Царь царей...
Шрифт:
Иван Яковлевич быстро поднялся с места. Антон бросился перед ним на колени и, хватая то за руки, то за ноги его, принялся осыпать их поцелуями.
— Батюшка, миленький ты мой… соколик! — бессвязно лепетал, всхлипывая, старик. — Избавил Бог!
— Полно, полно, дядька!… — стараясь справиться с обуревавшим его волнением, проговорил Иван Яковлевич. — Видишь — жив и здоров, и слава Богу!
К месту происшествия сбежались со всех сторон остальные участники экспедиции. Испуг и тревога их тотчас же сменились радостью; на меткого стрелка, осматривавшего
Иван Яковлевич направился к нему и, обняв, горячо расцеловался с ним.
— Спасибо! — вымолвил он. — Великое русское спасибо! Я у вас в неоплатном долгу. Помните: если хоть чем-нибудь может быть вам полезен старый холостяк — он весь в вашем распоряжении!
Палеонтолог, видимо, еще не вполне пришедший в себя от испытанного потрясения, с чувством пожал руку охотника.
— Помилуйте, что вы, благодарю вас… — отвечал тронутый Свирид Онуфриевич. — Я-то не при чем почти: ружье ведь стреляло!
Он любовно хлопнул ладонью по широкому темному стволу.
— На зверя вы посмотрите лучше! Каков медвежище, а?
Туша медведя действительно казалась горой: ее измерили и нашли, что она более сажени в длину.
Татарин принялся свежевать зверя и сдирать шкуру.
— Здесь в гора много медведь есть, ой много! — весело болтал он, быстро управляясь с делом. — Здесь давно, о-оч-чень давно, люди такой жил — бог у них медведь быль! А-я-я-й!!! — Татарин потряс головой. — Никто его не бил. А какой он бог — он баран, а не бог!
Сообщение татарина было далеко не успокоительно; поднялись бесконечные разговоры о медведях и об их проделках, и путешественники не заметили, как поспел обед: чудное, душистое жаркое из медвежьего окорока, испеченное прямо в золе.
XII
Часов около четырех дня караван тронулся в дальнейший путь. Длина его укоротилась значительно: наученные опытом путешественники держались близко друг от друга; под рукой у каждого приготовлены были револьверы.
Лошади шли беспокойно, так как Свирид Онуфриевич ни за что не хотел бросить шкуру медведя и приторочил ее позади седла… То и дело то в голове, то в хвосте каравана раздавалось вдруг конское всхрапывание; лошадь испуганно вздергивала вверх морду, шарахалась и давала козла; мгновенно вся вереница лошадей проделывала то же, затем все успокаивалось и продолжало двигаться дальше.
Ни дороги, ни тропки не было и следа; казалось, нога человеческая не забиралась никогда в полутьму вековых дебрей, куда смело углублялись путешественники. Лес молчал, как молчит всегда тайга; только величавый гул, словно дальний прибой океана, слышали путешественники где-то высоко-высоко над собой.
— Ветер, кажется, порядочный, — заметил, прислушиваясь, Михаил Степанович.
— А внизу ничего, совсем тихо, — отозвался Свирид Онуфриевич.
— Здесь вечная тишь, — сказал Михаил Степанович, — и вечная красота, — добавил он, глядя на ели и пихты, убравшие бархат темно-зеленых платьев своих светлыми, весенними кружевами
Охотник воспользовался расширившимся расстоянием между деревьями и поравнялся с Михаилом Степановичем.
— Слушайте, — тихо проговорил он, наклоняясь к уху того. — Вы знаете меня, я не трус, но куда мы едем?
— Как куда? — удивился Михаил Степанович. — Вам же известно: к северной части Байкала!
— А сколько туда верст?
Михаил Степанович поднял вверх плечи:
— Не знаю. Верст пятьсот, восемьсот, вероятно. Но что нам до них? Нужно исследовать путь — вопрос только в этом!
— И вы уверены, что мы сделаем эти восемьсот верст?
— Разумеется. Месяц-другой времени, и мы будем на месте.
Свирид Онуфриевич покрутил усы, затем мотнул головой.
— Нет, — убежденно произнес он. — Я знаю толк в лесах, видал много их, но эти — мое почтение! Продраться сквозь них пешком, может быть, и возможно будет, но проехать — нет! Чудо, что мы еще едем до сих пор! Помните, что на сотни верст нет жилья кругом и, заблудись мы…
Свирид Онуфриевич не договорил.
— С нами компас, — возразил Михаил Степанович, — заблудиться мы не можем, а…
— Я вот к чему веду речь, — перебил охотник. — Мы с вами и пешком отсюда выберемся, а вот они, — он кивнул головой на ехавших позади, — младенцы наши, с ними что делать?
— Что с вами, Свирид Онуфриевич? — сказал Михаил Степанович, с удивлением взглянув на охотника. — С чего вы вдруг в такую зловещность впали?
— Вот с чего! — охотник указал рукой вперед. — Вглядитесь хорошенько в лесок, да помозгуйте, — к тому же придете. В этом лесу погулять, побродить денек, два — очень хорошо, но резать напрямик через него восемьсот верст — это подвиг!
— Это обязанность… — тихо, но горячо произнес Михаил Степанович. — Мы должны узнать и раскрыть все, что могла оставить по себе эта загадочная личность!
Свирид Онуфриевич крепко почесал затылок.
— Думал, что хоть у него в голове все дома, а он тоже с бзиком! — с досадой проговорил он, осаживая коня и усиленно принимаясь пыхтеть трубкой.
Местность, между тем, становилась все изрытее и видимо подымалась в гору. Лес редел. Но напрасно ученые бросали по сторонам внимательные взгляды в надежде открыть что-нибудь важное: ни камней, ни скал с надписями не попадалось.
Подъем становился все круче; скоро лошади уже с трудом карабкались вверх, неся легших на самые шеи их всадников, и то и дело срывались ногами.
— Еще полчаса — и будем на небе! — с усмешкой сказал Свирид Онуфриевич.
— Я буду там значительно раньше! — сипло выговорил палеонтолог, багровый, как закат перед ветром. — Эта проклятая лука пробьет меня насквозь!
Но жизнь Павла. Андреевича, вероятно, была еще нужна для земли: подъем наконец кончился, и ученый выпрямился и вздохнул свободнее.