Бухарин. Политическая биография. 1888 — 1938
Шрифт:
Его соображения о сельском хозяйстве также были уязвимы. Высказывая положение, что стимулирование потребительского спроса крестьян и коммерциализация крестьянской экономики приведут к производству такого количества зерна, которое будет достаточным, чтобы накормить город и поддержать индустриализацию, Бухарин не принимал во внимание отсталость и низкую продуктивность, присущие сельскому хозяйству России, примитивный характер которого еще более проявился после уничтожения в результате революции крупных, высокопродуктивных помещичьих землевладений и кулацких хозяйств в 1917–1918 гг. Были возможны два решения. Одно заключалось в допущении частного землевладения и образовании высокопродуктивного сельскохозяйственного капиталистического сектора. Для Бухарина, как и для большинства большевиков, это «кулацкое решение» было идеологически неприемлемым {817}. Хотя он стремился рассеять страх перед кулаком как жупелом, его терпимость по отношению к кулацким хозяйствам отнюдь не означала, что он снисходительно относился к образованию крупной земельной собственности или к возникновению сельской буржуазии. Когда Бухарин обращался к крестьянам с лозунгом «Обогащайтесь!», он надеялся на процветание середняцкой деревни, имеющей одинаковый материальный достаток, что, вероятно, было иллюзией. Альтернативным решением было создание крупных, производительных коллективных или государственных хозяйств. Однако в полном согласии с негативным отношением Бухарина к таким хозяйствам в 1924–1926 гг. (в период его сильнейшего влияния) было и официальное игнорирование всех видов коллективного возделывания земли, и их упадок {818}.
Даже если бы советское сельское хозяйство восстановило свою дореволюционную производительность, проблема товарной продукции все еще оставалась бы нерешенной. Выравнивание социальных условий в деревне укрепило хозяйственную самостоятельность крестьянской экономики, а ликвидация задолженности крестьян дала им большую свободу решения, что и в каком количестве производить и вывозить на рынок {819}. Бухарин надеялся, что выгодные цены и изобилие дешевых промышленных товаров приведут к постоянному росту избытка товарного продукта, а эта перспектива неизменно находилась под угрозой возникновения товарного голода. Если недостатки его индустриальной программы подвергали опасности его сельскохозяйственную программу, то верным было и обратное. Первые тревожные признаки появились в 1925 г., когда, несмотря на хороший урожай, поступление зерна государству не оправдало ожиданий властей, что причинило значительный ущерб государственному плану экспорта и импорта {820}.
Из всего этого следует вывод, что Бухарин в своем подходе к экономике в 1924–1926 гг. недостаточно учитывал необходимость вмешательства государства как в промышленное, так и в сельскохозяйственное производство {821}. Он предлагал развивать промышленность, не указывая на необходимость плановых капиталовложений, и лишь подчеркивал решающую роль снижения издержек производства и цен на промышленные товары. Вместо стремления к созданию дополнительного коллективного сектора зернового хозяйства, он всецело полагался на «сотрудничество» мелких крестьян. В каждом частном случае он преуменьшал возможности «вмешательства» государственных «командных высот», надеясь на стихийное функционирование рыночного механизма. В течение 1924–1925 гг. он ставил по преимуществу цели, связанные с рынком, такие, как вытеснение частной торговли и ускорение товарооборота. Эти цели часто достигались, но производственные мощности оставались прежними.
Такая ориентация выявляла другие проблемы, которыми была чревата бухаринская политика. Его размышления о темпах и характере индустриального развития отражали также условия восстановительного периода, когда выпуск продукции резко увеличивался и легкая промышленность опережала тяжелую в своем развитии. Но хотя Бухарин и говорил о продвижении к социализму «черепашьим шагом» и однажды доказывал, что «медленные темпы» не представляют «фатальной опасности» {822}, он, подобно левым, выражал сильное желание добиться «очень быстрых темпов», которые не допускали бы, чтобы тяжелая промышленность «плелась сзади». Наконец, многим большевикам казалось, что его политика лишала партию инициативы в области индустриализации и ставила ее в сомнительную зависимость от крестьянства или иностранного рынка. По этой причине мучительное чувство политического бессилия в сочетании с экономическими соображениями усиливало оппозицию к программе Бухарина.
Почему же Бухарин так долго не мог преодолеть столь важные ошибки и упорно оставался безразличен к анализу левых? Несомненно, он был введен в заблуждение внушительными успехами правительства в период экономического восстановления. Кроме того, убежденный, что политика оппозиции ведет к политической катастрофе, и сам будучи вовлечен в острую внутрипартийную борьбу, он не прислушивался к обоснованной критике и, подобно своим оппонентам, становился все более и более убежденным, что его — и только его — политика была разумной. Более чем что-нибудь другое, его этическое понимание «исторической задачи» большевизма явилось, видимо, причиной такого поведения. Это понимание толкало его высказывать идеи о том, что потребление масс является движущей силой советской индустриализации. Такой подход имел положительную сторону и настораживал его по отношению к опасности политической и экономической монополии. Но он также вводил его в заблуждение. Возмущенный «безумной утопией» Преображенского, согласно которой промышленность должна была содержаться за счет эксплуатации крестьянства, он увлекался нравственными лозунгами, в то время как необходимо было трезвое размышление. На призыв левых повысить цены на промышленные товары, он резко отвечал: «Наша промышленность должна давать деревенскому хозяйству продукты дешевле, чем давал капиталист» {823}.
