Бульвар Постышева
Шрифт:
Мы часто летали с ним по Плотине. Выдавливали из машины максимум скорости. Тогда было мало машин на дорогах, и знак на плотине стоял «Минимальная скорость 60 километров». Мы его соблюдали. С ним не было страшно, когда он рулил. Казалось, что всё обойдется. Не вру — отдыхает Шумахер. Но было однажды такое.
Летим по Байкальской, по мокрой дороге. На перекрестке с Третьей Советской, — там не было до того светофора, поставили сразу после этого случая, — вылез огромный фургон и заглох. Прямо перед нами заглох. Тормоза на мокрой дороге свою роль не сыграли. Боковина фургона, казалось, неслась прямо на нас, а не мы на неё. Удар! Машина в лохмотья. Руль с Женькой подняло до крыши. Мотор весь в салоне. Но я, к счастью, был на заднем сиденье и только нос расквасил о переднюю спинку.
— Дурак ты, папаша! — сказал Женька и повернулся ко мне. — Жив?
— Жив, — говорю, — только нос, вот, разбил.
— Хорошо, — говорит он. — Упади не сидение, сделай вид, что разбился — побольше крови и глаза закати. Сейчас мы с этого мудилы за твой нос получим по-полной, заплатит, сука, за всё!
Подходит к нам мужик грузового автомобиля, который перед нами вынырнул не по правилам и встал, смотрит: я весь в крови лежу в салоне, уже не дышу. Ткач ему говорит:
— Что, батя, допрыгался? У меня в салоне труп. Суши сухари.
Мужик побледнел от страха:
— Машина заглохла!
— Заглохла. Пиздец тебе, дядя, вызываем ментовку.
— Что делать-то теперь, парень? Что делать-то? А?
— Что делать? Есть деньги?
— Есть. Сколько надо?
— Все! Давай все, сколько есть. Попробую реанимацию вызвать. Может, поможет.
Мужик достает из кармана всё, что есть. Протягивает дрожащей рукою.
Ткач забирает, не считая, кладет их в карман. Подходит к машине, открывает со скрипом заднюю гнутую дверцу и мне говорит:
— Можешь просыпаться, братишка. Клиент не хотел тебя убивать. Он осознал, что не прав. Просто так получилось — машина заглохла. Ты уж его извини. Ему осталось лишь наладить нашу машину.
А мужику говорит:
— Видишь, какие чудеса бывают, когда деньги есть? За машину готовь. Есть чё курить?
Потом на мужика ещё и весь ремонт повесил.
Вот нервная система. Люди теряются после аварии, мечутся и паникуют, а этот сразу сообразил, что к чему, в свои-то восемнадцать лет. В этом и был весь Ткачук — чем хуже — тем лучше! Опасность для него, как наркотик. Как для парашютиста прыжки — опасно каждый раз, прыгать охота, идешь на рожон, потому что организм требует жути и адреналин очень просит.
По развитию и складу ума он отличался от сверстников. Ему можно было дать тогда лет эдак тридцать. Он много читал, когда было время, свободное от приключений. Разбирался в моторах и не боялся работы. От отца, наверное, это пошло. Его Отец пахал, как заводной. Я сам лично видел ордена «Трудовой Славы», медали и другие правительственные награды. Он, кстати, построил новый корпус Нархоза. Но батя — есть батя, а у Жеки своя голова на плечах.
— Его бы энергию, да в нужное русло! — как-то позже сказал Вовуня.
Но русла тогда такого не было, и рамки закона мешали. Ткач часто их нарушал. Но это не наше дело — он жил, как хотел, как умел, как случилось. А нам — пацанам и мне конкретно всегда помогал, впрягался, если надо было, и постоянно твердил:
— Поступать тебе надо. Высшее образование, любое, но высшее, ты обязательно должен закончить. Дебилов и так хватает — учись, потом пригодится. А дворовые авторитеты — это всё херня. «Стадное чувство»! Они не могут один на один, поэтому собираются в стадо. Думают, что так оно легче. Имей свою голову. Не трусь, не проси, не прощай. Сами дадут. Не дадут — заберешь. Пацан ты не глупый, главное — учись. Ольге нужен умный муж. Понял?
— Понял, конечно.
— Армия, конечно, хорошая школа, но лучше её пройти заочно. Время только терять. Чтобы правильно жить и красиво, нужны деньги. А деньги там — где власть. А власть без высшего образования не дадут. Врубился?
— Врубился.
— Ну, всё, полетели.
Он заводил мотор, и мы куда-нибудь снова летели.
Для родных и друзей, для меня он был своим и надежным. Но многие его опасались. И не напрасно. Но это же их проблемы. Для нас он был Ткача, Жека, Женька Ткачук, а другие, если им так охота, — пусть пасутся в ботве. Так мы рассуждали и были, наверное, правы.
Остальное — по ходу. Мы с ним встретимся, обязательно встретимся.
Пора
Сумрак наступил, естественно, ночью.
По какой-то забытой причине летом семьдесят восьмого я свалил из «Политехника» на пару дней раньше. Сев на последний вечерний автобус, к ночи я уже был в городе. Прихожу домой (свет в окнах горит), сую ключ в замок, а открыть не могу — с той стороны закрыто. Я стучусь — не открывают. Я долблюсь — бесполезно. Я ногами пинаю дверь — тишина. Ясно.
До утра, покемарив в подъезде, пока не защелкали наши замки, я был в непонятках. На всякий случай, услышав открывающуюся дверь, я выскочил из своего подъезда и затаился в соседнем, наблюдая. Большой вышел из подъезда, огляделся, потом кому-то махнул, и за ним вышла молодая баба. «Вот козёл!» — подумал я и дождался, пока они уедут на одиннадцатом. Потом зашел домой, помылся, позавтракал и завалился спать. Меня разбудил телефонный звонок. Звонила мать. Зареванным голосом она сказала, что её долгое время не будет, чтобы я берег себя, смотрел за Анютой и слушался отца. На всякий случай я не стал говорить ей, что произошло, но так и не понял, откуда она звонит и что с ней случилось. «Ничего-ничего, всё будет хорошо» — уверяла она меня. Но я почувствовал, что хорошо уже ничего не будет. И ещё больше разозлился на отчима, когда отключился телефон.
Вечером его долго не было. Я решил, что он вообще ночевать не придет, поэтому позвал Плису. По телеку показывали концерт «Бони эМ» в Москве, и мы сидели с Серёгой и курили. Открылась дверь. Ввалился пьяный Большой.
— Ты чё тут куришь? — первое, что спросил он у меня.
— «Родопи», — не отрываясь от телевизора, ответил я.
По телевизору пели: «Ван, Дэн, Ин-дуви. Ша, ля-ля, ля-ля…»
— Ты чё тут куришь? Обнаглел? — повторил Большой, еле ворочая языком. А когда заметил напряженного Серёгу, сказал ему: — А ты крути педали отсюда!