Бухарин. Политическая биография. 1888 — 1938
Шрифт:
В каждом варианте программы индустриализации Бухарин указывал на необходимость экономического планирования. Только план мог обеспечить желательный характер роста и его темпы, а также наиболее полное использование наличных ресурсов. Кроме того, это было привлекательно с идеологической точки зрения, поскольку Бухарин никогда не переставал тесно связывать социализм с плановой экономикой. Его прежнее отрицательное отношение к планированию, вызванное реакцией на эксцессы времен «военного коммунизма» и на призыв левых разработать особый промышленный план, теперь превратилось в осторожный оптимизм относительно преимуществ более широкого планирования. В 1927 г. Бухарин и руководство партии приняли идею пятилетнего плана для всей экономики страны. На XV съезде партии, состоявшемся в декабре, были представлены не реальные контрольные цифры, а «общие» директивы. Отсутствие конкретных цифр в резолюциях съезда существенно сказалось на спорах 1928–1929 гг. между бухаринцами и сталинистами о целях, поставленных съездом. Зная уже, что некоторые большевики «думают, что рост планового хозяйства означает возможность… действовать, как левая нога захочет» {983}, Бухарин попытался в период перед съездом определить понятие «реального» планирования.
Его концепция включала три основных взаимосвязанных предложения. Во-первых, плановые цифры должны быть рассчитаны на основе научной статистики и должны быть реалистичными, а не «простой комбинацией цифр, принятых… за идеал». Во-вторых, и при определении, и при выполнении проектных заданий «необходимо иметь в виду приблизительность нашего пятилетнего плана». Плановые задания рассматривались в качестве гибких руководящих установок, а не обязательных декретов, навязанных сверху. Допускалось варьирование таких величин, как размер годового урожая и сбора зерна; должны были учитываться также все те «поправки, которые могут быть внесены жизнью». В-третьих, главная идея плана состояла в строгом соблюдении «основных хозяйственных пропорций в стране», а именно, необходимого соотношения между тяжелой и легкой промышленностью, между промышленностью и сельским хозяйством, между планируемым объемом продукции и ожидаемым спросом на средства производства и предметы потребления. Чтобы обеспечить более или менее бескризисное развитие, без диспропорций и узких мест, цифры в каждой области хозяйства должны предусматривать создание денежных и натуральных резервов {984}.
Бухарин (о чем он впоследствии будет сожалеть) разработал плановые идеи полностью только после XV съезда партии, когда в ходе борьбы (1928–1929 гг.) с различными «сумасшедшими» он пытался разъяснить партии свою концепцию плана, основанного на сбалансированном росте и «подвижном экономическом равновесии». Но уже в 1926 г., когда у него возродился интерес к планированию, во время очередного спора с Преображенским он определил в теоретической форме свою основную идею. И Бухарин, и Преображенский исходили из того, что все категории политической экономии исторически ограничены, и соглашались с тем, что закон стоимости присущ капиталистической системе. Вопрос о том, какой закон (если таковой вообще су-шествует) придет ему на смену в послекапиталистической экономике, оставался без ответа, пока Преображенский не выдвинул свой «закон социалистического накопления». Преображенский утверждал, что этот закон уже регулирует советский общественный сектор и находится в смертельной конкуренции с законом стоимости, господствовавшим в частном секторе {985}. Многим казалось, что «закон» Преображенского побуждает к экономическому волюнтаризму, а не является «объективным регулятором»; его автор подвергся таким же обвинениям, каким ранее и Бухарин после издания его работы «Экономика переходного периода».
Однако Преображенский по крайней мере сформулировал новый регулятор, в то время как Бухарин — старейшина большевистской теоретической политэкономии — оставил этот вопрос без ответа в 1920 г. В июле 1926 г. Бухарин попытался исправить это упущение и опровергнуть своего бывшего соавтора. При помощи туманных ссылок на Маркса он утверждал, что соответствующий регулятор фактически действует во всех экономических системах, и называл его «законом пропорциональных трудовых затрат», который рассматривался как «общий и универсальный закон экономического равновесия». Вдобавок к этому утверждению Бухарин изложил свое понимание истории политической экономии, объяснив, что этот закон принимает различные формы в различных обществах. В капиталистической экономике он рядится в «фетишистский костюм закона ценности» и только в социалистической экономике с ее плановым развитием он выступает в своем «нефетишизированном» рациональном виде. Поэтому, как утверждал Бухарин, ошибка Преображенского состояла в том, что тот допустил возможность действия двух антагонистических регуляторов, в то время как на самом деле в советской экономике наблюдался, «процесс трансформации закона ценности в закон трудовых затрат, процесс дефетишизации основного общественного регулятора» {986}.
