Бухарин. Политическая биография. 1888 — 1938

Коэн Стивен Фрэнд

Союз Бухарина, Рыкова и Томского, уже заметный, хотя и не вполне отчетливый, сложился, по крайней мере к 1926 г., скорее в силу обстоятельств, чем какого-либо плана. Их для удобства можно охарактеризовать как правых в Политбюро, памятуя о том, что они, по меткому замечанию Пятакова, «на 150 % нэписты», были преданы политике, противоположной политике левых, и что Сталин, поддерживая эту политику, занимал позицию центра, не раскрывая своих замыслов и защищая оба свои политических фланга ^{918}. Все трое дополняли друг друга как политические руководители. Обстоятельный, деловой подход Рыкова к экономическим проблемам являлся ценным дополнением к философскому подходу Бухарина, тогда как участие Томского придавало их политике менее «прокрестьянский» характер. В то же время они были людьми разных наклонностей. Томский, несомненно, предпочитал бы политику, непосредственно более выгодную для профсоюзов и трудящихся и менее связанную с крестьянством. И ни он, ни Рыков не разделяли революционного энтузиазма Бухарина в международной политике (Председатель Совнаркома при необходимости высказывался в тоне, отличном от тона главы Коминтерна). Их политическая солидарность, как и солидарность всех других «группировок» основывалась не на полном согласии, а на том, что отделяло их от других. Как позднее объяснял Томский: «…я правее Бухарина в международных делах на 30 км, но я левее Сталина на 100 км» ^{919}.

Еще три черты отличали правых в Политбюро. В отличие от преимущественно еврейского состава левых и становившегося все более кавказским состава сталинской группы все главные и все менее значительные правые руководители были русскими. Хотя этот факт не остался незамеченным, его действительное политическое значение не ясно. Возможно поэтому их так волновала судьба русского крестьянства. Но то, что казалось вероятным, не всегда было таким на деле. Например, нерусские национальности пользовались наибольшей свободой как раз в то время, когда правые в Политбюро занимали господствующее положение ^{920}. Вторая черта была особенно разительна по контрасту со Сталиным: Бухарин, Рыков и Томский имели репутацию популярных большевистских лидеров. Томский, который руководил профсоюзами с бюрократической исполнительностью, мог, возможно, только выиграть, будучи единственным лидером беспартийной массовой организации в Политбюро. Однако у Рыкова, как и у Бухарина, «народная поддержка» была подлинной. Все трое (по воспоминаниям мемуаристов) появлялись на улицах без охраны ^{921}. Их личная популярность, их примиренческая и благожелательная по отношению к крестьянству политика и тот факт, что Рыков, Томский и правый Калинин (возглавлявший ВЦИК и считавшийся, таким образом, президентом Советского Союза) представляли основные беспартийные организации, — все это могло навести на мысль, что правые пользуются поддержкой народа или по крайней мере стремятся к этому. Один наблюдатель отмечал: «Они старались выглядеть руководителями народа» ^{922}.

Существовала, хотя и слабо различимая, третья политическая особенность правых в Политбюро: большая поддержка, получаемая их руководителями от наркоматов (особенно земледелия, финансов, труда и торговли) и других государственных учреждений (ВСНХ, Госбанк и Госплан), ответственных за подготовку и проведение экономической политики. Эти организации, которые по своей природе должны были одобрять возврат к традиционной экономической практике и получившие в связи с нэпом важное значение, были в основном укомплектованы бывшей антибольшевистской интеллигенцией — беспартийными специалистами ^{923}. В частности, и бывшие меньшевики, работавшие в ВСНХ и Госплане, и бывшие эсеры из Наркомзема отдавали большее предпочтение Бухарину и Рыкову как партийным руководителям, чем Сталину или левым. Их предпочтение основывалось на двух взаимосвязанных предпосылках: на том, что экономическая политика правых была более приемлемой, и на том, что победа Сталина или Троцкого, каждая по-своему, положила бы конец гражданскому миру и могла бы вызвать возобновление политической борьбы и потрясений, характерных для периода «военного коммунизма». Хотя они с симпатией относились к Бухарину, их любимым деятелем был Рыков. Как глава правительства и как человек, он пользовался репутацией покровителя и защитника беспартийных специалистов ^{924}. Последние перестали работать в советских учреждениях и потеряли свое влияние после отстранения Рыкова от власти.

В этой связи ВСНХ имел особое значение как средоточие индустриальной стратегии правых к 1924–1926 гг. Как номинальный руководитель государственного сектора ВСНХ был в основном ответствен за планирование и развитие тяжелой промышленности. С назначением Рыкова на должность Председателя Совнаркома в феврале 1924 г. Феликс Дзержинский — глава ВЧК — стал Председателем ВСНХ. Опасения специалистов оказались напрасными: Дзержинский стал их надежным покровителем и, что особенно важно, страстным защитником бухаринской экономической политики. Будучи горячим сторонником смычки, Дзержинский был убежден еще больше Бухарина в эффективности развития тяжелой промышленности на основе крестьянского рынка и в возможности накопления в государственном секторе посредством снижения себестоимости продукции и ускорения оборота. Он поддерживал основное бухаринское положение: «Нельзя индустриализироваться, если говорить со страхом о благосостоянии деревни» ^{925}.

