Бьющий на взлете
Шрифт:
Новак глумился, однако вещал:
— Двукрылые любят секс. Невозможно не любить секс, если ты весь год существовал только ради этих двух часов полового акта.
В юности Гонза так и ощущал порою, что живет ради тех самых не часов, но минут, и погоня за минутами отбирала часы, и дни, и дарила адреналин, на который он подсел больше, чем на эндорфин, а окситоцина ему в принципе не доложили при изначальной прошивке.
— Значит, что отличает вас от людей… Запоминай, как должностной устав, повторять не буду. Дары. Специфическое поведение в процессе ухаживания, чтобы liebe поняла, что перед ней самец ее вида, а не человек — ведь внешне они похожи. Спарившись с неправильным видом, liebe не получит потомства. Важно вести себя непринужденно
— Мощно. Марафонские дистанции.
— Я думал, ты позавидуешь.
— Я бы позавидовал, но не с кем. Ты же сказал, liebe вымирающий вид, встречаются крайне редко…
— Молодые liebe бывают резкие, поджарые, напоминающие с лица молодых же ктырей, что порой приводит к неловким ситуациям…
— То есть, гомосексуализм опять изобрели не люди?
— Люди вообще ничего не изобрели. Гонзо, мне не нравится, что ты много шутишь.
— В смысле? Я должен рыдать от этой информации?
— Да как хочешь. Но до тебя пока совершенно точно не дошло, что у хищнецов секс — развлечение опасное в первую очередь для самцов. А не как у людей. Довольствуйся женщинами, но аккуратненько… следи за собой.
Грушецкий поскучнел лицом, отвечая выраженным ожиданиям Новака:
— С женщинами что-то не получается.
— Как будто раньше у тебя получалось.
— Ты это… не хами. А то огребешь. От ктыря.
— Не огребу. Дружеский совет хочешь? Козлить перестань. Лезть на рожон завязывай. Побудь уже осторожен.
— Это я-то?
— Ты-то. У тебя вроде пара человек на иждивении имеется. Мог бы о них подумать, если про самого себя думалка не включается.
— И откуда ты все знаешь, Пепа?
— Работа такая. Плюс я к тебе привязан. Ничего личного — как к коллекционному, породистому ктырю. И да, у них — у вас — нет миссионерской позиции, не спались.
— Вообще нет?
— Ну, продвинутые могут и потерпеть такое твое извращение, но без энтузиазма. Для оплодотворения так себе поза. У них совсем другие возможности, дружище, совсем другие… самец комара-толстоножки передает всю свою сперму партнерше примерно за двенадцать часов. На определенных стадиях совокупления самка мухи цеце может ощущать стимуляцию от гениталий самца в восьми местах своего тела. Дрозофила способна эякулировать семь раз в минуту…
— Подумать только. Я раздавлен и унижен самцом дрозофилы.
— То ли еще будет. Или вот языкан-большехоботник. Его очень любят бабы, достает языком прям сам понимаешь куда. Безобиднейшее существо, кстати. Их мы не привлекаем. Толку в работе никакого, им лишь бы трахаться.
— Не буду спрашивать, почему он большехоботник.
— Не спрашивай. Но угадал верно.
— А самки?
— Что самки? А, самки. Если встретишь такую, повезет уже тебе, а не ей. Но они не в твоем вкусе — крупные, корпулентные, рыхловатые.
— Новак, стоп. Я уже не знаю, ржать или тошниться.
— То и другое, привыкай. Ну и да. Если ты попался самке своего вида, крайне редко она потребует от тебя зачехлиться. С большей вероятностью разведет, как это у людей называется, на незащищенный акт. Только у них акт незащищен именно для самцов. Могут и закусить в финале партнером.
— Ладно, а что будет, если я встречу еще одну?
— Одну кого?
— Ну… liebe.
— Плохо тебе будет. Тикай, Гонзо, если встретишь.
— Ты это серьезно?
