Бухарин. Политическая биография. 1888 — 1938
Шрифт:
Бухарин оживил свою теорию государственного капитализма, дополнив ее одной важной поправкой. В первоначальном варианте он подчеркивал, что война в Европе была главной причиной «огосударствления» экономической жизни. Но «второй тур» развивался как «мирная хозяйственная система» и, следовательно, на «новом базисе», который отличался от старого, во-первых, тем, что в отличие от широкого непосредственного контроля со стороны государства, навязанного сверху во время войны, новый «процесс» сращивания крупнейших централизованных предприятий, концернов, трестов и пр. с органами государственной власти происходил, в основном «снизу». Государственная власть становилась «непосредственно зависимой от крупных и мощнейших капиталистических концернов или комбинаций этих концернов»; Бухарин назвал этот процесс «трестификацией самой государственной власти». В той или иной стране преобладало сращивание или «сверху», или «снизу» (в качестве основных примеров Бухарин привел Германию, Японию, Италию
Нарождающаяся система отличалась от старой также более высоким уровнем технической базы. Бухарин поражался «поистине замечательным» нововведениям в капиталистической организации производства и экономики. Он восклицал, что капитализм «вновь раскрывает поразительные чудеса технического прогресса, превращая научное познание мира в мощный рычаг технического переворота». Его способность «пронизывать все поры своего бытия» духом «научного руководства делом» вызывала беспрецедентную «рационализацию» экономической жизни. Мнение Бухарина о том, что этот капитализм мирного времени представляет собой более совершенное, более внушительное явление, выражено в следующей поразительной аналогии: «Теперешний государственный капитализм… относится к государственному капитализму эпохи 1914–1918 гг., как теперешний строй растущего социалистического хозяйства в СССР, планового в решающих пунктах, к хозяйству так называемого военного коммунизма». В этом смысле государственный капитализм растет, как «нормальная» капиталистическая система {1007}.
Как и в 1915–1916 гг., особенностью бухаринского анализа была его оценка перспектив грядущей революции. Поскольку организованный капитализм искоренил свободную конкуренцию и другие внутренние экономические противоречия, вероятность «революционной ситуации», возникающей вследствие внутреннего кризиса, на ближайшее время уменьшилась. Бухарин подчеркивал существующие внутренние проблемы капитализма и тщательно отмежевывался от утверждения Гильфердинга о том, что организованный капитализм может быть эффективен даже и в международном масштабе. Однако Бухарин не сомневался в том, что «предвоенный Гильфердинг» дважды прав {1008}. Второй раз за прошедшее десятилетие Бухарин приходит к выводу, что современный ему капитализм не похож на капитализм времен Маркса. Его противоречия, неизбежно порождающие кризис, проявлялись не внутри отдельной страны, а вне ее:
Его анархическая природа переползает на основные линии международных хозяйственных отношений. Проблемы рынка, цен, конкуренции, кризисов становятся все более проблемами мирового хозяйства, заменяясь внутри «страны» проблемой организации. Самые больные, самые кровоточащие раны капитализма, самые кричащие его противоречия развязываются именно здесь, на мировом «поле брани». Даже проблема всех проблем, так называемый «социальный вопрос», проблема соотношения классов и классовой борьбы является проблемой… связанной с положением той или другой капиталистической страны на мировом рынке {1009}.
Независимо от того, справедливы были эти его выводы или нет, именно такая интеллектуальная добросовестность политически ставила Бухарина в затруднительное положение. Он заявлял, что Гильфердинг и другие социал-демократические теоретики мирного или «ультраимпериализма» не могут понять, что организованный капитализм несет «не мир, а меч», что «замирание конкуренции внутри капиталистических стран» приводит к «величайшему обострению конкуренции между капиталистическими странами», в результате чего война и революция становятся неизбежными {1010}. Бухарин снова доказывал, что катастрофические внешние силы окажутся решающими для крушения систем государственного капитализма. Он предполагал, хотя и не желал связывать себя этим аргументом, что будущие пролетарские революции вероятны только в случае войны — тезис академический в 1915–1916 гг., но представлявший теперь дилемму для советского режима, который нуждался в мире в Европе не меньше (если не больше), чем в громогласно пропагандируемых революциях.