Однако нравственные доводы при всех их достоинствах не могли быть ответом Преображенскому. Более того, исходя из этического понимания, Бухарин предлагал невозможное: индустриализацию без тяжких лишений, то есть безболезненный путь к модернизации общества.
Какова бы ни была причина, его первоначальная экономическая программа встретила затруднения уже в 1926 г., в последний год индустриального восстановления. В течение последующих месяцев он начал переосмысливать и ревизовать свою политику {824}, хотя и после пересмотра не отказался от общей теоретической, политической и этической аргументации, сформулированной им в 1924–1926 гг. Теперь, как и прежде, политические, а равно и экономические условия оказывали влияние на характер предложений Бухарина хотя бы уже потому, что он и его идеи находились в центре политической бури.
ГЛАВА 7.
ДУУМВИРАТ: БУХАРИН И СТАЛИН
Теперь я вижу, товарищи, что тов. Сталин целиком попал в плен этой неправильной политической линии, творцом и подлинным представителем которой является тов. Бухарин.
Мы стоим и будем стоять за Бухарина.
В первой половине 1925 г., в возрасте тридцати шести лет Бухарин постепенно возглавил вместе со Сталиным новое руководство большинства в Центральном Комитете; для Бухарина настал период его наибольшего влияния на советскую политику. Их коалиция возникла в результате расторжения антитроцкистского триумвирата, который стал распадаться в конце 1924 г. и окончательно развалился в 1925 г., когда Зиновьев и Каменев сначала тайно, а потом открыто бросили вызов Сталину как руководителю партийного аппарата и Бухарину как выразителю партийной идеологии и политики {825}.
Создание дуумвирата объяснялось следующими арифметическими соображениями. В 1925 г. Политбюро состояло из семи полноправных членов — Троцкого, Зиновьева, Каменева, Сталина, Рыкова, Томского и Бухарина, ставшего его полноправным членом после смерти Ленина. Первые трое стояли теперь в оппозиции к официальной политике, хотя до весны 1926 г. они не выступали совместно. Рыков и Томский в общем соглашались с политикой, главным выразителем которой был Бухарин. Объединившись с Бухариным, Сталин восстановил четверку большинства в Политбюро (Троцкий вначале упрямо воздерживался от голосования) против своих прежних союзников — Зиновьева и Каменева. В свою очередь Бухарин обеспечивал официальное большинство при утверждении той политики, в которую он страстно верил. Кроме того, осуждая всякую личную вражду, он косвенно объяснил истоки и характер дуумвирата: «Люди должны бороться за большинство, если хотят обеспечить проведение своей политики, которую считают правильной» {826}.
Это означает, что коалиция — или, по терминологии 20-х гг., «блок» — является наилучшей характеристикой большинства в Политбюро, возглавлявшегося Сталиным и Бухариным. Это был временный взаимовыгодный союз, а не единая группировка полностью единомыслящих лидеров {827}. Подобно прежнему триумвирату и более поздней объединенной левой оппозиции Троцкого, Зиновьева и Каменева, сплочение сталинско-бухаринского большинства объяснялось опасностью, исходившей от общих противников, а не только общими убеждениями. На этой основе, несмотря на признаки внутренней напряженности, коалиция выстояла как в начальной стадии борьбы при своем зарождении в 1925 г., так и в жестоких фракционных разногласиях 1926–1927 гг., которые в конце концов распространились почти на все вопросы внутренней и внешней политики. Затем, после организационного разгрома левых на XV съезде партии в декабре 1927 г., коалиция распалась.
Сталин дал создавшейся коалиции организационную власть. С тех пор как он возглавил Секретариат партии, то есть стал генсеком (в 1922 г.), он старательно и умело насаждал в партии далеко простирающиеся полномочия центрального партийного аппарата. Он еще не имел контроля над всей партией, которая в середине 20-х гг. своей структурой напоминала «княжества», управляемые «князьями» {828}. Но благодаря своим полномочиям назначать и смещать сотрудников аппарата Сталин уже заложил основы той системы, которую разбитые оппозиционеры будут клеймить как «диктатуру Секретариата» {829}. Центральная партийная бюрократия служила ему прочной базой для борьбы с любым соперником из правящего руководства; с ее помощью он манипулировал на выборах в низовых партийных организациях, на съезде партии и, в конце концов, в самом Политбюро.