Бухарин. Политическая биография. 1888 — 1938
Шрифт:
Бухарин доказывал, как он это делал в течение всех 20-х гг., что первостепенное значение для партии имеет не так называемая кулацкая опасность, а неопределенность настроений среднего крестьянства. Бухарин говорил, что давнишний лозунг воинствующего большевизма кто кого? уже более неприменим, теперь вопрос стоит так: кто с кем? {739}.
С 1918 г. большое внимание уделялось стратегии, направленной на завоевание расположения тех крестьян, которые не были ни богатыми, ни бедными. Но с наступлением нэпа этот вопрос приобрел новую остроту, о чем свидетельствовало заявление Ленина, что середняк стал «центральной фигурой нашего земледелия». Такая социологическая перспектива стала альфой и омегой философии Бухарина. Его аграрная программа, как он однажды заметил, была отчасти «ставкой на середняка». Оппозиция резко возражала, не без оснований утверждая, что бухаринизм есть «большевизм середняка» {740}.
Характеризуя середняцкое крестьянство как «важнейший слой», «основную массу», Бухарин хотел высказать партии три связанные между собой идеи. Первая была социологической: результатом уничтожения помещиков и кулаков и перераспределения земли в течение «нашей великой аграрной революции» явилось «осереднячивание деревни» — середняк стал центральной фигурой. Вторая идея была экономической: середняцкие хозяйства составляют основу советского сельского хозяйства. И наконец, идея политическая: лояльность крестьянина-середняка является решающим фактором в борьбе за гегемонию в деревне. Эти, как думал Бухарин, эмпирические наблюдения, приводят к неопровержимому выводу: «Основная линия нашей политики заключается в том, чтобы этот слой привлечь на сторону Советской власти» {741}. По его мысли, крестьянская политика означает политику по отношению к среднему крестьянству. И, основываясь на этом положении, он строит свою теорию о социализме и крестьянстве.
Бухарин видел, что середняк стоит на историческом перепутье. Одна дорога ведет к капитализму (кулацкое хозяйство), другая — к социализму. Оппозиционеры заявляли, что середняцкие хозяйства являются капиталистическими. Бухарин категорически отвергал это утверждение. Согласно марксистскому анализу, пояснял он, середняк является «простым товаропроизводителем»: он «покупает и продает, но не применяет наемного труда». Поэтому он не капиталист, но, с классовой точки зрения, — представитель мелкой буржуазии. При капитализме мелкобуржуазная экономика имела только одну тенденцию — перерасти в капиталистическую; простой товаропроизводитель становился маленьким капиталистом или, в случае неудачи, пролетарием. В советском обществе, однако, остаются открытыми различные перспективы для будущей эволюции мелкого производителя, потому что существует возможность «некапиталистического» пути {742}. Такой беспрецедентный выбор был возможен потому, что у крестьянина, как утверждал Бухарин, «две души»: «душа трудящегося», солидаризирующаяся с социалистическими устремлениями, и «нетрудовая душа», присущая мелкому собственнику, который «имеет известное уважение к крупным собственникам». Какая из этих двух душ восторжествует, зависит от «социально-экономического контекста» {743}.
Совершенно ясно, что середняк стал для Бухарина не только «наиболее важной прослойкой», но символом крестьянства как класса. Двойственность «души» среднего крестьянина является характерной особенностью крестьянства вообще, «даже трудового крестьянства» {744}. Этот неортодоксальный подход к проблеме отразился в бухаринской привычке отбрасывать слово «среднее» и говорить о «крестьянстве»; так было, например, когда он подробно остановился на «борьбе за душу крестьянина» во всемирном масштабе. Для традиционного большевистского разграничения между отдельными слоями крестьянства не оставалось места ни при аналогии с «помещичье-капиталистическим блоком» (рабоче-крестьянский блок), ни в связи с утверждениями Бухарина, что советская рабоче-крестьянская смычка ведет свое происхождение от «сочетания пролетарской революции и крестьянской войны».
Но самым ярким доказательством склонности Бухарина исходить из представлений о нерасслоенном сельском населении была его концепция нэповской России как «в основном двухклассового общества». Несмотря на то что он для порядка упоминал о трех классах, его теория двухклассового общества — общественного устройства, основанного на «сотрудничестве двух трудящихся классов», — отражала лежащее в ее основе понимание переходного периода и его главнейших проблем: «проблем города и деревни, промышленности и сельского хозяйства, крупного и мелкого производств, рационального плана и анархичного рынка и отношений между рабочим классом и крестьянством» {745}. Оппоненты Бухарина вскоре указали ему на то, что в концепции двухклассового общества отсутствует всякое представление о капиталистической экономике и «новой буржуазии», особенно кулаке. Для Бухарина, однако, было теоретически необходимо отождествление середняка по крайней мере с «крестьянскими массами». Этим, например, объясняются его возражения тем большевикам, которые противопоставляли идею «нейтрализации» середняка концепции «прочного союза с ним». Подобные взгляды, по мнению Бухарина, также находились в противоречии с «исторической задачей» большевизма — «чтобы каждый мелкий крестьянин был обеспечен возможностью принять участие в деле строительства социализма» {746}.