Противники Бухарина начнут критиковать эту его позицию в 1928 г. Оказавшись под давлением, он скажет, что начиная с Парижской Коммуны, революции происходили как следствия войны, тут же добавив, однако, что не исключает возможности революций без войн. «Я бы сформулировал это так: революционные ситуации, скажем в Европе, возможны и, пожалуй, даже вероятны и без войны… Но
Легко понять, почему он придавал такое большое значение крестьянским войнам на капиталистической «колониальной окраине». Не приводя к мировой войне, они наносили «сильный удар» по «метрополиям», разрушая их внутреннюю организационную мощь {1013}.
Когда Бухарин начал искать на Востоке силы, которые могли бы вызвать крушение капиталистической системы на Западе, он лучше понял природу национально-освободительных движений, начавшихся как следствие первой мировой войны. Он увидел, что эра «антиимпериалистических революций» началась и что в проснувшихся «колониальных и полуколониальных странах» (в 20-х гг. основным примером был Китай) расстановка революционных классов существенно отличалась от традиционных представлений марксистов, основанных на истории Европы или даже России. Национально-освободительные революции объединяли борьбу против полуфеодальных аграрных порядков с борьбой против иностранного владычества; таким образом, «в единое национально-освободительное движение» вовлекались крестьянские массы, пролетариат и национальная буржуазия. Бухарин предсказывал, что буржуазия в конце концов отпадет от движения, но он никогда не сомневался в том, что «крестьянство колоний», стремящееся к аграрной революции, навсегда вошло в историю как «великая освободительная сила» и что это «большинство человечества» в конце концов решит исход дела {1014}.
Бухарин, конечно, по-прежнему был уверен в окончательной гегемонии национального пролетариата. Но по мере роста социального брожения на Востоке и укрепления стабилизации на Западе Бухарин, как и Ленин до него, пришел к заключению, что национально-освободительные революции следует рассматривать как самостоятельное явление, не придавая большого значения их классовому составу, и с точки зрения того, какое значение они имеют для «народов Восточной Азии» и их союзников в Советской России {1015}. Таким образом, когда Гоминьдан шел от победы к победе в Китае в 1926–1927 гг., Бухарин мечтал об «одном огромном революционном фронте от Архангельска до Шанхая, насчитывающем в своих рядах 800 млн. населения». И когда, подобно Ленину, Бухарин нарисовал картину мира, разделенного на страны-поработительницы и порабощенные страны, Советская Россия с ее уникальным положением на гигантском Евроазиатском континенте, оказалась объединяющим центром для порабощенных народов {1016}.
И наконец, по мере того как в 1925–1927 гг. росла уверенность в том, что вслед за «народной революцией в Китае» последует социалистическая революция в Европе, Бухарин взял на вооружение высказанную вкратце Лениным идею о «некапиталистическом развитии» колониальных стран. Возможность для других крестьянских стран «избежать капиталистический путь» была для Бухарина тесно связана с его мыслями о будущем советского крестьянства с его докапиталистической экономикой. В отношении колониальных стран это была недостаточно разработанная концепция, но она представляла собой новое видение всемирного революционного движения. В «угнетенных и подавленных колониальных массах» той части земного шара, которую Бухарин назвал «мировой деревней», он нашел «гарантию нашей победы» над империализмом, над государственным капитализмом «мирового города» {1017}. Сорок лет спустя его представления о революционном процессе будут возрождены китайскими коммунистами {1018}.
Лучше, чем большинство большевиков, Бухарин понимал, какие два обстоятельства должны были определить облик XX века (в определенной перспективе это было верно). Несмотря на глубокий экономический кризис, который Бухарин не предвидел, западный капитализм реконструировался на новой основе и выжил; антикапиталистические режимы появились в Европе лишь вслед за войной, причем не только благодаря национальным революционным переворотам. В то же время народные массовые революции неумолимо продолжались в «мировой деревне», сметая старые режимы и создавая новые движения «разрушительной силой» крестьянства, как предсказывал Бухарин. Слабой стороной его анализа было то, что он не предвидел будущего западного капитализма, того, что он сумеет пережить потерю колоний и что организованная капиталистическая экономика окажется способной извлекать из других источников и другими методами сверхприбыль, предотвратив опасность внутренних восстаний. Но, вероятно, даже такую огорчительную возможность Бухарин в 1928 г. не исключал {1019}. Многие события будущего могли бы его разочаровать, но лишь немногие из них могли его смутить.