Бурное лето Пашки Рукавишникова
Шрифт:
Такое, на первый взгляд, странное, абсолютно невероятное его поведение объяснилось просто. Что толку в машинах, если нет шофёров?
Что толку в драгоценных, позарез нужных в горячую пору уборки самосвалах, если они без человека просто куча мёртвого железа.
А ни одного свободного шофёра в колхозе не было.
Правда, одного-то шофёра дней через десять ждали, он ещё учился и скоро должен был получить права. Но машин-то было две!
За обедом, когда весь отряд сидел под навесом за длинным, грубо сколоченным на козлах столом и старательно уплетал приготовленный Дашей золотистый плов, Пашка во всеуслышание выразил свое горячее участие бедняге председателю. И он был чрезвычайно удивлён и даже, можно сказать, оскорблён, когда в ответ на его сочувственные и печальные речи Володька, сидевший, как всегда, с набитым до отказа ртом, внезапно поперхнулся, выстрелил ртом фонтан риса в воздух и радостно завопил:
— Но ведь это… братцы, это ведь потрясающе! Лучше быть не может! Ой, Пашенька!
Он вскочил и в волнении стал нахлобучивать свою знаменитую шляпу — то ли украинский брыль, то ли мексиканское сомбреро.
И когда Пашка довольно холодно осведомился, чему, мол, он так радуется, уж не неприятностям ли председателя, Володька нахально во весь голос ответил, что да, именно неприятностям означенного уважаемого председателя он и радуется, потому что эти самые неприятности дают ему, Володьке, несравненный и блистательный шанс осуществить свою голубую мечту — стать хозяином и повелителем новенького стального коня.
Спокойно выслушав эти горячечные непонятные речи, Пашка насмешливо спросил:
— Повелителем, значит? Может, ты в шофёры метишь?
В Пашке проснулась наследственная гордость сына шофёра. Легкомысленно относиться к автомобилям он не мог позволить даже Володьке.
Но на это Володька сказал, что он не то, что некоторые остальные легкомысленные личности, он человек предусмотрительный и технически грамотный. Затем он сбегал в барак и торжественно принёс новенькое удостоверение шофёра-любителя.
Это было как гром с ясного неба.
Сначала все потрясённо притихли, затем послышались такие слова:
— Ну и хитрый же, ну и проныра!
— Ишь ты, гусь, молчал ведь, сам ходил занимался, а нам ни слова!
— Когда же ты успел их получить, права-то?
Это спросила Даша.
— А именно тогда, когда вы, уважаемые, ходили на танцы, в лыжные походы, в кафе-мороженые и прочие злачные места, — ехидно ответил Володька, — а я весь в машинном масле и мазуте, усталый пожилой человек, разбирал старые моторы в секции автолюбителей, повышал свой технический уровень и получал квалификацию. Потому что, товарищи, должен вам заметить, что труд сделал человека, а раньше, можете себе представить, он был обезьяной!
Это было здорово сказано. За столом пристыженно умолкли, один Пашка в восторге захлопал в ладоши и заорал восхищённые слова.
Председатель долго и подозрительно разглядывал права, даже зачем-то переворачивал их вверх ногами, прокуренным жёлтым пальцем тёр печать и только что не нюхал Володькины права.
Потом он долго молчал и наконец со вздохом произнёс:
— Ох, чует моё сердце, загубишь ты мне машину… н-да… загубишь!
— Почему это?! — возмутился Володька, но тут же сник и заговорил умоляющим голосом: — Товарищ председатель, да я за ней, как за любимой девушкой, ухаживать стану, я с неё пылинки сдувать буду, честное вам даю пречестное слово.
— Знаем мы, как вы за девушками ухаживаете, — пробормотал председатель, потом лицо его налилось краской, и он закричал: — Ни за что на свете! Ни за что на свете я б тебе машину не доверил, если б не такой полный зарез! Воспользовался, голубчик, тяжёлым моим положением! Но гляди, любитель, запорешь, лучше на глаза не появляйся, руки-ноги поотрываю лично сам, вот так!! — И председатель сделал такое движение, будто выжимает бельё. Володька от счастья тоненько пискнул и вылетел из кабинета.
Целую неделю он осторожно колесил вокруг колхоза, привыкал. Благо на целине куда ни поезжай — всюду дорога. Сколько шофёров, столько и дорог. Ну и, конечно, основная магистраль тоже есть. Называется почему-то профиль.
Председатель незаметно, но внимательно наблюдал за Володькой и на восьмой день, наконец-то, скрепя сердце дал ему свое благословение, разрешил везти зерно на элеватор в Иртышгород.
Надо ли говорить, что всю эту неделю Пашка с Джамалом не отходили от Володьки, не вылезали из кабины газика, переживая вместе с новоиспечённым шофёром все его огорчения, трудности и радости, помогая ему всеми своими силами, утешая, если что не ладилось, самыми сердечными словами.
Бывало так, что мотор вдруг ни с того ни с сего глохнул и, сколько Володька над ним ни бился, оживать не желал.
Тогда Пашка с Джамалом бросались на перехват какой-нибудь машины, а Володька с важным видом начинал подкачивать колесо, чтобы не дай бог всевидящее, недреманное око председателя не узрело его беспомощность. Затем подъезжала остановленная мальчишками машина, оттуда, снисходительно улыбаясь, выходил всамделишный шофёр, делал несколько простых, небрежных движений, и мотор оживал.
Шофёр, отмахиваясь от восторженных благодарностей, польщённый оказанным ему почётом, притворно хмурился, ронял что-нибудь вроде:
— Эх вы, горе-извозчики!
И уезжал.
А Володька, жадно следя за его руками, наматывал себе на ус объяснения учителя.
И через неделю самосвал действительно стал его слушаться, как конь хозяина. Володька был счастлив, а с ним, разумеется, и Пашка с Джамалом.
Вот так и вышла эта оказия, благодаря которой Пашка, не расставаясь с друзьями, получил возможность отправиться на розыски отца и мамы.
Родителей Джамала долго уговаривать не пришлось, отпустили его без особых хлопот, и вот наконец газик, до краев наполненный сухим горячим зерном, был готов в путь.
Отведя Володьку в сторону, Даша что-то долго и строго говорила ему, даже грозила кулаком, а он послушно кивал головой, похожей в его рыжей шляпе на перезрелый подосиновик.
Потом она обняла Пашку, притиснула его к твёрдому своему гладкому животу и сказала:
— Пашенька, очень тебя прошу, родной, без фокусов. Никаких глупостей, а то я с Володьки башку сниму. Поедешь, посмотришь, если не найдёшь родителей, сразу обратно, я буду беспокоиться.