Буря на Волге
Шрифт:
— Не пускают, бабушка. Война, — сказал Ильяс.
— Вы чего звали, Надежда Михайловна? — заглядывая в дверь, спросила Марья Ивановна, за которой степенной походкой следовал Агафон, расправляя па ходу седую кудрявую бороду.
— Заходите, заходите! — пригласила Надя.
— Дядя Агафон, присаживайся поближе ко мне!
– крикнул Чилим, наливая дворнику стакан. — Ну-ка, вот пропусти, промочи горло.
— С чем вас поздравлять? — спросил Агафон, поднимая стакан.
— С победой на всех фронтах!..
Выпили все, закусили.
— Ну, гости,
— Нет. Тихон Кузьмич, я отпросился у Зайдлера до утра.
— Ну что ж, бывайте здоровы. Спасибо вам, хозяюшка, за приветливый прием и угощение, — сказал, прощаясь, Дернов.
После ухода Дернова начали собираться и остальные.
— Ну, Вася, благодарим за угощение, и вас также, хозяюшка, — говорили красноармейцы, пожимая на прощанье руки. — Мы еще зайдем к тебе, Вася, как управимся с делами.
— Ильяс! Подожди-ка! — крикнул Чилим. — В случае чего, сразу гони за мной.
Проводив гостей, сияющий Чилим вернулся к столу. Сели по-семейному за чай.
— Ну как, Надежда Михайловна, довольна ли твоя душенька? — спросил Агафон.
— Все в порядке, дядя Агафон, и на работе, и дома, — ответила, улыбаясь, Надя, присаживаясь рядом с Чилимом.
— Радуюсь я за всех вас. Дай бог вам прожить и счастье и достатке! Очень я рад, что так получилось, — сказал Агафон.
Попив чаю и закусив, поблагодарив молодых хозяев, дворник с Марьей Ивановной тоже ушли. Чилим лег отдыхать, а Ильинична с Надей еще долго сидели, разговаривали.
Утром Чилим позавтракал на скорую руку и начал собираться.
— Ты подожди, Вася, вместе пойдем, — сказала Надя.
Выйдя из дома, Надя подхватила Чилима под руку. Веселые и счастливые, они шли по самой середине улицы.
Ильинична, проводив их долгим взглядом, подумала: «Наконец-то, кажись, все уладилось...»
Она облегченно вздохнула, оставаясь дома хозяйничать.
КНИГА ТРЕТЬЯ
Глава первая
Шел июнь 1921 года. Весна в Поволжье была ранней. Как только сошел с полей снег — высохла земля: дождей не было. Хлеборобы с тоской смотрели на мутное небо, выискивая там желанную дождевую тучку. Но нет! Кругом колыхалась серая мгла, по земле стлался сухой туман, а ветер приносил с полей запах гари, точно чудовищный горн выдыхал раскаленный воздух, сжигавший остатки хилых всходов.
— Видимо, помирать с голоду, — тяжко вздыхали мужики, осматривая свои выгоревшие дотла полоски.
На помощь государства трудно было рассчитывать: война съела все запасы. Не все, конечно, тужили и убивались горем. Некоторые, затаив радость, собирались кучками и толковали на досуге.
— Вот будет теперь земли приволье... Паши — не хочу! — говорил Хомяк, стоя у двора Расщепина.
— Хватит нам, — ехидно улыбался его друг, поглаживая длинную бороду.
— Погляди-ка, опять сегодня сколько уезжают, почитай, половину деревни очистили, — махнул рукой Хомяк, указывая на столпившихся около пристани и перевоза переселенцев.
— Куда их черт потащил?
— Знамо куда, в Сибирь-матушку.
— То-то... Наверное, там всего для них припасли и давно ждут, когда ваши голодранцы придут. А они-то думают, как через Волгу переехал, так тебе и Сибирь. Нет, брат, пока до Сибири дойдешь, целый воз лаптей разобьешь. В прошлые времена тоже уходили, да только все на дороге подыхали. И им не миновать, — ворчал Расщепин
— Туда и дорога, — заключил Хомяк.
Они были озлоблены на своих односельчан. У Расщепина его же работники отобрали все хозяйство на Волге: лодки, невод и даже плес. Хомяк изо всех сил старался - помогал белым, а остался ни при чем. Федор Иваныч лелеял мечту о том, что сын его, вернувшись офицером, займет пост пристава, а сам он станет волостным старшиной. Но сын с войны не пришел, не вернулась и власть помещиков.
При всем этом Расщепин с Хомяком голов не вешали и даже радовались, что сумели сохранить порядочные запасы хлеба в таких надежных тайниках, что даже продотрядники и свое время не могли до них докопаться. Теперь они за бесценок скупали скот у мужиков.
— Ты, Петрович, слыхал? — спросил Хомяк.
— А что, новости есть? — заинтересовался Расщепин.
– Ну, брат, ты совсем от жизни отстал... Разверстку-то - долой!
— Правда?!
– Вот те и правда! Теперь продналог будет.
— А он, может быть, еще крепче нас затянет?
— Как бы не так! Он вдвое меньше, я земли засевай сколько хочешь. И работников, слышь, нанимать разрешили. Чуешь, куда идет... Выходит, без нас у них опять ничего пс получается, — торжествовал Хомяк, выпячивая живот и поправляя поясок.
— Постой-ка, никак еще кто-то заколачивает окна? — устремил вопросительный взгляд вдоль улицы Расщепин.
— А разве не видишь, твой бывший батрак, активист Чилимка... Ему тоже туда гласит дорога... Вчера только вернулся, уже заколачивает свою лачугу.
— Вряд ли в Сибирь черт его унесет. Чай, в Казани у своей зазнобы приютится. Помнишь, в восемнадцатом году все в шинели ходила по деревне да моих работников мутила, — сказал Расщепин.
— Как не помнить, таких тварей век не забудешь.
Чилим действительно приехал в деревню, но не для того, чтобы поселиться здесь. Он решил забрать из дома пожитки, которые не смогла увезти мать. Забивая последние гвозди в дверь, Чилим подумал: «Да, хорош у нас вид, да невесело жить». Долго прощался с Волгой, вздохнул и, взвалив узлы на плечи, отправился к пристани. В городе Чилим начал сразу же искать работу. Эта оказалось не так просто. Куда ни приходил на производство, первым долгом спрашивали: «А что вы умеете делать?» После ответа следовал отказ, и Чилим шел с поникшей головой на квартиру.