Бувар и Пекюше
Шрифт:
Над овсами показалась на тропинке фетровая шляпа: это был г-н Вокорбей, трусивший на своей лошадке. Бувар и Марсель подозвали его.
Когда врач подъехал, припадок близился к концу. Чтобы лучше исследовать Пекюше, он приподнял картуз и, заметив на лбу пятна медного цвета, сказал:
— Ага! Fructus belli! Это сифилитическая сыпь, дружище. Лечитесь, черт возьми! С любовью не надо шутить!
Пристыженный Пекюше опять надел свой картуз, род берета, вздувшегося над козырьком в виде полумесяца, — этот фасон он позаимствовал в атласе Амороса.
Слова доктора его ошеломили. Он раздумывал над ними, блуждая глазами
Вокорбей наблюдал, затем сбросил с него щелчком картуз.
Пекюше пришел в себя.
— Я так и думал, — сказал врач, — лакированный козырек вас гипнотизирует как зеркало, и явление это наблюдается нередко у субъектов, слишком внимательно созерцающих блестящий предмет.
Он объяснил, как проделать этот опыт над курами, сел на свою лошадку и уехал.
Пройдя дальше с полмили, они заметили предмет пирамидальной формы, торчавший на горизонте, во дворе чьей-то фермы. Его можно было принять за чудовищную кисть черного винограда, там и сям усеянную красными точками. Это был длинный шест с перекладинами, каких немало в Нормандии, служивший насестом для пыжившихся на солнце индюшек.
— Войдем!
Пекюше заговорил с фермером, и тот согласился на их просьбу.
Они белилами провели черту посреди давильни, связали лапы индюку, затем растянули его плашмя, так что клювом он уткнулся в полоску. Птица закрыла глаза и вскоре застыла, точно мертвая. То же повторилось и с остальными. Бувар их живо передавал Пекюше, а тот их клал в сторону рядком, лишь только они лишались чувств. Обитатели фермы обнаружили беспокойство. Хозяйка кричала, маленькая девочка заплакала.
Бувар развязал всех птиц. Они мало-помалу оживали, но каких ожидать последствий — этого никто не знал. В ответ на одно несколько резкое возражение Пекюше, фермер схватился за вилы.
— Убирайтесь ко всем чертям, а не то я распорю вам животы!
Они удрали.
Это неважно! Задача была решена: экстаз зависит от материальной причины.
Что же такое материя? Что такое дух? Чем обусловлено их взаимное влияние?
Чтобы дать себе в этом отчет, они начали рыться у Вольтера, у Боссюэта, у Фенелона и даже возобновили абонемент в кабинете для чтения.
Старые сочинения были недоступны вследствие большого объема или трудности языка. Но Жуффруа и Дамирон посвятили их в современную философию и у них были произведения авторов, излагавших учения минувшего века.
Бувар заимствовал свои аргументы у Ламетри, у Локка, у Гельвеция; Пекюше — у г-на Кузена, Томаса Рида и Жерандо. Первый пристрастился к опыту, для второго все сводилось к идеалу. На одном почил дух Аристотеля, на другом — Платона, и они спорили.
— Душа нематериальна! — говорил один.
— Неправда! — говорил другой. — Безумие, хлороформ, кровопускание вызывают в ней потрясения, и так как она не всегда мыслит, то никак не может быть такою субстанцией, которая только мыслит.
— Однако, — возразил Пекюше, — во мне самом есть нечто более высокое, чем мое тело, и подчас противоречащее ему.
— Существо в существе? Homo duplex! [1] Брось ты это! Различные склонности вызывают противоположные побуждения. Вот и все.
— Но это нечто, эта душа, сохраняет тождество при происходящих извне изменениях! Значит, она проста, неделима и, следовательно,
— Если бы душа была проста, — ответил Бувар, — то новорожденный так же владел бы памятью, воображением, как взрослый. Наоборот, мышление в своем развитии следует за мозгом. Что же касается неделимого существа, то запах розы или аппетит волка так же не поддаются делению, как любое проявление воли или утверждение.
1
Двойственный человек.
— Это ничего не значит! — сказал Пекюше. — Душа лишена свойств материи.
— Допускаешь ли ты тяготение? — продолжал Бувар. — Но если материя может падать, то она также может мыслить. Имея начало, душа наша должна быть конечной, и, находясь в зависимости от органов, исчезнуть вместе с ними.
— А я ее считаю бессмертной! Не может бог хотеть…
— А если бога не существует?
— Как?
И Пекюше выложил три картезианских доказательства:
— Во-первых, бог содержится в нашем понятии о нем; во-вторых, существование для него возможно; в-третьих, будучи конечным, как мог бы я иметь понятие о бесконечности? А раз мы имеем это понятие, то оно исходит от бога, следовательно бог существует!
Он перешел к свидетельству сознания, к преданиям народов, к необходимости творца.
— Когда я вижу часы…
— Да! Да! Это мы знаем! Но где отец часовщика?
— Ведь должна быть причина!
Бувар сомневался в существовании причин.
— Из того, что одно явление следует за другим, делается заключение, будто второе происходит от первого. Докажите это!
— Но картина вселенной обнаруживает некое намерение, план!
— Отчего? Зло так же хорошо организовано, как и добро. Червяк, развивающийся в голове барана и убивающий его, равноценен, с точки зрения анатомии, самому барану. Уродства численно превышают нормальные функции. Человеческое тело могло бы лучше быть построено. Три четверти земного шара бесплодны. Луна, этот осветитель, показывается не всегда! Неужели ты полагаешь, что океан предназначен для кораблей, а деревья — для отопления наших домов?
Пекюше ответил:
— Однако желудок создан для пищеварения, ноги для ходьбы, глаза для зрения, хотя случаются желудочные расстройства, поломки костей и помутнения хрусталика. Все устроено с какою-нибудь целью. Действие происходит немедленно или обнаруживается впоследствии. Все зависит от законов. Следовательно, существуют конечные причины.
Бувар предположил, что его может снабдить аргументами Спиноза, и написал Дюмушелю, чтобы тот ему выслал перевод Сессэ.
Дюмушель прислал ему экземпляр, принадлежавший его другу, профессору Варело, сосланному после 2 декабря.
Этика испугала их своими аксиомами, своими следствиями. Они прочитали только места, отмеченные карандашом, и поняли следующее:
«Субстанция есть то, что существует само собою, благодаря себе, без причины, без происхождения. Эта субстанция — бог.
Он один — протяженность, а протяженность не имеет границ. Чем ее можно ограничить?
Но хотя она бесконечна, она не абсолютно бесконечна, ибо содержит только один род совершенства, между тем как абсолют содержит их все».
Они часто останавливались, чтобы как следует вдуматься. Пекюше нюхал табак, а Бувар краснел от внимания.