Бухарин. Политическая биография. 1888 — 1938
Шрифт:
Позднее, в 30-х гг. правительство возобновило наступление, действуя на сей раз осмотрительнее, но почти с таким же насилием. Репрессии «чрезвычайного размаха» все еще бушевали в деревне в 1933 г. {1350}. К 1931 г. было снова коллективизировано 50 % дворов, а к 1934 г. — 70 %. За ними скоро последовали оставшиеся хозяйства. Неравная битва окончилась, когда сопротивление крестьян было наконец сломлено искусственно созданным голодом 1932–1933 гг., — одним из жесточайших в русской истории. Забрав в свои руки скудный урожай 1932 г., правительство отказалось предоставить зерно деревне. Очевидцы рассказывают об опустевших деревнях, сожженных избах, товарных вагонах, в которых везли людей, высланных на север, о толпах вымаливающих подаяние голодающих крестьян, о случаях людоедства и неубранных трупах мужчин, женщин и детей. Короче говоря, они рисуют картину совершенно разгромленной и опустошенной деревни {1351}. В результате коллективизации погибло по крайней мере 10 млн. (а возможно, и много больше) крестьян. Примерно половина из этого числа погибла во время голода 1932–1933 гг. {1352}.
Когда все это закончилось, 25 млн. частных хозяйств были заменены 250 тыс. колхозов, находившихся под контролем государства и вынужденных поставлять ему значительную часть своего сильно уменьшившегося урожая по весьма низким ценам. Насильственная коллективизация была осью экономической революции Сталина и его крупнейшим нововведением. Никто из большевиков никогда не призывал к чему-либо, хотя бы отдаленно напоминавшему произошедшее в 1929–1933 гг. Все они рассматривали коллективизацию как форму высокопроизводительного сельского хозяйства, развивающуюся на позднейших этапах индустриализации. Никто из них не представлял ее себе средством заготовок сельскохозяйственных продуктов и примитивным орудием ударной индустриализации {1353}. (Восхищение, которое внушал Сталину Петр I, иногда наводит на мысль, что духовных предтеч его следует искать в истории царской России.) Почти любая иная сельскохозяйственная политика была бы более производительной и принесла бы намного меньше вреда. Но Сталин мог похвастаться одним достижением: он поставил под государственный контроль некогда самостоятельное крестьянство, составлявшее большинство населения, и сделал возможным нечто вроде самой настоящей «военно-феодальной эксплуатации». Статистические данные 1933 г. достаточно красноречивы: хотя урожай зерновых был на 5 млн. тонн меньше, чем в 1928 г., хлебозаготовки выросли вдвое {1354}.
С худшими крайностями индустриализации и коллективизации было покончено к 1934 г., после чего последовали два года относительной передышки и укрепления экономики. Одновременно, в начале 30-х гг. произошли значительные политические перемены, направление которых приводит на память афоризм Ключевского, относящийся к истории царской России: «Государство пухло, а народ хирел» {1355}. Насилие и милитаризация сопровождались ростом числа центральных бюрократических органов для управления расширяющимся государственным сектором экономики, надзором над множащимся населением исправительно-трудовых лагерей, контролем над деятельностью и передвижением граждан (была вновь введена паспортная система) и регламентацией интеллектуальной и культурной жизни. Началась также довольно странная трансформация идеологии партии-государства и социальной политики, по завершении которой было официально покончено с отмечавшими период 1917–1929 гг. революционным экспериментаторством, прогрессивным законодательством и равенством в области образования и права, в семейных отношениях, заработной плате и в общем социальном поведении. Их заменили традиционные, авторитарные нормы, знаменовавшие парадоксальный результат Сталинской революции — создание строго консервативного, сильно стратифицированного общества. Все более заметными становились и другие черты зрелого сталинизма, такие, как культ личности Сталина и фальсификация истории партии, официальное возрождение русского национализма, обеление царистского прошлого и отказ от многих положений марксизма {1356}.
Однако, несмотря на все эти сдвиги, еще не произошло политических перемен, сравнимых по масштабу с экономической революцией 1929–1933 гг. Большевистская партия — ее главные органы и традиции — была по-прежнему центром системы; крупнейшие ее деятели (многие из которых были понижены в должности, но продолжали занимать ответственные посты) и ее по большей части досталинское руководство и кадровые работники еще оставались на сцене. В этом смысле кровавая чистка 1936–1939 гг. составляла вторую, политическую, стадию сталинской «революции сверху». Трехлетний террор, сопровождавшийся массовыми арестами и казнями и направлявшийся Сталиным и его свитой через посредство НКВД, нанес жестокие раны советскому обществу. Было арестовано по меньшей мере 7–8 млн. человек, примерно 3 млн. из которых были расстреляны или умерли от бесчеловечного обращения. К концу 1939 г. число заключенных в тюрьмах и отдаленных концентрационных лагерях выросло до 9 млн. человек (по сравнению с 30 тыс. в 1928 г. и 5 млн. в 1933–1935 гг.). Пострадала каждая вторая семья. Избиению подвергся каждый слой правящей элиты: политический, хозяйственный, военный, интеллектуальный и культурный {1357}!
