Бухарские палачи
Шрифт:
— Здесь на площади сегодня один сморчок грудью стоял за веру отцов. Вчера я видел его в квартале Шояхси. Уж не он ли сын Рузи-Араба? — полюбопытствовал я.
— Нет. Но этот тоже негодяй из негодяев. Ты видел Накшбанхона — сына ишана Шояхси и зятя Салимбека, того, что из свиты эмира...
— О, да он, оказывается, из жирных, — вставил Рузи-Помешанный.
— Накшбанхон втерся в доверие к джадидам и сумел проникнуть на их тайные собрания. Там он из кожи вон лез — выказывал себя «прогрессистом». А он — эмирский шпион и доносчик, любимчик мулл с большими чалмами и званиями. Но это все еще цветочки, ягодки — впереди. На Регистане я обнаружил такого защитника ислама, что живот надорвешь от смеха.
— Не
— Этот защитник — староста маддохов — знатоков священных писаний ответил Махмуд. — Тебе, верно, известно основное ремесло маддохов? Они в пух и прах разряжают своих сыновей, разумеется, тех, что посмазливей, и водят их по улицам: пользуйтесь, мол, мусульмане религиозными познаниями юных мудрецов! А сами так и шарят глазами, выискивая развратников с толстыми кошельками, завлекают их, приманивают и зарабатывают на родных же детях.
Староста нисколечко не гнушается этим ремеслом и приработком; ему еще и доля причитается от его собратьев за такие же «святые операции».
Так вот, сегодня этот главарь маддохов забрался на самую высокую скамью и громче всех орал на Регистане: «О шариат!».
В этот момент притащились арбы.
Отгрузив еще одну партию трупов, палачи вновь разместились на кошме. Курбан-Безумец дружески похлопал Хайдарчу по плечу:
— Приятель, развлеки-ка нас опять! Чем-нибудь занятным, ну хоть историей о тех же муллах. А там, глядишь, и рассвет.
— Я уж и так расписал их дальше некуда, мулл-то, неужто тебе недостаточно! Пожалуй, я малость передохну, язык устал ответил Хайдарча, подложил под голову руки и растянулся на кошме.
— Ты плел нам о безнравственных муллах; но ведь «лес не бывает без дичи, а река без рыбы», так и среди мулл есть богобоязненные, преданные заветам аллаха люди. Ходят слухи, что есть шейхи [22] , которые владеют удивительной тайной; они могут, если захотят, между двумя пальцами показать трон всевышнего! — подал голос Кодир-Козел.
22
Шейх — мусульманское духовное лицо.
— Кто, шейхи? — усмехнулся Маджид. — Я вам такое могу порассказать о важных муллах да известных шейхах, что померкнут все истории Хайдарчи.
— Ну, что ж, валяй, сочиняй свои небылицы, — не сдавался Кодир-Козел.
— Небылиц я не признаю! Открою же я вам только то, чему был очевидцем начал Маджид. — Живет-поживает один духовный наставник, почтенный шейх; все его предки до седьмого колена имели большие духовные саны и потому люди прозвали моего шейха пирзода — «сын духовного наставника». Лет ему, наверно, шестьдесят; борода седая, окладистая, спадает на грудь, как пук отцветшей сухой травы; чалма у него огромная, заметная издалека — ни дать, ни взять, купол медресе Мир-Араб; халат из особой материи, «чертовой кожей» называется — светлый, просторный, длинный-предлинный, землю можно подметать. Короче — одеяние его доказывает каждому, что перед вами важный шейх.
— Под этой чертовой тканью должен быть сам сатана не иначе, — вставил Рузи-Помешанный.
— Хоть пирзода и рядился в одеяния священнослужителя, я одобряю твои слова, ты прав! — обратился Маджид к Рузи-Помешанному и продолжал:
— Но как пирзода шествовал по улице — прямо заглядение! В одной руке у него был здоровенный посох, выше его самого, в другой — крупные четки, они точно скользили
Если кто-то почтительно приветствовал пирзода, он поднимал голову, эдак задумчиво, будто возвращался из иного мира и долго всматривался в человека. Потом прижимал посох локтем к боку, высовывал руку с четками из необъятного рукава, возносил обе руки к небу и быстро-быстро начинал бормотать молитву. Кончал же обычно советом:
— Ваалейкум ассалом! Что-то я последнее время редко вижу вас. Посещайте утренний и вечерний намазы! Не пренебрегайте благостью молитв и поучений святых дервишей, — и пошел опять бубнить что-то под нос, опять проводил руками по лицу, склонял голову на грудь и все с молитвой, с молитвой. — Да хранит вас аллах, — не забывал добавить он. — Мы направляемся на кладбище, чтоб почитать там Коран, — и степенно и плавно пускался в путь дальше.
— Я не раз наблюдал и слышал все это. И, прямо скажу, питал к нему почтение, да еще какое!
Помню, попав, впервые за решетку, я дал обет: «Если выберусь на волю, сразу же помчусь в мечеть к этому старцу — пусть даст мне свое благословение...» В тюрьме я околачивался около двух лет. Понавидался ужасов и пыток и решил: все это не про меня. Продал я два танапа [23] землицы, что была у меня в Кахкашане, выручил деньжат и подмаслил кое-кого — выпустили-таки меня из тюрьмы и устроили в эмирскую охрану.
23
Танап — мера земельной площади, около четверти гектара.
— Признайся, свое избавление ты приписал тогда обету? — спросил Курбан-Безумец.
— Не без этого! — сознался Маджид.
— Твой обет напоминает мне средство лекаря-индуса против мышей.
— Что еще за индус такой, что за средство? — осведомился Хамра-Силач.
— Обосновался как-то в Бухаре индийский лекарь, открыл аптечку около Ляби-хауза. Водилось в ней всего одно «лекарство» — средство от мышей, которое индус аккуратно упаковывал в маленькие пакетики. Каждому, кто обращался к индусу, он совал такой пакетик и объяснял, как применять его содержимое.
— Во-первых, поймайте мышь, потом хватайте ее за хвост и ударьте пару раз о камень — да посильнее; как только она перестанет шевелиться, всыпьте ей этот порошок в нос — и сразу подохнет... Ты, Маджид, со своим обетом, ей-богу, похож на человека, что сам прибил мышь камнем и только потом всыпал ей порошок лекаря-индуса. Ведь ты ж продал землю и на собственные кровные денежки купил себе свободу!
— Как бы там ни было, а в ту пору я и помыслить не смел иначе. И потому, оказавшись на свободе, сразу же дунул к пирзода, в обитель Боло-хауз, где он состоял шейхом и наставником. Было время вечернего намаза. Совершив омовение, я переступил порог мечети. Огляделся, мой шейх — у мехраба [24] . Муэдзин поднялся на минарет и призвал мусульман к молитве. Пирзода оставался в мехрабе; толпа, заполнившая мечеть, выстроилась рядами за его спиной, и я туда же, как ревностный мусульманин... Казалось, молитве пирзода конца не будет, честно говоря, мне даже стало скучновато.
24
Мехраб — пиша в мечети, указывающая сторону молитвенного обращения мусульман во время богослужения — к Мекке.