На Новака он смотрел в прямом смысле сверху вниз, превосходя и в ширине плеч, и в общей массе, и в зале выжимал в полтора раза больше своего веса, лось чистейший, но… Но Пепа светил глазками чуть ли не с состраданием, кабы Новаку вообще было известно то чувство:
— Я-то серьезно. А ты вот — нет, дурень. Не встретится тебе еще одна liebe — и радуйся, дольше проживешь. Если им что-то нравится, они берут это сами.
— Я не что-то.
— Сложно ощутить себя объектом, правда, старик? Я потому и говорю — будь осторожен.
Глава 12 Побочная занятость
За три года, что прошло с того разговора, он впрямь поубавил веселости. Потому что жизнь снова опередила мечту. Нет, за ним не гонялись страстные попрыгуньи-стрекозы — да он того и не ожидал — но перестройка самоощущения осуществилась глубочайшая. От оружия он отказался, сколько бы ни пытались ему навялить — не взял ни в одной стране. Последний раз в прицеле он видел Элу, и то, что ствол был пустой, ничего не меняло — он раз за разом видел в прицеле только ее. Поэтому — нет, справлялся своими силами. «Уболтать и развести» как умение с возрастом приняло совершеннейшую форму, мало кто мог противостоять, и ктыриное ли это свойство или человечье, Гонза не задумывался. Оно просто работало. Под всей природной своей милотой стал… говорили — стальным, но он-то знал, что это хитин. Скользкий и прочный, пуленепробиваемый для взгляда.
И только огромный рабочий опыт, опыт вживания позволил ему грамотно мимикрировать под среду. Этого — мимикрии — собственно, от него и хотел Новак, вцепившийся намертво, предложивший отработать.
— Что мне будет нужно делать?
— Да ничего особенного. Делать будут специально обученные люди. Раз уже тебе выпала эта странная способность — видеть — будем ее выгуливать. Тебя носит по свету в самые разные его закоулки — присматривай, Гонзо. Просто присматривай. Ничего не делай. Свисти энтомологам, если что увидишь.
— Оу, шпионаж, нарушение неприкосновенности частной жизни, самих основ и конституционных свобод цивилизованного общества? То, что я люблю!
— Ты не путай свободу с хаосом, двукрылый. Но, да, парадокс, тебе ничего не нужно делать — и ты можешь всё. Постарайся удержаться на границе. Хотя кому я говорю. Долго же не удержишься.
Заканчивался четвертый год точно выверенного баланса. Кондотьер-канатоходец, он шел по крышам и выше крыш, удерживая равновесие пером на вытянутой руке. Первое вскрытое дело оказалось простым, но тошным — паразитирование на человеческом молодняке. Директор частной школы насиловал учеников сам и покрывал насильников. Собственно, дальше это даже не было журналистским расследованием — он гулял по свету и иногда поглядывал по сторонам. На него западали самки хищнецов — межвидово он все равно был им привлекательней, чем человеческие мужчины, годные тем только на корм, — а он их сдавал энтомологическому надзору, своему в каждой стране. Грушецкий никогда не интересовался тем, что случалось с его несостоявшимися партнершами после, даже не вступал с ними в контакт порой, да и зачем? Ничего такого, что бы могло всерьез замарать его. Просто их видел, просто информировал. Ему-то по-прежнему теплей всего ощущались человеческие женщины, хотя теперь он знал, что это всего лишь корм. Корм надо было брать понемногу и так, чтобы не пугать ресурс. И все бы ничего, пока это задевало чужое. Но однажды задело свое. В Варшаву занесло в прежнюю компанию, и увидел, вот собственными глазами увидел, как существо, которое он прежде считал своим другом, пожирает пасынка от первого брака своей человеческой жены… пришлось сообщить, куда полагалось, и раззнакомиться — его не поняли. А после он понял и сам, что непонимание отныне станет сопровождать его по жизни везде, где он чуть-чуть отклонится от курса, позволит себе вновь соприкоснуться с миром людей, как с чем-то, где можно искать пристанища. Человеческое отваливалось пластами, оставался хитиновый костяк, как ни отвратительно было думать об этом. И подленькая мыслишка подъедала — что не только догнал, но перегнал свое время, что его уже нет, что он — просто свет себя самого, давно угаснувшего в живой теплоте, перегоревшего насмерть.