Бурное лето Пашки Рукавишникова
Шрифт:
Сердце у Пашки тревожно и радостно билось. Ему нравились и этот грохот, гудки, суета, обилие всяческих вещей и окутывающий всю эту энергичную жизнь смолистый лесной дух.
Они подошли к трём стоящим борт о борт баржам, гружённым жёлтыми, как сливочное масло, досками, и вдруг услыхали обрывок разговора, который заставил Пашку замереть на месте.
Могучий дядька в майке, из которой торчали узловатые, как толстые корни, могучие руки, сказал:
— …ага, в Кайманачке. Одну там оставим, остальные
Они услыхали только конец разговора, но этого было достаточно.
Пашка подошёл поближе.
— Дяденька, а до Кайманачки далеко? — спросил он вежливым голосом.
— А тебе зачем? — отозвался дядька.
— Да у меня там батя работает. Шофёр он.
— А! Не, до неё рукой подать. Километров сорок. Только этим калошам туда часа четыре шлёпать — против-то течения.
— А когда вы отплываете?
Дядька подозрительно поглядел на мальчишек и погрозил пальцем, но всё-таки ответил:
— Ночью. В час сорок. Ишь ты, батя у него. Не выйдет. А потом мать глаза проглядит. Небось за углом живёте, путешественники. А ну, брысь!
Пашка и Джамал молча отошли, но всё уже было ясно и без слов.
— А как же Володька? — спросил Джамал.
— Володька не пустит, — Пашка сокрушённо покачал головой, — если узнает, конечно.
— Что ж делать будем, а? — Джамал присел на корточки.
Пашку трясло от волнения.
— Понимаешь, Джамал, понимаешь, такой случай! Второго ведь не будет. Володька ехать не сможет, ему сегодня вернуться обязательно надо, хоть тресни. Но и без нас он обратно не уедет, станет искать, волноваться. Ему Даша башку оторвать обещала и оторвёт, уж ты мне поверь. Эх!
— Слушай, а давай ему записку напишем?
— А как отдать? Он нас сразу сцапает.
— Да… Погоди, а если мы не сами, а? Чтоб не видел, спрячемся где-нибудь. Он будет ждать, а мы кого-нибудь попросим, чтоб отнёс, и дёру, а?
— Ты гений, Джамал! Честное слово, ты гений!
Пашка от восторга даже подпрыгивал.
— Скажешь тоже, — Джамал покраснел от удовольствия и потупился, потом спросил: — А что мы ему напишем?
— Ну, напишем это… Всё чинно-благородно. Мол, на попутке. С шофёром договорились — и айда. Он в Кайманачку едет. А обратно с моим батей вернёмся. Не беспокойся, мол, а?
Пашка говорил не очень-то уверенно, и Джамал слушал, уставясь в землю. Уж очень им не хотелось врать Володьке.
Володька это Володька, самый лучший друг, и врать ему было противно.
Они не говорили об этом вслух, но каждый об этом думал про себя и каждый знал, что и другой думает то же.
— А может, написать, что на барже? — неуверенно спросил Пашка.
Джамал медленно покачал головой.
— Нет, Пашка. Он сразу на пристань прибежит, узнает. И цап-царап.
— Э, была не была! Потом всё расскажем. Он поймёт. Это же Володька!
Решение было принято. Ходу назад не было. И настроение сразу изменилось, мальчишки повеселели.
— Пошли на почту. Бумагу возьмём, писать станем, — сказал Джамал, и они припустили вверх по улице.
С запиской всё получилось отменно. Отнёс её один маленький мальчишка, которому пришлось купить за это эскимо.
Мальчишка сунул записку Володьке и тут же молниеносно удрал.
Пашка и Джамал видели, как Володька прочёл её, завертел головой, бросился бегом за угол, но мальчишки уже и след простыл.
Володька яростно трахнул кулаком по крылу своего самосвала, и Пашка заметил, что губы его что-то быстро шепчут — ругался, наверное.
Володька присел на подножку, потом вдруг стремительно вскочил, забрался в кабину и поспешно куда-то поехал.
Пашка с Джамалом переглянулись и, довольные, подмигнули друг другу.
Итак, дело было сделано, всё сошло благополучно. Они ещё постояли в своей подворотне минут десять на всякий случай и только после этого, осторожно озираясь, вышли на улицу.
Времени у них было больше, чем достаточно, и прежде всего они решили перекусить.
На двоих у них имелось почти три рубля — целое богатство, и они, узнав у прохожих дорогу, отправились на базар.
Народу там было полным-полно.
Люди толкались между прилавками, заваленными сочными мястистыми помидорами, пупырчатыми огурцами, свежей, копчёной, вяленой рыбой и многими другими замечательными вещами.
Ребята купили себе буханку хлеба, по здоровенной копчёной рыбине неизвестного названия, по кривому тёплому огурцу и отправились обедать тут же в тень от забора.
Гул на базаре стоял такой, что разговаривать нормальным голосом было нельзя.
Орали торговки, шумели покупатели, яростно торгуясь, хлопая друг друга по рукам.
Невдалеке, привязанные к забору, вопили дурными голосами два взволнованных с вялыми покосившимися горбами верблюда. Очевидно, их, привыкших к степной абсолютной тишине, пугал и раздражал весь этот базарный ор.
Рыба была замечательная, но после неё сразу захотелось пить и пришлось раскошелиться на здоровенный полосатый арбуз.
Джамал ловко расколол его о колено, и мальчишки зарылись в душистую, сочную, вкуснейшую мякоть.
— Неправильно ешь, — пробормотал вдруг с набитым ртом Джамал.
— Почему? — удивился Пашка.
— Когда арбуз ешь, надо чтоб уши были мокрые, — серьёзно заявил Джамал.
Пашка сперва вытаращился на него, а потом так захохотал, что уронил остатки арбуза в пыль.
Джамал тоже смеялся.
Мальчишки совсем развеселились. Настроение у них было отличное.