Бульвар Постышева
Шрифт:
Больше на ипподром я не приезжал.
Зимой же, от нечего делать, мы частенько собирались у меня дома компаниями. Мать любила, когда мы собирались. Она вообще любила гостей. Ей нравилось, что мы веселые парни и умеем шумно проводить время. Вот только она не знала, что это мы называем толканием мифов, и однажды сама попалась на удочку.
Олежка Шемякин, наш приятель, принёс как-то женский парик — редкость необычайная по тем временам. Отлично! Мы одели Олега в мамашину дубленку, предварительно накрасив Олега мамкиной косметикой. Нацепили на ноги её модные замшевые сапоги и пошли на улицу. Надо отдать должное Олегу — в образе девичьем он выглядел классно, ну, в смысле, чувиха получилась симпатичная. У кафе «Волна» мы с ним внаглую обнимались, сводя с ума прохожих. Олег вел себя, как взрослая красивая шлюха, а по мне было видно, что мальчик ещё совсем подросток. Все недовольно хмыкали. А наши парни громче всех возмущались, показывая в нашу сторону, рассуждая, какое падение нравов. Потом Плиса шепнул: «Твоя мать идет».
— Понял! Свинти, Серёга. И пацанов забирай!
Парни испарились. Сделав вид, что не замечаем маманю, мы с Олегом стали ещё больше и нахальней обжиматься и направились прямо к нам домой. Мать в недоумении шла позади и наблюдала, с кем это её сыночка тут шалит.
Дома мы быстренько шмыгнули в мою комнату, и когда пришла мать, то чуть не рухнула с инфарктом, когда увидела, что на моих коленях сидит накрашенная телка и гладит меня по волосам.
— Можно тебя на минутку? — сказала маманя.
— Сейчас, — ответил я, не отрываясь от крали.
— На минутку! — потребовала мама.
Пришлось встать и пойти на кухню.
— Кто это?
— Да так, знакомая одна.
Потом был долгий диалог, который, явно, нервировал маманю и веселил меня.
— Ладно, расслабься — это Олежка Шемякин.
Мать не поверила, пока Олега не снял парик.
— Вот охламоны! Чуть с ума меня не свели! А я думаю, что это за проститутку ты в дом приволок? Вот, балдежники…
И всё в таком духе. Но зато повеселились.
А соседи с тех пор, видевшие меня со «шлюхой» у кафе, точно знали, что я уже созрел.
А ещё мы любили заряжать порохом сигареты и угощать курящих. Ольга Середовская, сестра того самого Коли, как-то заглянула ко мне покурить. Середовские были вообще нашими соседями, и баба Дуся, как мы называли их мать, хотя она старше моего отчима была всего на четыре года, так та вообще водилась иногда с моей сестрой (пока мы с пацанами дергали её картошку на Глине). А так как дома у нас все курили, так Ольга втихаря любила прийти перекурить. Она была старше меня на четыре года, то есть деваха уже на выданье, да и друг её был парень известный на Бульваре (тот самый волосатый Сорока, несущийся по Бульвару на «Восходе», а ныне живущий с Ольгой в ФРГ). В общем, никто не был против её увлечения по части покурить. Я как раз заряжал сигаретку для «товарищей» и, когда она позвонила, бросив на стол своё изготовление, пошёл открывать.
— Я покурю у тебя? — спросила Ольга.
— Конечно, — ответил я. — Ты куда собралась?
У Ольги была шикарная прическа с завитушками у виска. От неё пахло лаком для волос. Накрасилась, налахудрилась, приоделась. Вообще она была симпатягой.
— На танцы, — лукаво ответила Оля.
Чего-то я зашел в ванную комнату, а она прошла в зал.
Вдруг слышу: щёлк! И крик: «А-а!», — а потом: «Блядь, идиот!»
Вылетаю из ванной, смотрю, а у неё по виску трещит огонь, а она пытается затушить залакированную прическу. Ресницы опалены, лицо всё в мелких точечках от пороховой гари.
Я помог затушить ей то, что от прически осталось.
— Ты что сделал? — со слезами на глазах спрашивает она меня.
— Ты зачем эту сигарету-то взяла. Не могла из пачки вытащить?
— Я откуда знала? Пришла покурить, твою мать! Как я теперь пойду?