Теория классов строилась на экономике. В марксистском понимании общественные классы развивались и выступали как представители различных форм экономической деятельности, каждая из которых играла преобладающую роль в различных исторических обществах. Коллективный труд, квинтэссенция которого есть промышленное предприятие, является в зародыше социалистическим, тогда как частная собственность и индивидуальный труд считались несовместимыми с социализмом. Из двух бухаринских «основных классов» в отношении пролетариата не возникало поэтому никаких теоретических или организационных проблем, поскольку он представлял экономическое будущее социализма. Но в 1925 г. зиновьевцы, решив выступить против того, что большинство, по их мнению, идеализирует нэп, неожиданно сделали вывод, что советская государственная промышленность является не социалистической, а государственно-капиталистической {747}.
Загадочно, почему они выбрали такую уязвимую тактику. Как указывал Бухарин, прежние дискуссии о государственном капитализме — «это вопрос совершенно другой». Они касались наличия большого частного капитала в советской экономике, а не характера национализированной промышленности, которую Ленин описал как последовательно социалистический тип. Оппозиции, очевидно, недоставало понимания того, куда приведет их собственная критика, потому что (как ставил вопрос Бухарин), если государственные промышленные предприятия являются государственно-капиталистическими, «на что нам надеяться»? Это означало бы, что большевистский режим был «политическим выражением эксплуататорской системы, а вовсе не пролетарской диктатуры». Тогда было бы правильным, продолжал он, драматически обостряя проблему, если бы «я вышел из партии, стал бы строить новую партию и стал бы проповедовать третью революцию против теперешней Советской власти…» {748}. С большевистской точки зрения, его аргумент был неопровержим, потому что он строился на предпосылке, имевшей решающее значение и для руководства, и для оппозиции: «Говоря гегельянским языком, у нас социализм не „есть“, а он „становится“, он im Werden, и он имеет уже крепкую основу — нашу социалистическую промышленность» {749}. Бухарин легко выиграл этот спор.
Большее беспокойство вызывало крестьянское сельское хозяйство. Большевики пришли к власти, свято веря в догмат крупномасштабного коллективного сельского производства и убежденные в его экономическом превосходстве. Между тем революция 1917 г. имела обратное действие: крупные имения были раздроблены и возникли миллионы новых мелких крестьянских хозяйств. Период «военного коммунизма» характеризовался кратковременной и бесплодной кампанией за создание различных типов коллективных хозяйств; но с наступлением нэпа отказались от мысли о непосредственной осуществимости подобных мероприятий в крупном масштабе как от еще одной иллюзии, хотя на словах сохранялась приверженность будущему коллективизированному сельскохозяйственному производству; особенно ясно это подчеркивали левые большевики. После 1921 г. отсутствие официального интереса к коллективным формам сельскохозяйственного производства в сочетании с враждебностью к ним крестьян привело к тому, что под землями, которые возделывались коллективно, было занято в 1925 г. всего около 2 % общего количества обрабатываемых площадей. В том же году, однако, в связи с дискуссиями о строительстве социализма и в связи с желанием противостоять росту сельского капитализма путем создания социалистических «командных высот» в деревне, вновь стал обсуждаться вопрос об организации коллективных хозяйств. Эта идея нашла поддержку со стороны небольшой группы восторженных приверженцев в партии {750}.
Защитники коллективного хозяйствования потерпели шумное (хотя и временное) поражение, в чем Бухарин сыграл большую роль, чем кто-либо другой, как и вообще в формировании «антиколхозного настроения» в партии {751}. Не все его суждения были решительно негативными. Он утверждал, например, что большевики по-прежнему убеждены, что в сельском хозяйстве, как и в промышленности, «крупные предприятия более выгодны, чем мелкие». И, признавая, что «колхоз — это есть могущественная штука», он нарисовал такую перспективу, при которой бедные и безземельные крестьяне из-за своей нужды будут стихийно тяготеть к коллективному хозяйствованию. Но, добавлял он, даже эти беднейшие прослойки обладают традиционной крестьянской собственнической душой — «старая привычка, унаследованная от дедов и отцов» — которая оказывается помехой для распространения коллективных форм хозяйствования. Поэтому «вряд ли можно думать, что колхозное движение захватит… собою всю широкую массу крестьянской бедноты» {752}.
Нельзя было и думать, что такое движение сможет иметь успех в недалеком будущем среди «основной крестьянской массы» Советской России — среднего крестьянства. Это было для Бухарина «арифметически достоверно». Коллективизированное сельское хозяйство было в лучшем случае отдаленной перспективой, возможность его создания зависела от способности добровольных, механизированных, самоокупаемых коллективных хозяйств доказать свое превосходство над частными хозяйствами в соревновании с ними на открытом рынке. Он предостерегал, что было бы ошибкой искусственно создавать коллективные хозяйства; они могут стать «коммунистическими паразитическими учреждениями», существующими за счет государства, которые смогут только укрепить убеждение крестьян в том, что «частное хозяйство — вещь очень хорошая» {753}. Изложив очевидные доводы против коллективного хозяйствования, Бухарин отказывается от укоренившихся большевистских представлений: «Коллективные хозяйства — это не главная магистраль, не столбовая дорога, не главный путь, по которому крестьянство пойдет к социализму». Подчеркивая важность своей аргументации, он повторяет это свое заявление почти слово в слово на четырех официальных собраниях в марте и в апреле 1925 г., в том числе и на первой конференции колхозников {754}.