Царев город
Шрифт:
— День, государь, короток...
— Молчи, бездельник! Держава кровью истекает, а ты. рука моя правая, яко волк по оврагам лесным шастаешь, ловитвой тешишься. Град наш Псков в осаде задыхается, а мы зайцев ловим. Воевода Иван Петров Шуйский прискакал, я первосоветников думы позвал, а ты где?!
— Я, батюшка, в думе не состою, к ратным делам ты меня не пускаешь, зачем я тебе с первосоветниками?
— Как это зачем?! Ты видишь — я немощен, дни мои сочтены. Кому, как не тебе, престол оставлю я? И кто, какие ты, ныне знать должен, что в державе нашей происходит? Допреж чем с думой говорить, я с тобой посовето ваться хотел, а ты шти хлебаешь.
— Советов моих ты и в малых делах не приемлешь, зачем попусту время тратить? Его у тебя и так не
— Потому и нет, что ты делу моему не радеешь, наперекор ему все творишь. Сколь я не противился, а ты кого в жены взял? Олену, Шереметьева дочь. А он, Шереметьев, не первый ли супротивник мой! Ты тогда меня послушался? И коль будет она, не дай бог, царицей, она державу нашу за золотые сережки продаст.
— У тебя, государь, что ни князь, то супротивник, что ни боярин, то изменник. Не на дворовой же девке мне жениться было!
— Вот как ты заговорил! Нет, не был ты моим единомышленником и не будешь! Иди, штн свои дохлебывай. Разохотилось мне с тобой говорить, раздумалось. Иди, иди.
Царевич пожал плечами, пошел к выходу.
— Подожди. Утром на боярском совете быть непременно. И оденься по чину. А то прибежишь, как и сей раз, в рубахе, штями обляпанной...
...Сидение с первосоветниками думы началось с раннего утра. В четыре часа ночи вся слобода встала на моленье, в шесть утра защитник Пскова Иван Шуйский, глава думы Мстиславский, дядя царевича Федора Никита Юрьев, князья Богдан Вельский и Александр Нагой, оба Годуновы пришли к государю в Крестовую палату. Туда же еще раньше привели царевичей: Ивана и Федора. Ранее царь любил заставлять первосоветников ждать, но ныне появился в палате вслед за всеми. В кресло, поставленное на возвышение, не взошел, а присел на лавку около изразцовой печки. Без обычной в таких случаях торжественности сказал:
— Князь Шуйский Иван сын Петров, начинай, рассказывай. Говори подробно, ибо давно мы вестей из-под Пскова не имели.
Князь и боярин воевода Шуйский поднялся, распахнул кафтан (в палате было жарко натоплено) и начал говорить спокойно, размеренно. Он знал себе цену — царь счи тал его лучшим воеводой, недаром же поручил ему зати1у Пскова.
— Осенью минулого года, вы о сем знаете, ляхи отняли у нас Великие Луки, град Торопец и пришли под Псков У Речи Посполитой было в войсках сорок восемь тыщ ратников, осадные пушки. У нас же было—тыща конных детей боярских, две с половиной тыщи псковских и нарвских стрелков, полтыши донских казаков атамана Мишки Чер-кашенина. Местные псковские воеводы имели у себя три тыщи дворян. Ежели счесть и заверстанных холопов — у нас обретется всего восемь тыщ рати. Супротив сорока восьми тыщ ляхов. Первый приступ круля Батория длился, почитай, полсуток, но мы отбили его с честью, а Свинуз-скую башню, коюю успели занять ляхи, мы взорвали вместе с неприятелем. Ныне же мы затворили стены города накрепко и сели в осаду. Многие наскоки ляхов покамест разбиваются о стены Пскова без видимой для них пользы Но не так крепки стены, как твердость псковичей, решивших умереть в городе, но не отдать его врагу. У нас вместе с воинами сражаются и жонки псковские, и дети-подростки. Никто не щадит ни сил, ни жизни, все терпеливо переносят голод. Одначе долго последнему врагу нашему мы противиться не сможем. Задушить нас может только этот неприятель — голод. Вам судить, государь и бояре, как нам быть далее.
— А круль Баторий глад терпит ли? — спросил Борис Годунов.
— Войска его одеты по-летнему, жолнеры короля гра бят окружные села, жрать им тоже нечего. При первых же заморозках рати ляхов начнут таять.
— Стало быть, зиму вы просидеть можете?
— Государь укажет — просидим. Но лучше бы поднатужиться и снять осаду совсем.
