Царь царей...
Шрифт:
Ученые повскакали с мест.
— Дождь! — воскликнул Михаил Степанович. — Господа, на плот скорее!
Не успел он договорить, как хлынул ливень, прямые полосы дождя с силой захлестали кругом; поверхность реки вспенилась и засинела. Медлить нельзя было ни секунды. Михаил Степанович первый бросился в воду и, то проваливаясь по колени, то попадая на более мелкие места, добрался до плота и вбежал под спасительный навес шалаша. Разбрасывая воду как слон, пустился бежать Павел Андреевич; впереди его прыгал Свирид Онуфриевич. Старый ученый, приготовившийся бежать за другими в воду, вдруг почувствовал, что чьи-то руки обхватили его сзади поперек тела и подняли на воз- дух.
— Что, что такое? — забормотал он, силясь вырваться и болтая руками и ногами.
— Нельзя-с… Ножки промочите! — произнес Антон, не выпуская барина, и, шатаясь под тяжестью ноши, добрел с ним, как с ребенком, по колени в воде.
— Эх, уха-то наша пропала, — с сожалением заметил Василий, влетев с татарином в задний шалаш и похлопывая себя по прилипшей к плечам рубахе. — И дождь же Господь послал!
Татарин схватил широкий отрезок доски, намереваясь закрыть им котел, и бросился обратно.
— Легче! — произнес снаружи ленивый голос человека Свирида Онуфриевича. — С виселицы сорвался, что ли?
У входа появилась фигура промокшего до нитки хохла; в руках у него находился котел с ухой. Дальше виделся Антон, походивший больше на вешалку, на которой повесили платье с утопленника.
— Ай да обжора наш! — воскликнул, всплеснув руками, Василий. — Молодчина! Да ведь горячий он, руки сжег небось?
— А камни на що? — невозмутимо сказал хохол, поставив котел на стол и разжимая обе ладони: в них оказались два порядочных камня, которыми сметливый Филипп сжал стенки котла. — Голова! — добавил он затем, хлопнув с самодовольным видом себя по лбу.
Василий принялся за приготовления к обеду для господ. Антон, ворча что-то, отыскал платье Ивана Яковлевича и понес его в господский шалаш. Филипп, не заботясь о барине, вытащил из кармана огромную деревянную ложку и, постукивая ею по столу, с оживившимися глазами, нетерпеливо ждал минуты, когда можно будет приняться за истребление остатков ухи и рыбы.
В переднем шалаше смеялись и разговаривали. Больше всех от дождя пострадал Иван Яковлевич, слишком медленно совершивший переход к плоту. Вода с него лила ручьями.
— Но зато я с сухими ногами, господа! — улыбаясь, воскликнул он. — Удивительный мудрец у меня Антон! И воображает, что дело сделал!
Все принялись переодеваться и, разрумяненные, оживленные, как после хорошего душа, уселись за стол.
Обед не замедлил появиться. Василий и Антон спустили циновку, закрывавшую вход, и зажгли лампу. Стало темно и даже уютно.
Путешественники с аппетитом набросились на уху.
— Дождь-то, кажется, перестал, — сказал Свирид Онуф-риевич, заметив, что частая дробь, выбивавшаяся без умолку на крыше шалаша, вдруг прекратилась.
Василий выглянул наружу.
— Темень! — заявил он. — Гроза во всей форме будет!
Как бы подтверждая слова его, издалека донесся глухой гул. Через несколько секунд он повторился ближе и явственней; грянул первый, тяжкий удар грома. В узком отверстии между циновкой и стенками шалаша блеснул ярко-синий свет молнии. Плот слегка покачнулся.
— Енисей пробудился, — сказал Михаил Степанович.
— Не снесло бы нас? — с некоторой тревогой заметил палеонтолог. — Шутки плохие выйдут…
Василий побежал звать татарина и Филиппа, чтоб надежнее укрепить плот причалами. Обед кончился под зловещее высвистывание ветра и раскаты грома.
— Дай-ка, милый человек, сюда вон ту связочку из угла! — сказал Павел Андреевич Антону, убиравшему тарелки.
Антон подошел к темному углу, где на ворохе сена, служившем постелью палеонтологу, белела какая-то груда.
— Эта, сударь? — спросил старик, подымая связку, и вдруг брякнул ее на пол.
— Господи Иисусе, что такое? — пробормотал он в испуге, делая крестное знаменье. — Головы человечьи?
Ученые, улыбаясь, глядели на него.
— Они самые, — подтвердил Павел Андреевич. — Тащи их сюда!
Антон брезгливо взялся за кончик ремня и осторожно, чтоб не прикоснуться к костям, подал их Павлу Андреевичу.
— Страшно? — поддразнил тот. — Укусят, а?
Губы Антона передернулись.
— Зубами не укусят-с, — медленно ответил он, — а худо какое ни на есть выйдет, помяните мое слово! Нехорошее это дело-с, сударь, мертвых тревожить…
И, собрав посуду, Антон удалился со зловеще-сердитым видом.
VII
Путешественники улеглись на покой, но, убаюканные качкой, скоро уснули только двое: старый ученый да Михаил Степанович.
Ночь выдалась грозовая. Палеонтолог долго ворочался с боку на бок, раскрывая при каждом ударе грома глаза и вперяя их во тьму перед собой, то и дело сменявшуюся мертвенно-синим светом. Свирид Онуфриевич закрылся с головою буркой, чтоб не так явственно слышен был гром, и тоже не спал до полуночи.
Не смыкали глаз и в заднем шалаше: там изредка слышались пониженные голоса Антона, Филиппа и татарина. Василий безмолвствовал, и, когда вспыхивал свет, видно было, что он лежал на боку, опершись головой на руку, и не то слушал раскаты грома, не то думал какую-то думу.
— Ай, нехороший ночь! — пробормотал татарин, когда особенно сильно качнуло плот и все связи подались и заскрипели. Большая волна обрушилась на него сбоку, вода добежала до самого шалаша и, шипя, змеями всползла на стенку.
Буря выла неистовыми голосами. И слева и справа — везде в воздухе, свистя громадными крыльями, казалось, носились тысячи неведомых чудовищ, сталкивались между собой и с клекотом и дикими криками падали на плот, взмывали и уносились дальше.
Антон вздрагивал и часто крестился.