Царь Дмитрий - самозванец
Шрифт:
Но и те, другие, тоже не дремали. Они даже сообразительней оказались и меня, и бояр. Потом уж стало известно, что за месяц до вступления князя Скопина-Шуйского в Москву он получил грамоту от Прокопия Ляпунова. В ней смутьян вечный предлагал князю возложить на себя венец царский и обещал помощь в свержении дяди. Князь Михаил не принял предложения всерьез и с гневом выгнал гонцов из лагеря без всякого ответа. Но некие доброхоты донесли обо всем Шуйским, и Василию, и Дмитрию, и Ивану, каждому по отдельности, с приложением списка с тайной грамоты. Много ли нужно, чтобы посеять недоверие между родственниками ближайшими?
А между тем Москва не знала, как еще ублажить своего нового героя. Истосковавшиеся за время голодной осады по пирам, бояре теперь пировали каждый день, по поводу и без повода, и везде князь Михаил сидел на самом почетном месте. И вот после одного из таких пиров, на крестинах у князя Ивана Воротынского, князь Михаил едва доехал до дому, как у него хлынула кровь из горла, из носа, из ушей, даже из глаз. Через два дня его не стало.
Все были так потрясены неожиданной смертью, что даже слухов, против обыкновения, было совсем немного. Их сейчас больше, чем тогда. Говорят об отравлении и приписывают его, конечно, Шуйским. Василию, который-де опасался, что князь Михаил вознамерился его с престола свергнуть. Чушь! Не такой человек был князь Михаил, чтобы на дядю покушаться, да и не бывало такого отродясь на Руси православной, только в безбожных странах европейских. Еще указывали на Дмитрия, который ревновал к князю Михаилу как к возмож-
ному сопернику в наследовании престола. Но тому зачем так спешить? Василий Шуйский хоть и хил был на вид, а лет двадцать вполне мог протянуть, князь же Михаил немало послужил бы в эти годы на укрепление престола. Вот когда до дела бы дошло, тогда Дмитрий Шуйский вполне мог бы яду влить, с него бы сталось! Нет, кому-то надо было убрать князя Скопина-Шуйского именно в тот момент. Кому? Тут и думать нечего! Все очень знакомо, это мы уже видели, да и боярин Иван Никитич Романов сидел на тех крестинах рядом с князем Михаилом. Надо ли продолжать?
Вот ведь удивительное дело: в те дни положение Василия Шуйского было крепко, как никогда во все время его правления, и вместе с тем меня не оставляла уверенность в том, что спасти его может только чудо. Но захочет ли Господь являть чудеса ради какого-то самозванца?
Попыток окинуть Василия Шуйского с престола было множество, собственно, все дела его царствования заключались в отражении этих наскоков. Но Господь его почему-то оберегал, не обошлось и без помощи человеческой, причем с самой неожиданной стороны. Помните, как армия Болотникова стояла у стен Москвы, уж и грамота пришла в Москву о низложении Шуйского, и был предпринят первый штурм Замоскворечья. Спас тогда Шуйского... Прокопий Ляпунов, в момент решительной битвы он со своими рязанцами неожиданно покинул Болотникова и перешел на сторону царя. Для меня этот момент долго оставался одним из самых темных в Смуте, только сейчас все высветилось: не соблазнен был Ляпунов деньгами и обещаниями Шуйского, как иные говорили, а действовал он по приказу хозяев своих извечных — Романовых. Нельзя было тогда скидывать Шуйского, потому что некого было посадить на его место — Димитрий-то еще не объявился! А Болотникова как остановить? Он уже разогнался, как бык, глаза кровью налиты, ничего вокруг не видит, только цель смутно различает. Спасение одно — направить его чуть в
сторону, на стенку каменную, чтобы он со всего маху расшиб об нее лоб. Что Ляпунов и сделал, не только направил, но и стенку ту своими силами укрепил.