* — Мне сие указать легко. Но у Батория в союзе ко роль шведский Юхан. Ведомо нам, что он готовит войска на Новгород, а его воевода Делагарди, вы это тоже знаете взял Нарву, Ивангород, Копорье и Ям. Если падет Новгород, то и Пскову не устоять. Тогда дорога на Москву будет открытой. А за нашей спйной три татарских орды стоят. Вот о чем подумайте, бояры.
— Надо, государь, со Стефаном Баторием мир чи-нить, — сказал боярин Никита Юрьев. — Изнемогли мы ог войн постоянных, сил мало. А е Юханом одним как-нибудь, даст бог, справимся.
— Баторий всю Ливонию к себе спросит, — заметил князь Вельский.
— Да еще в придачу четыреста тысяч злотых, — добавил Годунов. — Где их взять?
— Как же быть? — спросил царь, оглядев бояр, потом остановил взгляд на царевиче Иване.
— Злотых нам, конечно, жаль,— Иван Иваныч заговорил, глядя в пол. — А владетелей ливонских можно отдать на съедение врагу. Их нам не жалко...
— Ты, царевич, не ехидничай, ты дело говори. Как мыслишь быть нам?
— Если мы пропадем, то казна царева пропадет тоже. Надо ее пустить в дело, укрепить наши рати и послать их па Оршу и Могилев. Если силой крепость возьмем, Баторий сразу хвост прижмет и длани с горла Пскова снимет, руки князя Шуйского развяжет. Вот тогда и по Юхану ударить можно.
— Значит, войне конца не будет? — спросил Александр Нагой. — Тогда истощимся напрочь.
Начался большой спор, дума разделилась на две поло-вины. Одни говорили про передышку, про замиренье, дру* гие твердили — воевать! Царь спор этот будто не слышал. Он сидел, опустив голову, и думал. Потом поднял руку, заговорил:
— Не в том смысл нашего совета состоит — воевать или не воевать. Полного мира недруги наши нам не дадут. Я мыслю так, бояре: у Батория надо вырвать мир, а все силы бросить на Юхана. Нарвское плаванье нам выпускать из рук нельзя ни в коем разе. Без моря мы пропадем, это уж истинно.
Дума, еще поспорив мало, постановила: «А помириться бы со Стефаном королем, а короля свейского не замири-вать».
Потом спор разгорелся снова, и, вроде бы, из-за маловажного. Как писать в мирной грамоте титлы короля и паря. Стефан всегда требовал полного титла: «Король великой Польши, князь Ливонский, князь и государь Литвы, ясновельможный гетман Украины, князь Семиградский, Гданьский, государь Вифляндский, курфюрст, его величество Стефан Баторий». Если сей титл принять, то многое из царского титла придется выбросить, ибо в нем также указано княжение Ливонское, Литовское и Украинское. Ну, Гданьск, Семиградье, пес с ними, но исконные названия за что же ляху отдавать? Спорили долго, особенно горячился по сему поводу царевич Иван. Он в скором времена надеялся царствовать, а тут, мыслимо ли дело, полтитла у него отхватывают. Этому старому дураку хорошо, про воевал полгосударства, поставит подпись под грамотой и умрет. А ты ходи с усеченным титлом.
Спор этот, как и все прочие, прервал царь. Он сказал:
— Хватит языки проминать, бояре. Извечного государя, как его ни напиши, во всех землях ведают. Согласен, пишите меня без титлов, токмо «государь Вифлянский» Ба-торию писать не будем. Нарва нам самим нужна.
— Как быть, государь? — спросил Вельский. — Баторий послов наших не примет, пленит всех. Кто содейство замирению делать будет?
— Недавно был у меня монашек один от римского папы Григория, — ответил царь. — И просил тот монах стать нам рядом с Римом супротив турецкого солтана, Я ему такое согласье дал. Все равно мы с татарами да турками до конца дней русских так и так воевать не перестанем. И за это, я мыслю, папа нас со Стефаном помирит.
— А не стыдно нам будет?!—воскликнул царевич Иван. — Папа — первый враг нашей веры, не он ли все эти годы толкал Батория на наши рати? А мы будем челом ему бить, его посла обхаживать. Весь мир знает, что сия римская ехидна сказала. Мол, кнут польского короля — единственное средство, дабы вколотить в россиян святую католическую веру. А мы за это будем в рот е?^у заглядывать?!
— Ты, Ваня, не кипятись, — не поворачивая головы к Ивану, заметил царь. — Не тебе — мне покамест в рот папе придется заглядывать. Я и загляну. Ибо тот сильным государем чтется, который гордыню свою пересилить может. А твоя гордыня тебя задавила.