Буковый лес
Шрифт:
Так как ей телевизор смотреть нельзя, она в подробности и не вдавалась. Вообще даже и не понятно – зачем у Вальдемара в доме телевизор, если они его не смотрят? Его и смотреть невозможно – всё «тараканы» по экрану бегают, но звук, правда, неплохой. Очень странно эта семья живёт. Что они целыми днями делают? Хотя, какими «днями»?! Сказано – «чоловик» возвращается в «двадцать часов». А жена «чоловичья» на час раньше и готовит поесть. Ходят в гости, и к ним приходят гости. Гостей Линда в забор уже видела. И всё же – как можно жить, находясь дома всего по десять часов в сутки?! Это уже и не дом, а вокзал. Нет, явно с ними «послесловие» снимать не будут. Слишком дорого приглашать её снова в Киев, или везти съёмочную группу в Салоники. Но, ведь хоть что-то должно быть! А! Может, будет разговор в скайпе? Да, скорее всего так. Они как говорится
– Ты из-за своего низкого давления в обморок и упала, – Таня держит руку Линды в своей, и от её пальцев перетекает в «новую мамку» ласковое тепло, – говорили тебе, и я, и Вальдемар, все говорили – разденься, попарься как люди делают. Так ты ж нет и нет! Села по такой жаре в двух куртках и жакете, а как ты думала, будет? С банями шутить нельзя, банями надо уметь пользоваться. Ты хоть помнишь, что вчера было?
– Помню… – голос Линды тих. Ей ужасно стыдно, что она всех подвела.
– Ну, хорошо, – кажется, Таня сжалилась, и не будет играть с «мамкиной» совестью в догонялки, – у нас сегодня снова большая программа. Сегодня два новых «сюрприза» и твой с Вальдемаром туристический поход по святым местам.
«Опять вдвоём с Вальдемаром?! Они специально что ли отправляют нас по местам «боевой славы» провоцируя нашу «дружбу организмами»?! Так ведь ни Инка, ни Таня же не в курсе, что после вчерашней поездки на чёрном «Лексусе» даже мысль о «дружбе организмами» выглядит нелепо, они же ничего не знают! Как же им это рассказать? А, от вчерашнего солидного доклада «супруга» о «Планетарной Гармонической Конвергенции» и «активных работ по настройке и сопряжению наших физических тел с тонкоматериальными телами», «идущих особенно хорошо» остался очень нехороший осадок в виде разбитости и головной боли. Или вероятен ещё один вариант: в съёмочной группе уже знают, что ничего между ними быть не может, поэтому и отправляют снова вдвоём, чтоб самим не париться, и чтоб Линда наконец посмотрела город. Всё равно ничего не пошло по программе. Материала отснятого более чем достаточно чтоб сделать полтора часа эфира.
– Как интересно! – Линда действительно очень обрадовалась «походу». Надо протянуть время. «Поход» это не по чужим продажным спальням шариться, и ни в машине с ним не ехать, из которой даже выпрыгнуть невозможно, «поход» – это открытое пространство и рядом люди. Наконец-то получится просто, просто погулять, и никто больше не грозится ни кормить её, ни мыть голой.
– А куда мы пойдём? Вальдемар сказал, что Лавры нет в «программе». Это правда? – Теперь Линде интересен маршрут.
– Да, к сожалению в этот приезд твоё посещение Киево-Печорской Лавры не запланировано, – Таня опять грустит, – но, ведь есть же очень много других замечательных мест. Вы вот ходили на Китайскую Пустынь, там где раньше были институты Пчеловодства и Растениеводства; были в Голосеевском лесу, а он, кстати, под охраной государства, потому что совершенно уникален. На гору ходили, на Андреевский спуск, жалко не попали в дом-музей Булгакова, но вы то его с улицы видели? На гору поднимались, где самая замечательная смотровая площадка в Киеве. И сегодня будет хорошая прогулка. Ты поедешь с нами, «газель» уже ждёт нас на улице, Владимир Леонидович подъедет прямо туда. Ему срочно пришлось ехать на работу. Мы поснимаемся капельку и будем заканчивать, а завтра прилетает Эндрю, ты не забыла? Завтра снимаем только «круглый стол».
С ума сойти, уже завтра. Как же давно она прощалась с мужем на пороге собственного дома и укатила на мини-басе в рассветную неизвестность с совершенно чужими ей, незнакомыми людьми. С одной стороны казалось, что всё это происходило несколько минут назад, а с другой – прошла целая вечность. И Линда в этой вечности изменилась. Не то чтобы она позавидовала двухэтажной квартире с подлинником Тропинина на стене, которую Рон «шутя» предлагает покупателям, вовсе не из желания заработать, а чисто из любви к искусству. Нет… это нельзя было назвать словом» зависть», это было какое-то другое чувство, чувство обиды, что ли, неудовлетворённости. Но, было ещё какое-то, абсолютно пока непонятное ощущение чего-то и чего именно Линда ни за что и никак не могла пока определить.
