Бухарин. Политическая биография. 1888 — 1938
Шрифт:
Поскольку государственные хозяйства были еще менее привлекательны для крестьянства, заявление Бухарина означало, что социализм в деревне должен будет начинаться «не непосредственно через процесс производства» {755}. Если учесть марксистское понимание решающей роли способа производства в формировании общественных отношений, то это было новое утверждение. Каким же тогда образом крестьянство придет к социализму? Бухарин отвечает: посредством «обычной кооперации — закупочной, сбытовой, кредитной». В большой степени бухаринские положения вытекали из ленинской «своеобразной теории „аграрно-кооперативного социализма“, ленинского плана, завещанного нам в качестве директивы, в качестве маршрута…» {756}. Хотя после 1921 г. происходила официальная реабилитация кооперативов, они оставались в глазах многих старых большевиков, по существу, капиталистическими институтами. По Бухарину, однако, они были ключом к «некапиталистической эволюции» крестьянства и «столбовой дорогой к социализму» в деревне. Программа Бухарина, как он постоянно указывал, начиная с 1924 г. делала «ставку на кооперацию» {757}.
Нэп научил, что нужно найти компромисс с частнособственническими интересами крестьян. В этом, согласно Бухарину, было огромное достоинство кооперативов. Они привлекали к себе крестьянина «как мелкого собственника» и давали ему «непосредственные выгоды»:
Если это кооперация кредитная, то он должен получать дешевый кредит; если это кооперация по сбыту, то он должен более выгодно продавать свой продукт и быть от этого в выигрыше. Если он хочет закупить что-нибудь, то он должен это сделать через свою кооперацию, он должен получать через кооперацию более добротный и более дешевый товар.
Преследуя свои частные интересы, крестьянин придет к выводу, что ему выгоднее организовываться в кооперации, чем оставаться вне кооперации, а также он будет поддерживать другие коллективные предприятия, включая коллективную обработку земли {758}.
Но сельскохозяйственные кооперативы выполняют также более важную функцию в бухаринской схеме. Своими «бесчисленными нитями связанные с индивидуальными крестьянскими хозяйствами», они служат как бы «организационным мостиком, которым промышленность соединяется с крестьянским сельским хозяйством». Другими словами,
промежуточным звеном между пролетарским городом и трудящейся деревней является кооперация, которая как раз и стоит на стыке между этим городом и деревней, воплощая собой в первую очередь… экономическую смычку между рабочим классом и крестьянством.
Благодаря своей тесной связи с государственными экономическими органами кооперативные организации через рынок служили средством для «скрепления уз» между централизованной государственной промышленностью и миллионами раздробленных крестьянских хозяйств и способствовали переходу последних на социалистический путь. Используя другую метафору, Бухарин пояснял: «Наш пролетарский пароход, т. е. наша промышленность будет тащить за собой сперва кооперацию, а кооперация, которая будет являться более тяжелой баржой, чем этот пароход, будет тащить за собой на миллионах нитей огромнейшую тяжелую баржу всего крестьянства» {759}.
Мало кого из большевиков могло серьезно покоробить предположение, что не коллективные хозяйства, а закупочно-сбытовые и кредитные кооперативы могут успешно привлекать крестьян. Так было в большой степени и до революции. Более новым и для многих шокирующим было утверждение Бухарина, что вся «лестница» этих прежде буржуазных (в лучшем случае — мелкобуржуазных) институтов должна будет «врасти в социализм», что их рост «означает непрерывный и систематический рост ячеек будущего социалистического общества» {760}. Несмотря на то что он продолжал выражать оптимизм насчет того, что «обычная кооперация» должна будет однажды привести крестьян к коллективной обработке земли, его главным положением было: «Мы придем к социализму через процесс обращения, а не непосредственно через процесс производства, мы придем туда через кооперацию». Это, как позже заявил один критик-сталинист, было «альфой и омегой бухаринского кооперативного плана» {761}. Такое положение представлялось спорным не только потому, что с виду оно находилось в противоречии с марксистской мыслью, будто бы игнорируя решающую роль производства, но также и потому, что кооперация вызывала отдаленную ассоциацию с социализмом русских народников и западных марксистских ревизионистов.
Бухарин пытался подозрительное прошлое кооперативов использовать для подкрепления своей аргументации: народники и марксисты, которые обдумывали некапиталистический путь развития сельского хозяйства в рамках теории так называемого аграрно-кооперативного социализма, были поставщиками «реформистской утопии», потому что представляли социалистическую эволюцию кооперации внутри капиталистической системы. Фактически же в этом случае кооперативные организации, существующие бок о бок с капиталистическими банками, промышленностью и зависящие от них и буржуазного государства, «неизбежно попадают под влияние капиталистического хозяйства»; они «постепенно срастаются с хозяйственными организациями капиталистов» и, в конце концов, «сами превращаются в особого рода капиталистические организации». Короче говоря, «они врастают в капитализм». Однако советская кооперация в процессе своего развития функционирует в рамках диктатуры пролетариата; опираясь на социалистическую промышленность и банки, связанная с ними, она неизбежно «станет неотъемлемой частью пролетарского хозяйственного организма». «Независимо от ее воли» она должна «врастать в социализм»: «Крестьянская кооперация будет неизбежно врастать в систему пролетарских хозяйственных органов, точно так же, как в условиях режима буржуазного она врастает с систему органов хозяйства капиталистического». Таким образом, аграрно-кооперативный социализм «станет реальностью при диктатуре пролетариата» {762}.
