Бурное лето Пашки Рукавишникова
Шрифт:
— Бежим! — крикнул он и ухватил за руку Джамала.
Ничего не спрашивая, Джамал молча побежал с ними.
Они обогнули угол дома.
Там было безлюдно и не так страшно.
Может, потому, что не было суеты, беготни, паники и обезумевших лиц.
С этой стороны дом и пристройки стояли глухой стеной.
Горело и здесь, но не так сильно ветер гнал огонь к фасаду.
Но овечьи ужасные крики слышались здесь ещё сильнее.
Под самой крышей пристройки виднелся узкий длинный лаз.
«Для вентиляции, правильно сказала, умница», — подумал Пашка.
Пристройка была гораздо ниже дома, но всё равно ни Пашка, ни Джамал достать до лаза не могли.
Все трое волчками закрутились на месте, оглядываясь, ища, что бы можно приставить к стене, на что бы стать.
Но ничего подходящего не было.
Ни-че-го!
От бессилия и злости Пашка чуть не разревелся.
— У, дьявол! Как нарочно… Как нарочно… — бормотал он.
Вдруг Джамал схватил его за куртку, потащил к стене.
— Становись крепче! — крикнул он. — Я к тебе на плечи! Достану…
Пашка рванулся к нему, встретился с горячими узкими глазами. Глаза были смелые и отчаянные.
Раньше Пашке и в голову не приходило целовать своих приятелей, но тут он почувствовал, что ему очень хочется поцеловать Джамала.
Они секунду смотрели друг другу в глаза.
— Да скорее вы! Скорее! Дураки! — девчонка подпрыгивала рядом, как коза, и толкала мальчишек острыми кулачками.
— Нет, — сказал Пашка, — я уже тебя, ты застрянешь. Я сам полезу. Становись.
Он сказал это таким голосом, что Джамал только нахмурился, но спорить не стал. Понимал: спорить некогда, всё это уже не игра, это всерьёз.
Он упёрся лбом в стену, сцепил за спиной руки, подставил их Пашке.
Девчонка с неожиданной силой подсадила Пашку, и он встал на плечи Джамалу.
Щель была на уровне его плеч. Изнутри пахнуло густым едким дымом и ещё чем-то — живым и горячим.
Пашка подтянулся на руках, закинул в щель ногу, осторожно протиснул туда плечи и голову и на мгновение застыл, лёжа на животе, в щели.
Спину ему заметно припекало. Внутри было темно, Пашке вдруг показалось, что из этой темноты кто-то дотронулся до него большой мягкой лапой.
Внезапно ужас накатил на Пашку.
Никогда в жизни не было ему так страшно.
Ему показалось, что крыша сейчас рухнет, упадёт ему на спину раскалёнными малиновыми углями, сожжёт, изжарит его живьём.
На миг он весь напрягся от страха до боли в мышцах, и вдруг забился в узкой щели, как рыба на песке. Ему показалось, что он задыхается.
Ещё секунда — и он бы перевалился обратно, туда, где воздух, где небо, где деревья. И тут он снова услыхал рёв животных. Казалось, они почуяли его присутствие и завопили все разом, одновременно, невыносимым умоляющим хором.
И Пашка, оглушённый, не успев ни о чём больше подумать, рванулся и рухнул вниз.
Он упал на что-то живое, мягкое, мохнатое и тотчас же вскочил.
Но его сразу сбили с ног. К нему бросились, сдавили, стиснули со всех сторон ошалевшие от ужаса овцы. Ещё два раза он подымался, и оба раза его снова сшибали, как игрушечную кеглю. И тут Пашка ужасно разозлился. Он нашарил на полу какую-то палку и стал лупить ею изо всех сил, по чему попало, в разные стороны.
— У, бараны, проклятые! Чтоб вы подохли, — орал он, — я вас спасаю, а вы так! Вот вам! Вот! Нате!
Овцы на миг отхлынули и даже притихли, как ни удивительно, свирепые Пашкины удары и крики успокоили их.
Видно, они решили: раз человек лупит их и орёт, значит, всё в порядке, это им было привычно и понятно.
Хлев был полон едкого густого дыма, и Пашка задыхался уже всерьёз, а не от страха.
На шею ему упал уголёк, Пашка вскрикнул и ринулся вперёд.
Он разглядел узкую полоску дымного света у самого пола и понял, что это ворота.
Но он поспешил, споткнулся об овцу, снова упал, но сразу же вскочил. «Хоть падать-то мягко, и то хорошо», — успел подумать Пашка и сам удивился этой своей нелепой мысли.
Крюк он нащупал сразу, толстый, массивный крюк, но открыть его не смог — овцы всем скопом навалились на ворота и крюк не поддавался.
Вот когда Пашка снова перепугался по-настоящему, перепугался насмерть, без паники, с холодной головой. Он чувствовал, что ещё немножко — и совсем обессилит.
Голова кружилась, грудь раздирал сухой едкий кашель, колени были мягкие и противно дрожали.
«Упаду — всё! Конец тогда», — подумал он и снова с остервенением заколотил палкой по этим глупым, дурацким овцам, которые всеми силами мешали себя спасать, мешали, мешали, мешали! Он знал, что вот сейчас, сию минуту упадёт. И из последних сил, чувствуя, как в глазах всё быстрей и быстрей начинают вертеться разноцветные — красные, жёлтые, синие круги, Пашка рванул проклятый этот обжигающий руки крюк и откинул его.
В тот же миг бросившиеся вперёд овцы с грохотом распахнули ворота, снова сбили вконец ослабевшего Пашку, протащили его на себе несколько метров и разбежались.
К Пашке кинулись сразу несколько человек, подхватили его, вылили на голову ведро воды и понесли.
Но ничего этого Пашка уже не чувствовал. Очнулся он довольно скоро и тут же подскочил как ужаленный, потому что под нос ему сунули флакон нашатырного спирта. Он сидел на вытащенном из горящего дома полосатом матраце в тени, под деревом и ошалело хлопал глазами.
Вокруг стояли люди, множество людей и молча глядели на него, а рядом хлопотала пожилая женщина в белом докторском халате и торопливо смазывала чем-то его царапины и волдырь от уголька на шее. Волдырь лопнул, пока он кувыркался с овцами, и изрядно болел. Саднило обожжённые крюком руки.