Она вспомнила, как в детстве, если в дневнике у неё стояли все «пятёрки» мама и папа разрешали ей «увлекаться» фотографией, и она фотографировала, фотографировала с удовольствием до первой «четвёрки» по любому предмету. Тогда фотоаппарат у неё отбирался, и его не возвращали до тех пор, пока Линда не «исправит» оценку. Но, даже когда она, вылезая из семи шкур, «исправляла» эту самую «плохую» оценку, фотоаппарат всё равно уже не приносил никакого удовольствия, потому что ей объясняли, что «четвёрку» она получила из-за того, что занималась «глупостями», что именно фотоаппарат причина её «неудовлетворительной успеваемости». Получалось, фотоаппарат причина её неудач в учёбе. Творческие желания и потуги Линды всегда находились под прицелом, а с дулом, упирающимся в мозжечок, радоваться жизни может только больной. Тогда чувство обиды захлестывало, душило.
Обидней всего было смотреть на одноклассников, родители которых не принадлежали к городской «элите», к которой самонадеянно причисляли себя мама с папой, а работали на одном их десяти заводов простыми рабочими. Линда была уверена, что они при воспитании своих детей точно не пользуются «дополнительной литературой» в виде журнала «Семья и школа», который у мамы был основным руководством к действию. Не элитным детям прощались все «низменные страсти»: можно было иметь копилки для денег, собирать марки, ходить на кружки вязания и фотографии, им позволялось всё, что для Линды было несбыточной роскошью. Но, Линда хорошо помнит «часы заслуженного отдыха», когда, запершись в ванной комнате, при свете красного фонаря опускала фотографические пластинки сперва в «проявитель», дальше – вода и потом «закрепитель». Именно в «проявителе» на совершенно белом листе фотобумаги вдруг появлялась одна точка, потом вторая, третья, целый силуэт и вот он – соседский щенок Чапа стоит во весь рост как живой, и образ его становится несмываемым, нестираемым, навечно пропечатанным в кусок матового, или глянцевого листа. Это в зависимости от типа бумаги.
В первый день её появления на «реалити» в мозгу как на фотобумаге проявились первые чёрные точки. Их с каждым днём становилось всё больше и больше, словно она вся как бумажный лист, плавала в «проявителе». Сегодня, кажется, начинает вырисовываться целая тень. А что будет завтра? Завтра Чапка проявится весь? «Соскучилась ли я по Андрюшке? – в сотый раз за съёмку задавала она себе этот вопрос и в сотый раз с ужасом чувствовала, что нет. Даже в самые тяжёлые моменты, даже вчера в этой самой бане, когда у неё закружилась голова, далеко-далеко на горизонте не вспыхнула разрядом молния, и не пронеслась мысль: «Андрюшенька, миленький, где же ты?! Помоги мне!».
Конечно, Андрей бы помог и без просьб и без мольбы. Он вообще любит помогать всем, потому что это даёт ему возможность чувствовать себя значимым. В ту минуту и водички бы принёс, и даже нашатырь достал, зато потом… потом бы Линда долго, очень долго, может и всю жизнь выслушивала, какая она «непутёвая», что «виновата сама», дескать «никто не заставлял», «надо хоть иногда отдавать себе отчёт в своих действиях» и так далее. А, уж если бы он узнал о голых мужиках… И снова, был бы грандиозный скандал, но не потому, что безумно любит Линду, или ревнует её. Эндрю бы посчитал вид висячих пенисов своим личным оскорблением как мужа, потому, что «мужчина не может раздеться перед уважаемой и порядочной женщиной». Стало быть, если при Линде бегала толпа голых мужиков, её «не уважают» из-за «морального разложения». В данном контекста – «морально разложившаяся» супруга опозорила его, так как он не смог удержать её в «узде», что говорит о его, «мужской» несостоятельности. И невозможно его убедить, дескать «мужская состоятельность» – это очень обширное и неоднозначное понятие, определяемое многими составляющими, а здесь только баня, тут моются как хотят разные люди, и в концов, с Линдой же был не один голый мужик и в кровати, а много и в Днепре.
Значит у них здесь, в бане, гнездо, и в этом гнезде такой обычай – мыться голыми, хочешь – мойся, хочешь – катайся на лыжах, но надо уважать друг друга и быть толерантным. Андрей всё равно говорил бы и говорил, не останавливаясь, если даже поменяли магнитные полюса Земли, потому что самое главное для Эндрю – его патологическое тщеславие, не позволяющее сдерживать эмоции и вынуждающее выговориться сполна, причём исключительно жене. Линда, если послушать его была виновата во всех грехах человеческих. Он бы никогда и ни за что не пожалел и не заступился за неё.