Бухарин. Политическая биография. 1888 — 1938
Шрифт:
Однако анализ долговременных тенденций имел весьма ограниченное политическое значение для большевика-политика во второй половине 20-х гг. в Советской России. На повестке дня стояла политика Коминтерна и тактика иностранных коммунистических партий на самое ближайшее время. По этим вопросам в отношении и Востока, и Запада Бухарин руководствовался одной мыслью: коммунисты должны избегать донкихотских политических позиций, которые отдалили бы их от основного направления социального протеста и опять ввергли бы их в изоляцию начала 20-х гг. {1020}. Подобно тому, как большевики искали в советском обществе широкой поддержки своих внутренних программ, иностранные коммунистические партии должны были добиваться объединения максимального числа союзников для достижения своих целей. В Китае это означало участие в антиимпериалистическом блоке, представленном Гоминьданом, и сохранение его как широкого движения, руководимого национальной буржуазией. Заглядывая вперед, можно сказать, что это означало терпеливую и разумную «борьбу за влияние на колониальное и полуколониальное крестьянство» {1021}.
На Западе это означало продолжение попыток добиться поддержки со стороны рабочего класса, особенно посредством участия в «наиболее важных и наиболее массовых организациях» — в профсоюзах. Забастовки в Англии в 1925–1926 гг. (а также и другие события) убедили Бухарина в том, что эти «цитадели социал-демократии» являются основой любого значительного движения пролетариата, жизненно важным элементом для коммунистов и прямым путем к созданию массовой партии. Работая в профсоюзах и посвящая себя «малым делам», коммунисты получали наилучшую возможность разоблачать реформизм социал-демократов, радикализировать рядовых членов профсоюзов, обращая их в свою веру. Кроме того, Бухарин, кажется, считал сильные консолидированные профсоюзы единственно возможным бастионом против нового мощного врага трудящихся — «трестированного капитала». В 1925–1926 гг. энтузиазм Бухарина по поводу революционного потенциала профсоюзов стал краеугольным камнем его коминтерновской политики на Западе {1022}. Он верил, что профсоюзы были ключом к массам, и стремился к тому, чтобы коммунистические партии стали авангардом, имеющим надежные корни в европейском рабочем движении. Он надеялся, что «трагедия рабочего класса — его внутренний раскол» будет преодолена. Он стал и оставался поборником политики, основанной на единстве рабочего класса. В 1928 г., когда эта политика была на грани отмены, он тщетно призывал: «Знамя единства для нас не есть маневр… Этот стяг единства снизу, единства против капиталистов… Коминтерн не должен выпускать ни на минуту» {1023}.
Важнейшим аспектом этой общей концепции была преданность Бухарина коминтерновской политике единого фронта, которая проводилась в той или иной форме с 1921 г. Официально были объявлены две политики единого фронта: «сверху», что означало сотрудничество коммунистических партий с европейскими социал-демократическими лидерами (например, Англо-русский профсоюзный комитет или предвыборные коалиции в Англии и Франции); и «снизу», что означало работу с рядовыми социал-демократами при презрительном отношении к их лидерам. В 1925–1926 гг. политика Бухарина и Коминтерна ориентировалась (по крайней мере в таких специфических случаях, как в Англии) на первое. В середине 1927 г., однако, Бухарин как глава Коминтерна предложил и направил умеренный «поворот влево» (аналогичный в некоторых аспектах повороту в его внутренней политике) в направлении единого фронта «снизу». Это означало прежде всего прекращение поддержки коммунистами социалистов на выборах в Англии и во Франции и было вызвано различными причинами, в том числе неудачами коммунистов, тревогой по поводу растущих правых настроений в некоторых коммунистических партиях (особенно во французской и английской), давлением со стороны левого большевистского крыла и, вероятно, враждебностью самого Бухарина к европейским социал-демократическим лидерам {1024}.
Политика единого фронта выражала непреклонную веру Бухарина в то, что массовое движение само по себе уже является революционным и что необходимую поддержку коммунистам оказывают «широчайшие массы рабочего класса и трудящиеся всех рас и всех континентов». Бухарин с большим оптимизмом утверждал, что в 1925–1927 гг. большевизм потрясет весь мир и что международное влияние коммунистов растет во всех странах от Англии до Китая: «Наша армия есть большинство человечества, и это большинство человечества пришло сейчас в движение» {1025}.
Однако по своей природе политика сотрудничества зависела не только от усилий иностранных коммунистических партий, но и от стратегии их некоммунистических союзников, что неизбежно должно было приводить к очевидным неудачам так же, как и к несомненным успехам. Например, неожиданный провал всеобщей забастовки в Англии в 1926 г., резкий поворот вправо английских профсоюзов и их выход из Англо-русского комитета в сентябре 1927 г. были серьезными, хотя и некатастрофическими неудачами.