Бухаринская теория нэпа как пути к социализму в большой степени опиралась на аналогичный ход мысли. Представление о кооперации как средстве перехода к социализму давало ему возможность утверждать, что «мелкий собственник неизбежно будет врастать в нашу государственно-социалистическую систему…», аналогично процессу в капиталистическом обществе {763}. Эта теория «врастания» очевидно вытекала из его, десятилетней давности концепции современного государственного капитализма, когда господствующий государственный сектор поглощает и подчиняет себе небольшие и прежде автономные экономические единицы посредством централизованного слияния банковского и финансового капитала. В самом деле, ранняя, не выраженная прямо, ревизия Бухариным марксистского положения, что производственный базис общества определяет его надстройку, теперь ясно прослеживалась при рассмотрении им советского опыта. Пролетарское государство, рассуждал он, является «не просто политической надстройкой», но, поскольку оно включает в себя «экономические командные высоты», оно представляет собой «составную часть производственных отношений советского общества, то есть часть „базиса“». Следовательно, «своеобразие отношений между базисом и надстройкой» в советском обществе: «вторичное (надстройка) регулирует первичное (базис)…» {764}. Эта логика лежала в основе бухаринского аргумента, что государственный социалистический сектор в результате естественной эволюции подчинит «бурлящую, неорганизованную экономику социалистическому влиянию». При наличии «социалистических командных высот» советская мелкобуржуазная и кооперативная экономика должна развиваться по социалистическому пути. Более конкретно, эта логика обосновала его настойчивое утверждение, что в сельском хозяйстве не нужны отдельные «командные высоты» (например, коллективные хозяйства), а что «командные высоты в деревне — это город» {765}.
Существенным механизмом в этом процессе «врастания» является советская банковская и кредитная система. «Нити» финансовой и кредитной зависимости гарантируют экономическую гегемонию государственного сектора, «привязывая» несоциалистические организации к социалистическому сектору и создавая «общность интересов» между кооперативами и «кредитными органами пролетарского государства» {766}. Вера в экономическое всемогущество банковско-кредитных «командных высот» государства привела Бухарина к выводу, вызвавшему наибольшие споры: «даже кулацкая кооперация [кредитные кооперативы — С.К.] будет врастать в нашу систему». Заранее предвидя, что эта идея вызовет возражения, он впервые попробовал поставить этот вопрос весной 1925 г. Однако несколькими неделями спустя, сводя воедино основные элементы своей кооперативной теории, он с величайшей уверенностью написал:
…основная сеть наших кооперативных крестьянских организаций будет состоять из кооперативных ячеек не кулацкого, а «трудового» типа, ячеек, врастающих в систему наших общегосударственных органов и становящихся таким путем звеньями единой цепи социалистического хозяйства. С другой стороны, кулацкие кооперативные гнезда будут точно так же, через банки и т. д., врастать в эту же систему; но они будут до известной степени чужеродным телом, подобно, например, концессионным предприятиям. Что будет с этого рода кулацкими гнездами в дальнейшем?.. Кулацкий кооператив, если он хочет процветать, неизбежно должен быть, так же как и все прочие, связан с экономическими государственными органами; он, например, будет вносить свою свободную наличность в наши банки для того, чтобы получать определенный процент; даже в том случае, если бы возникли свои собственные банковские организации у подобного рода кооперативов, все равно они неминуемо должны были бы быть связаны с могущественными кредитными учреждениями пролетарского государства, имеющими в своем распоряжении основные кредитные средства страны. Кулаку и кулацким организациям все равно некуда будет податься, ибо общие рамки развития в нашей стране заранее даны строем пролетарской диктатуры и уже в значительной степени выросшей мощью хозяйственных организаций этой диктатуры {767}.
Четыре года спустя именно это положение будут цитировать как главное доказательство бухаринской ереси.
В его теорию эволюционного пути к советскому социализму еще оставалось включить одну важную марксистскую идею — идею классовой борьбы. Из расплывчатой концепции об эксплуататорской природе несоциалистической экономики эта идея в результате событий 1917–1920 гг. превратилась в эвфемизм для гражданской войны. Это понятие большевистской идеологии, по духу своему стоявшее ближе всего к Сорелю, отождествляло общество с полем битвы, на котором сражаются непримиримые классы, с ареной жестоких боев и конфликтов, на которой остается место только для победителя. В обстановке 20- гг. классовая борьба была навязчивой идеей, таящей в себе неизбежность взрыва, и являлась антитезой гражданскому миру. Естественно, что левые большевики, особенно часто их антикулацкое крыло, указывали на то, что классовая борьба происходит постоянно и неизбежно обостряется. С другой стороны, Бухарин пытался ослабить значение этой догмы, внося две поправки в ее понимание.