Самый сильный удар был нанесен по партии. Из 2,8 млн. членов и кандидатов в члены, насчитывающихся в партии в 1934 г., был арестован по меньшей мере 1 млн. (антисталинисты наравне со сталинистами) и две трети из этого числа были расстреляны. Было уничтожено старое партийное руководство сверху донизу. Исчезли целые местные, областные и республиканские комитеты. Были арестованы 1108 из 1966 делегатов состоявшегося в 1934 г. XVII съезда партии, большинство из которых были расстреляны. Из 139 членов и кандидатов в члены ЦК в 1934 г. 110 были уничтожены или доведены до самоубийства. После убийства Троцкого в Мексике в 1940 г. из ближайшего окружения Ленина в живых остался один Сталин {1358}. Официальное объяснение террора заключалось в том, что все его жертвы являлись врагами народа, участвовавшими в разветвленном антисоветском заговоре и прибегавшими к диверсиям, государственной измене и покушениям. Наиболее подробно эти насквозь ложные обвинения излагались на показательных процессах старых большевиков в 1936, 1937 и 1938 гг., из которых наиболее важным являлся последний — процесс Бухарина {1359}.
Кровавая сталинская чистка представляла собой революцию, «столь же глубокую, сколь любой предыдущий сдвиг в России, хотя и в замаскированной форме» {1360}. Место уничтоженной большевистской партии заняла новая партия с иным составом и иным духовным обликом. Лишь 3 % делегатов последнего съезда (1934 г.), состоявшегося до чистки, вновь появились на следующем съезде в 1939 г. 75 % членов партии в 1939 г. вступили в нее после 1929 г., то есть уже при Сталине, и лишь 3 % состояли в ней до 1917 г. {1361}.
К концу 30-х гг. советский политический строй перестал быть в каком-либо смысле правлением или диктатурой партии. Скрываясь за фасадом организационной преемственности и официально проповедуемой лжи, Сталин сделался самодержцем и низвел партию до роли одного из орудий своей личной диктатуры. Совещательные органы партии: съезды, Центральный Комитет, а в конце концов даже и Политбюро — после 1939 г. собирались крайне редко. Да что и говорить: до смерти диктатора в 1953 г. у партии почти не было власти, а официальных полномочий было меньше, чем у государства {1362}.
Если далеко идущие последствия сталинской «революции сверху» представляются вполне очевидными, то ее внутренняя политическая история остается куда менее ясной. Отчасти в связи с общественными потрясениями и опасностями 1929–1933 гг. политика в высшем руководстве делалась теперь почти в полной тайне. Разногласия и конфликты тщательно скрывались от общественности за фасадом восторженного единодушия. Это обстоятельство, равно как и насильственная смерть почти всех виднейших деятелей и строгая цензура всего, что касалось истории Советского Союза, не дают нам возможности получить более полные сведения о политической истории 30-х гг. Многие важные эпизоды и проблемы все еще остаются совершенно неясными. Появилось, однако, достаточно свидетельств, опровергающих господствовавшее одно время представление, что после поражения Бухарина в 1929 г. не было попыток выступлений против сталинской власти. Эти свидетельства показывают, что к 1933 г. развернулась приглушенная, но судьбоносная борьба в самом Политбюро между теми, кого можно назвать умеренным крылом, и сталинистами, и что ее исход решился лишь в период сталинских чисток 1936–1939 гг. {1363}.
Платформа умеренной (или, если использовать ругательный термин Сталина «либеральной») группы сложилась в 1933 г. {1364}, но корни ее связаны с бедствием, постигшем деревню в начале 30-х гг. Даже в самом сталинском большинстве в Политбюро и ЦК разногласия возникли через несколько недель после изгнания Бухарина из рядов руководства. Источником их явился резкий отход Сталина от экономической платформы, благодаря которой он сколотил большинство и победил Бухарина. Сталинские мероприятия внезапно обратились серьезнейшей угрозой для режима со времен гражданской войны. Именно встревоженная группа членов Политбюро 2 марта убедила или заставила Сталина временно приостановить коллективизацию. Тогда некоторые члены Политбюро выступили против его попытки спасти свою репутацию, свалив всю вину за катастрофу на местных работников {1365}. Они-то знали, что это Сталин и его московские приближенные, а не местные кадры, заболели «головокружением от успехов» и затеяли яростное наступление на крестьянство.
Хотя эти первые трения в собственном сталинском Политбюро носили ограниченный характер, они отражали куда более широкое недовольство среди сталинистов, занимавших высокие партийные должности по всей стране, о чем свидетельствует разразившееся несколько месяцев спустя дело Сырцова — Ломинидзе. С. Сырцов был председателем СНК РСФСР и кандидатом в члены Политбюро, а Ломинидзе — членом ЦК и руководителем имевшей важное значение парторганизации Закавказья. Некогда они были ярыми сторонниками Сталина в борьбе против Бухарина, однако теперь их сильно потрясли последствия его нового курса. В середине 30-х гг. они обсудили в частных беседах в Москве сложившееся «катастрофическое положение» и начали каждый по отдельности распространять записки и убеждать партийцев в официальных органах прекратить насильственную коллективизацию и сократить капиталовложения в промышленность. Их предложения и критика сталинской линии были удивительно схожи с бухаринскими доводами 1928–1929 гг. Сырцов подверг критике «чрезвычайную централизацию» и «вопиющий бюрократизм» и пренебрежительно отозвался о хваленых промышленных объектах как об «очковтирательстве» и «потемкинских деревнях», а Ломинидзе, вторя Бухарину, обвинил режим в «барско-феодальном отношении к нуждам и интересам рабочих и крестьян» {1366}. Хотя Сталин легко разделался с обоими (в декабре из заклеймили как «двурушников», капитулировавших перед правым оппортунизмом, и сняли со всех постов), это не снижает значения их отчаянных протестов, которые явились знаком разочарования и недоверия, широко распространившихся среди первоначальных сторонников Сталина на всех уровнях {1367}.