На карту была поставлена не просто теория. Бухарин подчеркивал, что продолжают существовать объективные экономические условия, и настаивал на том, что «экономический футуризм» тех, кто рассматривает план в качестве возможности «делать, что пожелаем», является опасной глупостью. Он разработал свой «закон трудовых затрат» в качестве теоретического опровержения идеи Преображенского, хотя время от времени подтверждал, что понимает правомочность некоторых элементов этой идеи, особенно в 1928 г., когда сталинские плановики предлагали отдать предпочтение промышленности за счет сельского хозяйства:
«Закон ценности» может перерастать в наших условиях во что угодно, но только не в закон накопления. Сам закон накопления предполагает существование другого закона, на основе которого он «действует». Что это — закон трудовых затрат или что-либо иное — в данном случае для нас безразлично. Ясно одно: если какая-либо отрасль производства систематически не получает обратно издержек производства плюс известную надбавку, соответствующую части прибавочного труда и могущую служить источником расширенного вое-производства, то она либо стоит на месте, либо регрессирует {987}.
Выражение «если какая-нибудь отрасль производства не получает достаточного питания… она хиреет», которое употреблял Бухарин {988}, определяет границы и сущность его пересмотренной программы планового развития промышленности.
Неясно, в какой мере был необходим пересмотр аграрной программы Бухарина. В этом вопросе он проявлял значительно меньшую решительность. Одной из причин неизменности аграрной программы Бухарина было то, что она оправдывала себя. Показатели урожая, продажи и сдачи государству сельхозпродукции в 1925 и 1926 гг., а также в первых трех кварталах 1927 г. соответствовали ожиданиям и даже превзошли их. Более того, как и предсказывал Бухарин, государственные и кооперативные органы «вытесняли» частных торговцев зерном. С 1926 г. и по ноябрь 1927 г., когда появились первые признаки резкого уменьшения госпоставок, в высказываниях Бухарина по поводу зерновой проблемы была заметна самоуспокоенность. Он говорил, что периодические трудности с госпоставками зерна вызывались неправильной политикой цен и соответствующими ошибками исполнительных органов, а вовсе не «зерновой стачкой» кулаков, как это утверждала оппозиция в 1926 г. Воодушевление Бухарина по поводу того, что государственные и кооперативные предприятия («социализированный сектор») установили «зерновую монополию», задержало его реакцию на важную проблему {989}: годовой рост сельскохозяйственного производства серьезно отставал от роста промышленности, что было зловещей диспропорцией накануне намеченного расширения промышленного производства.
В октябре 1927 г. Бухарин объявил о важном изменении в официальной аграрной политике, проводившейся с 1925 г. Объясняя, что за последние два года «командные высоты» государства укрепились, что смычка с крестьянскими массами обеспечена, а кулачество социально «изолировано», он заявил, что стало возможным начать «наступление против кулака», чтобы ограничить его «эксплуататорские тенденции» {990}. Эти объяснения не убедили Троцкого: «Сегодня — „Обогащайтесь!“, а завтра — „Долой кулака!“ Это легко говорить Бухарину. Он берется за перо — и готово. Ему нечего терять» {991}.
Однако Бухарин имел в виду другое. С особой тщательностью он подчеркивал, что имеет в виду не «истерическую» выходку, «выстрел из револьвера», а продуманные действия в соответствии с принципами нэпа. Кроме одиночных политических санкций (лишение кулака права голоса), «наступление» означало лишь ограничение кулака как преуспевшего крестьянина повышенным налогообложением, преследованием за тайную торговлю землей и более строгими правилами использования наемных работников, а также уменьшением срока аренды земли. Ни одна из этих мер не была направлена против бедняка и середняка. Напротив, эти меры только поощряли их труд {992}.
Это заявление означало частичную отмену сельскохозяйственных реформ 1925 г. Полностью закрылась дверь (которая никогда и не была открыта) «кулацкому решению» сельскохозяйственных проблем Советской России. Период, характеризовавшийся лозунгом: «Мы не препятствуем накоплению кулака», завершился. Политика Бухарина все еще ориентировалась на индивидуальные крестьянские хозяйства и накопление частного капитала, на коммерциализацию сельского хозяйства и на «сочетание государственной промышленности с миллионами крестьянских хозяйств через рынок» {993}, но лозунг «Обогащайтесь!» теперь уже не применялся безоговорочно к зажиточному крестьянству. Учитывая его новые стремления к индустриализации, кажется странным, что Бухарин выбрал этот момент, чтобы отговаривать от расширения сельскохозяйственного производства в наиболее производительных крестьянских хозяйствах. Он надеялся скомпенсировать потери и даже получить выигрыш двумя способами с целью увеличения производительности советского сельского хозяйства.