После возвращения Димитрия клика романовская на время угомонилась, полагая, что Димитрий сам все сделает. Но когда Федор Романов прибыл в Тушино, он быстро распознал: на Димитрия надежды нет, и попытки свержения Шуйского возобновились. Самая громкая случилась месяца через четыре после прибытия Федора. Заговорщики во главе с князем Романом Гагариным и воеводой Григорием Сумбуловым, не мудрствуя лукаво, решили в точности повторить тот переворот, что в свое время сам Шуйский устроил, вот только порядок шагов перепутали. Собравшись числом около трех сотен, они кинули клич к народу московскому, призвали на Красную площадь к месту Лобному бояр, цритащили силой патриарха Гермогена и предложили сему подобию Собора низложить Шуйского. Народ встретил предложение угрюмым молчанием, бояре по обыкновению своему устранились и по домам разбежались, один князь Василий Голицын, вероятно, заранее предупрежденный о перевороте, остался. Гермоген кипятился, сильный духом, а более не терпевший насилия над собой, он, не сходя с места, проклял заговорщиков. Тогда те ворвались в Кремль и устремились к дворцу царскому, но Шуйский, извещенный о бунте, легко отбился. Кабы они сначала ворвались, а потом бы стали народ созыйать, глядишь, все и вышло бы. Интересно, что потом произошло: заговорщики, видя свою неудачу, спокойно разошлись по домам, Гагарин с Сумбуловым в Тушино отъехали, и князь Василий Голицын, пожав плечами, отправился на свое подворье, а вечером... пировал с Шуйским. Вот так и жили!
Были и другие попытки, не столь громкие, но столь же неудачные, видно, вожди были никудышные. Когда же в Москве объявился Федор Романов... Как объявился?! Очень просто — приехал, как ни в чем ни бывало, поселился на своем подворье и даже принялся спорить с патриархом Гермогеном из-за первенства. Но не это было его ближайшей целью, увидев Федора, я как-то сразу понял, что дни Шуйского сочтены. Точно,
недели не прошло, как все и свершилось, и опять без Ляпуновых не обошлось, только на этот раз романовской дубинкой был меньшой брат — Захар. Впрочем, решилось все без крови, видя силу необоримую, Шуйский согласился по доброй воле сойти с престола и принять в удел Нижний Новгород, сложил он регалии царские к ногам князя Мстиславского и переехал с женой молодой из дворца царского на свое старое подворье. Но не такую судьбу уготовил Федор Романов своему давнему врагу, не вполне насладившись местью, он приказал клевретам своим сделать с Шуйским то же, что в свое время сделали с ним самим — постричь насильно в монахи. На второй день после переворота Захар Ляпунов вместе с князьями Засеки-ным, Тюфякиным и Мерином-Волконским ворвались на подворье Шуйского, связали его и поволокли в Чудов монастырь.
Так случилось, что в тот день я сидел в келье игумена Евлампия и вел с ним беседу душеспасительную, поэтому все происшедшее наблюдал воочию.
С Василия Шуйского совлекли все одежды, оставив его в одной сорочке, и так, дрожащего, босого, с непокрытой головой, ввели в церковь. Засекин с Волконским держали его за руки, Тюфякин следовал позади, Ляпунов со слугами охранял вход в церковь. Пелись антифоны, по окончании которых Шуйского поставили перед святыми дверями и помогли сделать положенное, метнув по три раза на колени перед образом Спаса Нерукотворного и перед игуменом.
— Что пришел, брат, припадая ко святому жертвеннику и ко святой дружине сей? — спросил Евлампий, без уговоров согласный на все и ничему не удивлявшийся. В Чудовом монастыре, от близости его к дворцу царскому, чего только не происходило.
Шуйский разрыдался, более от него ничего не добились.
— Желаю жития постнического, святый отче! — подал голос князь Тюфякин.
— Воистину доброе дело и блажен выбор. Волею ли своего
разума пришел к Господу? .
— Ей, честный отче! — ответил Тюфякин.
— От обета некоего или от нужды?
— Ни, честный отче!
— Отрицаешь ли мир и жизнь мирскую? Обещаешься ли пребывать в монастыре и пощении до последнего своего издыхания?
— Ей-богу, обещаюсь, честный отче.
— Обещаешься ли храниться в девстве и целомудрии и благоговении? Сохранишь ли послушание ко игумену и ко всей во Христе братии? Обещаешься ли терпеть всякую скорбь и тесноту иноческого жития царства ради Небесного?
— Ей-богу, обещаюсь, честный отче, — в который раз ответил Тюфякин.
Затем последовало оглашение малого образа, Евлампий сказал краткое поучение, прочитали две молитвы. Шуйский продолжал рыдать в голос, но когда Евлампий сказал ему: «Прими ножницы и дай их мне», — он повиновался. После крестообразного пострижения на Шуйского надели нижнюю одежду, положили параманд, надели пояс, затем обули в сандалии и облекли в волосяную мантию со словами: «Брат наш Варлаам приемлет мантию, обручение великого ангельского образа, одежду нетления и чистоты во имя Отца и Сына и Свя-тагоДуха».