Однако головокружительный ход событий в Китае (о котором большевистские лидеры, включая Бухарина, знали мало) имел катастрофические последствия. Начиная с 1923 г. Бухарин решительно поддерживал сотрудничество коммунистов с Гоминьданом. Он считал, что такое сотрудничество организационно представляет собой антиимпериалистический блок, благодаря которому продолжалась китайская революция. Успехи китайской революции в 1925–1927 гг. еще более убедили его в этом: «Кантон — столица революционного Китая — станет „Красной Москвой“ для пробуждающихся масс азиатских колоний». И он непреклонно противился (до тех пор, пока это уже не стало ненужным) отмежеванию китайских коммунистов от сил, поддерживавших Чан Кайши {1026}. Бухарин считал Гоминьдан «особой», независимой силой дальнейшего развития социальной революции и расширения влияния коммунистов в Китае, и поэтому он не придавал значения опасению по поводу того, что буржуазия может «дезертировать» из революции {1027}. Расправа Чан Кайши со своими коммунистическими союзниками в Шанхае в апреле 1927 г. застала Бухарина и остальных советских руководителей врасплох. Накануне переворота они рекомендовали китайской компартии припрятать оружие. Все еще не желая «спустить флаг Гоминьдана». Бухарин и Сталин приказали поддержать сепаратистский левогоминьдановский режим в Ухани (Ханчжоу). Но в июле и он повернул против коммунистов. Наконец осенью, после тщетных попыток объединить инакомыслящие элементы в Гоминьдане вокруг радикальных коммунистов, Бухарин сделал запоздалый вывод: «Гоминьдан со всеми своими группировками уже давно перестал существовать как революционная сила» {1028}.
Китайскую катастрофу можно отнести к наихудшим событиям в политической деятельности Бухарина как лидера. Обвиненный (вместе со Сталиным) оппозицией в провале китайской революции, Бухарин стал беспомощно предлагать различные тактические ходы, которые по мере развития событий теряли смысл. Он обвинял китайских коммунистов в «саботаже» инструкций Коминтерна и вообще прибегал к малопривлекательным уверткам, какими обычно пользуются для оправдания политики, первоначально разумной, но под конец обанкротившейся.
Однако не все его запоздалые аргументы были простой софистикой. Его китайская политика базировалась на убежденности в ее разумности, и он, возможно, был искренен, говоря, что кроме «частичных ошибок» (вероятно, сыгравших роковую роль в разгроме китайских кадров), он все еще верит «по совести», что генеральная линия Коминтерна была «единственной правильной линией». Несмотря на свое вероломство, китайская буржуазия «способствовала развязыванию народных сил, помогла выходу народа на самостоятельную арену, в этом лежит оправдание нашей тактики». Бухарин настаивал, что нельзя отрицать этого исторического достижения, которое обеспечит будущий революционный подъем в Китае. Он соглашался, что тактику, примененную в Китае, нельзя механически переносить на другие колониальные революции, и отрицал, что идея антиимпериалистического блока и сотрудничества с национальной буржуазией дискредитирована: «Если сам дьявол выступает против империалистического бога, нам следует благодарить его» {1029}.
Хотя китайское фиаско имело гораздо большие масштабы, все же некоторые большевики сочли более поучительным упадок единого фронта на Западе (в Англии и в меньшей степени в Польше вследствие переворота Пилсудского в 1926 г.). И в этом случае Бухарин отказался полностью отвергнуть политику единого фронта, даже «сверху». Провалившийся альянс с оппортунистами из британских профсоюзов, по мнению Бухарина, способствовал радикализации рабочих и усилил влияние небольшой коммунистической партии Англии {1030}. И даже осуществив в 1927 г. поворот влево от единого фронта «сверху» в сторону единого фронта «снизу», Бухарин не исключал полностью первого, оставляя открытой возможность новых союзов с социалистическими партиями и европейскими союзами {1031}. Поэтому можно было предвидеть, что в 1928 г., когда сталинисты будут препятствовать любой форме единого фронта с социал-демократами, даже ради борьбы с фашизмом (а иногда именно в этом случае), Бухарин выступит против них. Его стремление к единству рабочего класса гарантировало то, что, несмотря на личную враждебность к социал-демократическим лидерам, он сочтет безрассудством приравнивание социал-демократии к «социал-фашизму» и выставление ее первейшим врагом.
Бухарин, конечно, оберегал себя и от нападок левой оппозиции, но все же, когда он утверждал, что поражения не следует толковать как банкротство принципа единого фронта, его доводы были вполне разумны. Эта политика предполагала достижение максимальных целей коммунистов лишь в конце долгого и тернистого пути. Однако это не уменьшило серьезности последствий провалов за рубежом для внутренней политики. Среди прочего, они подстегнули лидеров оппозиции, которые, несмотря на свои внутренние разногласия по вопросам тактики в Англии и в Китае, пришли в ярость после расправы гоминьдановцев с китайскими коммунистами и их сторонниками. Политика Коминтерна стала одним из пунктов, по которым оппозиционеры клеймили сталинско-бухаринское руководство.
Левые во главе с Троцким, практически молчавшие по поводу внешней политики до китайской катастрофы, обвиняли сталинско-бухаринское руководство в предательстве как мировой, так и русской революции {1032}. С этого момента усиливавшийся раскол между руководством партии и левой оппозицией стал, вероятно, непреодолимым. В то же время неудачи Коминтерна в сочетании с дипломатическими неудачами СССР и новым усилением международной напряженности (разрыв дипломатических отношений с правительством английских консерваторов в мае 1927 г., убийство советского посла в Польше в июне) создали угрозу войны и усилили опасность изоляции СССР. Начиная с лета 1927 г. партия оказалась в атмосфере углублявшегося кризиса, вследствие чего стала оспариваться внутренняя и внешняя умеренная политика руководства, усилилась фракционная борьба, появились предпосылки изгнания левых и обнаружились противоречия внутри самого сталинско-бухаринского большинства.