Волевой Председатель ВСНХ, кандидат в члены Политбюро и все еще глава ВЧК, Дзержинский придал действиям правых организационную твердость, которой многим из них не хватало. Этот, в некоторых отношениях самый грозный и энергичный представитель большинства в дискуссиях с «левыми» индустриализаторами, умер 20 июля 1926 г., спустя несколько часов после яростного спора с оппозиционерами. Выступил бы Дзержинский вместе с Рыковым, Бухариным и Томским против Сталина в 1928 г., можно только гадать. Но его смерть лишила их важной поддержки. Его преемником на посту Председателя ВСНХ стал Валериан Куйбышев, сторонник Сталина и ревностный защитник проектов, требовавших крупных капиталовложений и ускоренной индустриализации. За какие-то недели коренным образом изменился личный состав ВСНХ и характер его деятельности ^{926}.

Правые, как уже было замечено, пользовались значительной поддержкой именно вне партийного аппарата. За одним исключением, не было среди важнейших организаций партии тех, о которых можно было бы сказать, что они теснейшим образом связаны с политикой или лидерами правых. Однако единственное исключение было важным: крупнейшая парторганизация — московская. Политическая история Московского комитета партии в течение этого периода не совсем ясна. Хотя его руководство было лояльно по отношению к триумвирам, оппозиция Троцкого привлекла на свою сторону многих сочувствующих на более низких уровнях, прежде всего из среды студентов из числа бывших московских левых 1917 г. Вероятно, из-за беспокойного положения в столице первый секретарь Московского комитета в сентябре 1924 г. был заменен одним из секретарей ленинградской партийной организации Николаем Углановым ^{927}.

Угланов, который быстро выдвинулся в кандидаты в члены Политбюро и был введен в Секретариат и в Оргбюро, заверил, что в ближайшие три года Москва станет твердым сторонником большинства (и дуумвирата). В 1928 г. он, его коллега — секретарь МК В. Котов — и большинство из руководства Московским комитетом: Е.Ф. Куликов, М.Н. Рютин, Н.Н. Мандельштам, Н. Пеньков, Г.С. Мороз, В.А. Яковлев и В.М. Михайлов были твердыми сторонниками антисталинской оппозиции, возглавляемой Бухариным, Рыковым и Томским, и потом были разгромлены вместе с ней ^{928}. Историки предполагают, что Угланов был сначала ставленником Сталина в Москве и что он стал оппозиционером потом, когда его взгляды изменились. На самом же деле, согласно существенным свидетельствам, руководство московской организации с 1925 г. было солидарно с политикой правого крыла Политбюро и с Бухариным в частности.

Первые признаки того, что экономическую программу Бухарина необычайно тепло встречают в столице, появились во время образования дуумвирата. К середине 1925 г. борьба с зиновьевцами приобрела характер противостояния Москвы Ленинграду, причем оппозиция подразумевала, что «прокрестьянская» ориентация «провинциальной» Москвы не была случайной и что ее собственная истинно пролетарская линия соответствует единственно революционной традиции Ленинграда — «этой соли пролетарской земли». Это соперничество Москвы и Ленинграда отчасти было возрождением дореволюционного соперничества двух русских столиц. Такому развитию событий во многом содействовал Зиновьев, который в 1918 г. выступал против переноса столицы в Москву и теперь оказался отрезанным от центрального партийного и государственного аппарата ^{929}.

Однако в основе этого соперничества лежала и социологическая причина. В Москве и прилегающих к ней районах размещалось более 1/5 всех производственных мощностей советской промышленности; но продукция легкой промышленности составляла 84 % (в 1926 г.) общей продукции, производимой в этом регионе, в том числе почти половину текстильной продукции страны. Поэтому восстановление промышленности в Москве начиная с 1921 г. проходило бурно, а заработки рабочих были наивысшими в стране. В Ленинграде сложилась совершенно противоположная ситуация ввиду того, что там главное место занимала тяжелая промышленность и четырехлетняя установка на производство товаров широкого потребления имела негативные последствия. Хотя москвичи любили поразглагольствовать о «превращении ситцевой Москвы в металлическую», ясно, что нэп и промышленная программа Бухарина были выгодны для их города ^{930}. Знаменательно, что Угланов выступал против проекта Днепростроя, предвестника наступившего в конце концов значительного перемещения капиталовложений в сторону тяжелой промышленности. А излюбленные упреки в адрес руководителей Московского комитета состояли в том, что они занимаются «идеализацией „ситцевой“ Москвы» ^{931}.

В некоторой степени предубеждение Московского комитета против тяжелой промышленности совпадало с аналогичным предубеждением Томского и других профсоюзных деятелей и указывало на иного рода связи между правыми в Политбюро и Москвой. Угланов отождествлялся с партаппаратом с 1921 г.; до этого, однако, он занимал не менее видное положение в профсоюзах ^{932}. Его прошлые связи с Томским не совсем ясны, но, как рассказывают, их дружба сыграла свою роль в 1928 г.; согласно некоторым свидетельствам, Угланов заявлял, что Томский заслуживает стать пожизненным руководителем профсоюзов ^{933}. Кроме того, хотя некоторые соратники Томского по руководству (подобно ему самому и Угланову) сделали карьеру в Ленинграде, многие руководители профсоюзов были моек-москвичамиОдним из них был Михайлов — председатель имевшего важное значение Московского областного совета профсоюзов; от также был членом бюро Московского комитета, руководимого Углановым. Другим был Мельничанский — председатель профсоюза текстильщиков, которые составляли 55 % рабочих — членов московской партийной организации ^{934}. Осталось неясным, были ли эти личные и организационные контакты решающими или привходящими, но можно предполагать, что в Москве к 1925 г. сложилась своя особая «ситцевая» точка зрения.