро и в такой акцентированной форме». Он почувствовал глубокое облегчение, когда Зиновьев и Каменев капитулировали. Бухарин относился не без сочувствия к «трагедии лидеров оппозиции» {1050}. И все же он дал использовать свой авторитет для их разгрома.
Бухарин пришел к этому не сразу. Уменьшение официальной терпимости к партийным диссидентам происходило непрерывно после 1921 г. Прежние лидеры, в том числе и Ленин, исключали менее видных оппозиционеров {1051}. И Бухарин не в первый раз санкционировал «сухую гильотину». В 1924 г. он председательствовал на собрании, исключавшем из Коминтерна нескольких его бывших членов и в том числе его собственного друга времен войны Зета Хеглунда. Теперь Бухарин согласился на исключение из партии, арест, а затем высылку двух своих старейших друзей — Владимира Смирнова и Преображенского, близкого друга и соратника по ссылке Михаила Фишелева, нескольких бывших «левых коммунистов», которыми он руководил в 1918 г., а также десятков других большевиков, с которыми, по его выражению, он «ходил в бой». Как интеллектуал и человек, чувствительный к произволу, Бухарин должен был бы поступать иначе. Власть не притупила все его критические способности. Он видел и осуждал привилегии коммунистов в Советском Союзе, антисемитизм, великорусский шовинизм и бюрократические злоупотребления. Но он изгнал своих бывших друзей как «врагов», с которыми он «не имел ничего общего» {1052}.
Он снова поступал так, возможно, потому, что считал идеи и программы левых чужеродными и опасными для всего, что он отождествлял с большевизмом. Троцкий предупреждал его в 1926 г.: «Система аппаратного террора не может остановиться только на так называемых идейных уклонах, реальных или вымышленных, а неизбежно должна распространиться на всю вообще жизнь и деятельность организации» {1053}. Бухарин не отреагировал на это; «милитаризация» партии, которую он открыто осуждал, рост власти и амбиций Сталина волновали его меньше, чем «коренные прагматические разногласия» с левыми. Он был не единственный крупный большевик, закрывавший глаза на действительность. Когда Бухарин понял наконец в 1928 г., что «разногласия между нами и Сталиным во много раз серьезнее всех бывших у нас разногласий с Вами», Троцкий, убежденный в том, что Бухарин воплощенный термидорианец, воскликнул: «Со Сталиным против Бухарина? — Да. С Бухариным против Сталина? — Никогда!» {1054}.
Можно понять слепоту Троцкого, затравленного, опороченного, изгнанного и загипнотизированного своими собственными усилиями «услышать шаги истории». У Бухарина было меньше оправданий и масса предупреждений. В ноябре 1927 г. он получил от своего бывшего товарища письмо, обличавшее его как «тюремщика лучших коммунистов», как человека, разрешившего судить героев Октября таким чиновникам тайной полиции, как Яков Агранов. Свое письмо автор заканчивал пророческим, саркастическим предупреждением:
Осторожнее, т. Бухарин. Вы частенько спорили в нашей партии. Вам, вероятно, придется еще не раз поспорить. Как бы Вам нынешние тт. тоже когда-нибудь не дали в качестве арбитра т. Агранова. Примеры бывают заразительны {1055}.
ГЛАВА 9.
ПАДЕНИЕ БУХАРИНА И НАЧАЛО СТАЛИНСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
В 1928–1929 гг., на одиннадцатом году правления большевиков и второй раз за десятилетие с небольшим, Россия снова стояла на пороге революции. Хотя никто этого не подозревал, к зиме 1929–1930 гг. вся страна, 150 млн. ее жителей были охвачены лихорадкой сталинской «революции сверху» — события столь же эпохального по своим последствиям, сколь и великие исторические перевороты «снизу», включая переворот 1917 г. {1056}. Подобно другим великим социальным сдвигам, сталинская революция сначала пошатнет, а потом и сметет старый порядок, заменив его новым, совершенно иным типом общества. Здесь, однако, произойдет нечто необычное: разрушаемое общество эпохи нэпа само являлось порождением недавней великой революции, поэтому, приближаясь к событиям, предшествовавшим «революции сверху», мы поступим правильно, если в последний раз взглянем на «старый порядок», на нэповскую Россию накануне ее разгрома.
По сравнению с пришедшим ему на смену сталинским порядком советский нэп 20-х гг. характеризовался наличием значительного плюрализма в авторитарных рамках однопартийной диктатуры. Ибо, хотя партия ревностно защищала свою монополию на политическую власть, плюрализм в других областях был официально терпим и даже поощрялся. Главным примером этого являлась, конечно, экономическая сфера, где 25 млн. крестьянских дворов производили практически всю продукцию сельского хозяйства, где миллионы ремесленников изготовляли 28 % всех промышленных товаров и от половины до трех четвертей основных предметов широкого потребления, где несметная армия мелких торговцев все еще играла главную роль в товарообороте (причем многие товары рекламировались в официальной коммунистической печати) {1057}. Несмотря на растущий вес государственного сектора, в конце 20-х гг. частное предпринимательство все еще определяло направление совете-кой экономики. Советские граждане в своей массе, а в особенности крестьянское большинство, все еще составлявшее 80 % населения, жили и работали никак не под партийным и государственным контролем.
Не монополизировала партия и другие области общественной жизни. И в самом деле, даже в политической сфере, на всех рядовых и административных уровнях, участие беспартийных всемерно поощрялось, а к их мнению прислушивались. Например, центральные государственные органы, которые давали рекомендации, управляли и, следовательно, участвовали в разработке официальной политики, состояли в основном из лиц которые не принадлежали к большевикам и нередко были в прошлом противниками революции. В 1929 г. менее 12 % всех государственных служащих были коммунистами, и хотя официальные главы наркоматов и важнейших ведомств обычно являлись членами партии, коммунисты составляли лишь небольшой процент ответственных работников этих органов {1058}.