Ц-7
Шрифт:
– Козырев, вроде, что-то такое исследовал, – припомнил я, – но его ассиметричная механика никого особо не вдохновила.
– Не удивительно, – пожал плечами наставник. – Ученые тоже люди, а человеку свойственно упрощать. Надо довести сложную сущность до убогого примитива, чтобы постичь ее. И никого особо не тревожит мелкий фактик: упрощение искажает суть. Свели пространство к объему, к трем измерениям, и довольны! Но ведь ширина или длина – всего лишь математические абстракции, и они не способны, скажем, искривляться, как реальное пространство. А время… Ха! А что нам время? Измыслили четвертое измерение – и всего делов! Но мы-то с вами живем в реальном, физичном мире… Бесконечном
– Это как? – озадачился я, протягивая ладони к завиткам пламени.
– А вот смотрите! – старик легким пируэтом вернулся к дивану, и упал на жесткое сиденье. – Вы жили-были в две тыщи восемнадцатом, и прошлого для вас не существовало. Теперь у вас иное настоящее – одна тыща семьдесят седьмой год. А письмо свое целитель Олександр написал в тыща пятьсот семьдесят седьмом, ровно четыреста лет назад. Останки его давно истлели, но у меня нет ни малейших сомнений, что, перенесись вы на четыре века назад, увидите предка живым и здоровым! Вот и подумайте, что мешает Олександру из того временного промежутка передать вам малую толику Силы? Я понятия не имею, как это происходит, но ведь и сам не раз предвидел будущее, а разве это не передача сознания, если так можно выразиться? То есть, информации? Миша, подумайте, как можно узнать что-то о завтрашнем дне, не имея возможности проникнуть в грядущее хотя бы мыслью? Нет, я не имею в виду всех этих Нострадамусов и самозваных пророков! Вы-то, в отличие от шарлатанов, не гадаете, не выдумываете, а видите. Э-э… Что-то мы с вами заболтались, Миша! Ну-ка, давайте-ка повторим наши экзерсисы по брейнсёрфингу.
– Я готов.
– Всегда готов… – пробормотал Игорь Максимович. – Кстати, юный пионэр… То бишь, комсомолец. Вы в партию-то вступили?
– А как же! Подал заявление в партком МГУ, получил рекомендации от товарищей Суслова и Брежнева, – я картинно поднял палец, изображая благоговейное почтение. – На партсобрании меня приняли, и выдали билет кандидата в члены КПСС. И тут же партийное поручение взвалили – углублять и расширять научно-техническое творчество молодежи от Москвы до самых до окраин.
– Мне нравится ваша ирония, Миша, – усмехнулся наставник. – Особенно в свете того, что я знаю о вас. Вы свое партийное поручение уже года два выполняете, и у вас это очень неплохо получается… Так, ладно. Серфим!
Я закрыл глаза, отрешаясь от мира за трепещущими веками.
– Чтобы найти нужного вам человека, не стоит бездумно шарить по всей ноосфере, – негромким монотонным голосом сопровождал мои штудии Котов. – Ищите эгрегоры, в которые погружена та или иная особь…
Звуки отдалились, затихая и тая, а меня вдруг будто качнуло на холодной, недоброй волне. Краешек моего сознания затянуло в мир безрадостный и зловещий – багровый закат полыхал над плоскими вершинами гор, окрашивая раскидистые листья пальм в радикальный черный цвет. Неподалеку текла река, отливая темной ртутью,
Эту картинку я воспринимал через чужое зрение, как вдруг мою голову обожгло, корежа мозг выплеском ненависти. Я сильно вздрогнул, как бывает во сне.
– Хватит, Миша! Хватит! – пробился беспокойный голос Котова. – Выходи!
– Да здесь уже, – выдохнул я, загребая ногами и устраиваясь поудобней. Мои легкие вздувались как мехи, а сердце неистово колотилось. По щекам скатывались капли пота.
– Выпей.
Не чувствуя вкуса, я выглотал полную чашку травяного настоя.
– Куда это меня занесло? – спросил, отпыхиваясь.
– Бразилия, штат Мату-Гросу, – наставник обтер мое лицо влажным полотенцем, как тренер боксеру после тяжкого раунда. – У реки Гуапоре обитает Аидже, тамошний целитель и психократ. Он индеец-полукровка, и белых терпеть не может. Ну, как ты?
– Нормально, – вытолкнул я.
– Может, хватит на сегодня? – за внимательностью во взгляде Котова угадывалась тревога.
– Ну уж, нет уж! – выразился я. – Буду тут… из-за всякого Волдеморта… – и прикусил язык.
По счастью, наставник не стал допытываться, кого я поминаю всуе.
– Тогда резко сократим зону серфинга, – строго сказал Игорь Максимович. – Ограничимся Москвой. Начали!
Я сосредоточился, волоча побочные мысли. "Повезло" мне в последние месяцы – круто смешать будничный реал с чем-то запредельным. Я не хотел и не хочу сверхспособностей, они тяготят меня…
Во-во, хорошее сравнение мелькнуло в голове – как оружие оттягивает солдату руки и натирает шею! Только без него врага не одолеть. Так что зубы стисни – и короткими перебежками, в полном боевом…
«Ничего, справлюсь как-нибудь, – покривился я мысленно. – А силушкой богатырской… О, Ритульку «заряжу»!»
Мое чутье сработало, я взял точное направление…
…В квартире только двое – Инна и «Васёнок». Моя школьная любовь не поддалась эмоциям – назвала сына не Мишей, а Васей. Ладно, пускай будет «Олегович»…
Инка не спала, дремала только. Кутаясь в халатик, прилегла на диван, а дитё дрыхло в кроватке рядом – сопело в две дырки, изредка чмокая соской. В голове у Хорошистки неспешно плыли спокойные, светлые мысли, будто бумажные кораблики, пущенные по весеннему ручью. Порой, взглядывая на сына, она улыбалась и припоминала меня. Мой образ всплывал из женской памяти и таял, а иногда задерживался в воображении, обрастая волнующими подробностями. Тогда Инна беспокойно подтягивала ноги и скашивала глаза на халат – не слишком ли топорщится ткань?..
Мне стало неловко – «подглядывать нехорошо» – и я "вернулся" в дом наставника. Сразу навалилась тяжесть, верный признак возвращенной реальности.
– Ну, пожалуй, хватит на сегодня, – Игорь Максимович хлопнул в ладоши, и бодро потер их. – Завтра сможете прийти?
– Смогу.
– Разучим отражения ментальных атак! Тебе это точно пригодится.
– Буду как штык!
Пятница, 11 ноября. Утро
Москва, улица Госпитальная
Палата не поражала метражом, зато хранила своеобразный уют, насколько это вообще возможно в военном госпитале. Большое арочное окно впускало много света, хоть и неяркого в предзимние холода, но ведь и шторы были раздернуты, лишь бы не препятствовать лучам.
Пациент лежал один – изрядно поседевшая голова тонула в кипени взбитой подушки, а худые руки вытягивались поверх одеяла. Глаза, полуприкрытые набрякшими веками, безучастно смотрели в потолок или скользили по стенам, словно изучая географию трещинок на побелке.