Короче, рёву было… Потом мать меня ещё песочила, говорила, что так и глаз можно лишиться. Почему-то все были недовольны. Друзья оценили шутку на пять баллов.
Прости, Ольга, ты тогда случайно попала под раздачу. Бросай курить!
Февральский ветер
Сегодня, когда задуют ветра и «оплавятся» сугробы, а солнце растянет тени деревьев по грязному снегу, ещё холодный, но уже с примесью весны воздух, напомнит, что кончается зима. Но ветер пронизывает, и на память приходит забытая фраза из детства: «Февральский ветер».
Кино! «Кто в этот мир попал — навеки счастлив стал!» Кино! Кино — это придел мечтаний.
Отстояв очередь в кассу, толкаясь и возмущаясь, ты наконец-то становишься счастливым обладателем и владельцем маленькой сине-зеленой бумажки с надписью вертикально по боку: «Контроль». Возможно, что тебе ещё предстоит потолкаться при входе в сам кинотеатр и в зал, но это естественное желание — скорее попасть в храм обмана и грёз. «Наиважнейшим и первым из искусств, для нас является кино!» Кто это сказал? Похоже — Ленин. Он-то гений-гаденыш знал, что говорит. Какие неограниченные возможности дает кино… для фальсификации, подделок, агитации, сведения с ума, влюбчивости, подвигов, соблазнения, оскорбления, провокации, разъяснения, доведения до самоубийства и прочее, прочее, прочее, всё что угодно можно придумать, чтобы заполучить зрителя, толпу, электорат, как сейчас говорят, и стать самому знаменитым.
Волшебный мир темного зала — всего несколько секунд, когда свет уже погас, а экран ещё не загорелся: притихают люди в своих неудобных зимних одеждах, кто-то несколько раз кашлянул, скрипнуло и хлопнуло сиденье, последние быстрые шаги по деревянным ступенькам вдоль деревянной стены в поисках места, семечки, «У нас что, два билета на одно место?», пустая (уже) бутылка упала и покатилась, девичий хохоток, задёргивание толстых бордовых штор перед входной дверью, захлопывание самой входной, …вдруг, трещит проектор, загорается квадрат экрана, знакомая скрипучая музыка — начался журнал «Восточная Сибирь». Все вылупились на экран. Жуют. С боку их лица смешно освещены и просто смешны — постоянно на лицах прыгают синие тени, а люди строят забавные рожи в зависимости от того, что показывают на экране. А ведь это ещё только журнал! А вот само кино!..
— Ты, хорош понтоваться! Расскажи нормально.
В наш город приехало Кино. Настоящее. С ящиками, чемоданами, круглыми коробками с надписью «Госкино», с треногами, с фонарями, с большими автобусами, с Михаилом Ульяновым, которого мы воспринимали исключительно, как Маршала Жукова, но так его никто и не увидел.
По телевизору и радио передали, что набирают желающих для участия в массовых съемках художественного фильма «Февральский ветер». Желающих было море, потому что слово «массовых» вообще не воспринималось — главное: «участие в съемках»!
Оказалось, что те, кто придут с паспортом ещё и получат за съемочный день Пять рублей (С домашними животными — Десять, с крупнорогатым скотом или лошадью — Пятнадцать), кто без паспорта — по Три рубля. Люди готовы были сниматься бесплатно, а паспорта тогда редко кто вообще носил с собой — смысла не было мять документ, поэтому многие на это не обратили внимание. Но мы пришли со свидетельствами о рождении, которые проканали за паспорта — не помню, откуда мы это вынюхали.
Собрали нас в Лисихе, в клубе каких-то строителей, и долго мурыжили, раздавая одежду-реквизит в замен нашей одежды. Зима была, февраль, одежды много — гардеробщицы не справлялись с потоком, поэтому съемки задерживались, что очень нервировало, потому что день короткий, а время ограничено. Особенно это нервировало массовку — хотелось быстрее отсняться, попасть в Кино, а ни то придется всё на завтра переносить, как случилось вчера — опять будет шум и недовольные. Говорят, так же, что завтра съемок не будет. Вот ничего себе! И те, кто вчера пролетел «по праву» решили, что должны первыми получить реквизит и нагло подгоняли «новеньких», за что чуть не получили в ухо. Но всё кое-как утряслось, и нас загрузили в автобусы.