Царь царей...
Шрифт:
Путешественники спустились на отмель к кострам и принялись за чаепитие. Прошло еще несколько времени, и всем показалось, будто где-то позади со скал осыпались небольшие камни.
— Шаги… слышите? — проговорил Михаил Степанович, ставя на песок свою кружку. — Свирид Онуфриевич! крикнул он, — вы это?
— Я! — отозвался сиплый голос. — Господа, я сделал открытие!
С этими словами из темноты выступила фигура охотника; куртка на нем была изорвана; над коленями просвечивало белье, лицо было красно как вареная свекла.
— Наконец-то вернулись! — с облегчением произнес Иван Яковлевич. — Мы уж полагали, что вы заблудились!..
— Нет, не заблудился, а нашел…
— Что? — насмешливо спросил Павел Андреевич. — Опять пещеру с иероглифами? Дичи-то принесли ли сколько-нибудь?
— Дичи? — Свирид Онуфриевич сдернул с плеча туго набитый ягдташ и бросил его на землю. — Рябчиков сколько хотите и еще два. Не в них дело. Слушайте внимательно: я видел надписи!
Иван Яковлевич превратился в статую.
— Какие? — недоверчиво спросил Михаил Степанович.
— Может быть, вроде тех, что мы видели, — монгольские?
— Нет же, — нетерпеливо возразил охотник, — говорю вам — настоящие, вот как те, что в Минусинской степи были! Ободрался из-за них, чтоб они сдохли! По кручам к ним лез!
Жар, с каким говорил Свирид Онуфриевич, поминутно с азартом вытиравший платком вспотевшую лысину и лоб, подействовал на ученых.
— А далеко они? — спросил Михаил Степанович.
— Не особенно: верстах, должно быть, в пяти будут. Черт, и я то с вами заразился этими надписями. Вот ведь какого тетерева из-за нее упустил! — Свирид Онуфриевич развел руками по крайней мере аршина на два. — За ним бы надо было идти, а тут, как на грех, она, чтоб ей перетрескаться, в глаза кинулась!
— Завтра надо пораньше встать, Михаил Степанович, — сухим деловитым тоном произнес Иван Яковлевич, вставая. — Необходимо исследовать те места. Покойной ночи, господа! — и старый ученый отправился на плот.
Свирид Онуфриевич, несмотря на усталость, остался сидеть с палеонтологом и Михаилом Степановичем; он жадно уплетал все, что приносил из шалаша видимо огорченный его аппетитом Филипп и без умолку рассказывал о приключениях минувшей охоты.
Собеседники его хохотали, не стесняясь, но охотник, не обращая ни на что внимания, с азартом продолжал свои повествования a la барон Мюнхгаузен.
Долго еще освещали костры жестикулировавшего Свирида Онуфриевича и двух приятелей его, и эхо много раз разносило среди ночной тишины взрывы смеха последних.
IX
Нетерпение разбудило Михаила Степановича; еще до рассвета он торопливо взглянул на часы и, не надев сапог, не умывшись, принялся будить товарищей.
Старый ученый, спавший сладким сном младенца, поднялся сразу. Свирид Онуфриевич долго зевал и потягивался, при чем не раз величал себя свиньей и идиотом за сообщение об этой «проклятой» надписи, из-за которой мешают отоспаться порядочным людям. Добудиться палеонтолога оказалось невозможным. На все оклики Михаила Степановича и встряхивания за плечо он отвечал мычанием, отмахиванием сквозь сон и наконец стал лягаться, что при размерах его ног являлось небезопасным.
Свирид Онуфриевич наконец заинтересовался поединком между Михаилом Степановичем и Павлом Андреевичем и сел.
— Эдакий бегемотище! — говорил он, глядя на похрапывавшего, несмотря ни на что, палеонтолога. — Носорог допотопный, плюсквамперфекта ихтиозаврический!… Спит ведь, а! Да водой его окатите хорошенько! — крикнул наконец он, потеряв терпение, и, вскочив, схватил со стола стакан, зачерпнул воды из кувшина и разом опрокинул его на лицо палеонтолога.
Тот фукнул как морж, завозился и поднялся на своем ложе.
— Что, что такое? — еще в полусне пролепетал он, проводя по лицу руками.
— Да вставайте скорей: уходим все! — крикнул, тормоша его, Свирид Онуфриевич. — Последнее средство должны были употребить, чтоб добудиться вас, невозможный человек!
Кряхтя и ворча, принялся палеонтолог за одевание.
Наскоро подкрепившись холодной закуской и захватив в карманы по паре бутербродов, ученые двинулись в поход.
Енисей еще весь скрывался в белесоватой полосе тумана. Закрытый скалами влажно-холодный берег спал, и только середина неба видела солнце и розовела, ясная как улыбка. Подъем на скалы был утомительный; скоро поеживавшимся сначала от холода путникам стало жарко.
Свирид Онуфриевич бодро шел впереди, предшествуемый собакой. Но напрасно несколько раз верный своему долгу Кузька делал стойки над дичью: охотник схватывался, правда, за ружье, но затем проходил мимо.
— Кузька, иси! — отвечал он на приглашения пса. — Сегодня, брат, мы науке служим!
— Так он ваш брат?.. — ядовито заметил отдувавшийся от лазанья по камням палеонтолог. — Я и не знал, что вы в таком близком родстве! И почему, скажите пожалуйста, вы с русской собакой всегда по-французски разговариваете?
Свирид Онуфриевич, не отвечая на вылазки палеонтолога, с видом победителя продолжал идти мерным шагом опытного пешехода. Часа через полтора он остановился и театрально вытянул вперед руку.
— Вот! — произнес он. — Получайте и помните обо мне! как говорил король Лир.
— И тут соврал! — пробормотал Павел Андреевич.
Впереди, на груде наваленных в беспорядке камней лежала, подавляя их своей громадностью, чудовищная, странной формы черная глыба: словно невероятных размеров допотопная черепаха залегла наверху и, притаясь, глядела на молча созерцавших ее пигмеев-людей. На одном из боков ее неясно виднелись какие-то полустертые временем знаки.
— Они, они! Те же самые! — крикнул Михаил Степанович, бросаясь бежать вперед.
Взбираться на огромные камни оказалось возможным, только подсаживая друг друга. Поминутно обрываясь, царапая об острые выступы руки, раздирая платье, компания достигла наконец подножия скалы-черепахи и принялась изучать ее.
Громадные знаки когда-то высеченной надписи шли только по двум сторонам глыбы; южная и восточная части камня истрескались и осыпались; с западной стороны выступало несколько остатков от двух сильно изъеденных временем строк, с северной же знаки сохранились почти полностью.