Царевна-Лягушка
Шрифт:
– Так поехали?
– Ты с ума сошел? Хочешь в Москву на волке въехать?
– Расстаемся, что ли?
– Ну да.
– Увидимся?
– Я думаю... Ну пока.
Когда мы расставались на краю леса, волк был невесел. Что-то в его глазах вселяло в меня тревогу.
3.
Дверь квартиры на Вернадского открыла женщина лет пятидесяти пяти.
– Вы, наверное, близкая родственница Вики, спросил я после того, как она ввела меня в квартиру и усадила на диван.
–
– спросила женщина.
– Вы чем-то на нее похожи.
– Чем-то?
– усмехнулась она.
– Да. И голоса у вас похожи. Вы ее тетя?
– Нет, - посмотрела она пристально, и я... я увидел глаза Вики.
– Это ты...
– прошептал я.
– Да это я. Твоя верная жена. За месяц я состарилась на сорок лет. Но ты можешь не беспокоиться - я освобождаю тебя от всех обязательств по отношению ко мне. Можешь уходить...
Что мне было делать? Что вы стали бы делать, увидев свою милую женушку-невестушку, свою лапоньку, свою красавицу в возрасте шестидесяти пяти лет? То-то ж!
– Да нет, посижу, пока...
– сказал я, стараясь не смотреть на преобразившуюся Вику.
– Хотите чаю?
– последовал дежурный вопрос.
– Попил бы...
– ответил я посмотрев женщине прямо в лицо.
– Старая, да?
– прочитала она мою мысль.
– Да нет... Было бы мне лет сорок - сорок пять, мы бы уже, наверное, в постельке барахтались.
Вика, покраснев, бросилась на кухню греметь посудой. Я, хмыкнув мысли: "На ходу еще баба, без климакса ездит", взял с журнального столика альбом. Раскрыв его, увидел свою фотографию. На ней я в буденовке и с нагайкой в руке изображал лихого красноармейца-кавалериста. Кобылку художественно изображала Памела Андерсен. Под картинкой была приклеена вырезка из "Кристчен Саенс Монитор", сообщавшая что Айвон Айвонович занялся выездкой Памелы ровно через два часа после того как госпожу NN супругу влиятельного сенатора от республиканской партии из его квартиры увезли в военный госпиталь для оказания срочной гинекологической помощи. Ниже следовал перечень советов, обращенный к женщинам, длительное время не занимавшимся сексом и потому утратившим гибкость влагалища.
Прочитав это, я воочию вспомнил моложавую NN, десять лет не занимавшуюся сексом, и вспомнившей о нем, лишь увидев меня в Сенате США с Лорой Дитрих, секретаршей самого ХХ-младшего, одного из богатейших людей Западного полушария. Ничего была женщина. Вцепилась в меня намертво, и держалась, как не отталкивал. Выйдя из госпиталя, она мне долго еще писала, оставляя в письмах засушенные незабудки.
На следующей странице я увидел цветную фотографию миловидной женщины, она размахивала перед фотокамерой остро наточенным кривым ножом. Под фотографией было пояснение - статья обо мне из "Аль-Джазиры". Строка "Шакира, мать девушки Мухаббат, обещала самолично кастрировать И. Ивановича", была в ней подчеркнута.
– Ты и в самом деле ее изнасиловал?
– спросила Вика, входя с подносом, уставленным чайными принадлежностями.
– Похоже, она тысячу раз листала этот альбом и потому, глянув даже мельком, могла определить, на какой странице он раскрыт.
– Нет, и не думал.
– Почему же? Она - миленькая.
– Меня бы казнили.
– А как ты вообще попал в эту историю?
– Ее мать. Она увидела меня из машины и обманом завлекла в свой дом.
– И что было дальше?
– Весь день я провел с ее дочерью...
– Понятно...
– Ничего не понятно. У нас был уговор, что это самое можно делать после захода солнца. И мы это делали...
– А что ты так сморщился?
– Вечером Шакира подсыпала мне что-то в вино. И когда я засыпал, приходила ко мне в виде дочери...
– И сколько ей было лет?
– Шакире?
– Да.
Я чуть было не сказал: - Столько же, сколько и тебе, - но смешался.
Вика поднялась, ушла на кухню. Я продолжил листать альбом. Там была вся моя лихая молодость.
Вика принесла чай. Налила мне. Попив, я спросил, указав подбородком на альбом:
– Зачем ты все это собирала?
– Все некрасивые девушки собирают фотографии модных красавцев. И вечерами, лежа в кровати, рассматривают их и чувствуют рядом их красивые тела...
– Ты меня, мои фотки, собирала, когда...
– Когда была дурнушкой. Точнее - уродиной. А сейчас, став старухой, рассматриваю.
Вика взяла из моих рук альбом, принялась его листать. По лицу ее забродила нежная ностальгическая улыбка.
– Когда я поняла, что становлюсь красавицей, сразу бросилась к тебе... Попрыгала к тебе, - заулыбалась она, вспомнив себя лягушкой.
Я задумался о превратностях любви. Все любят. Дурнушки, старушки. Любят красавцев. А те любят красавиц или, на худой конец, разрекламировавших себя скандальных див. А красавицы и разрекламированные скандальные дивы те же дурнушки-старушки, но только изнутри. Нет, прав был мой сермяжный папаня - никакой свободы. Лук, Божья воля и одна стрела. К кому попадет, на той и женишься... А Вика, хоть и старушка, ведь любит. По глазам видно. Никто так меня не любил. Попробовать, что ли? Старушку? Жена все же венчанная? А там как бог положит...
Подумав все это, я залпом выпил чашку чая и, собравшись, сказал:
– Здравствуй, что ли, жена?
– Ты чего?
– сузила глаза Вика.
– Супругой меня решил признать?
– Да...
– вздохнул я.
– Нет, таких жертв мне не надо.
– Каких жертв? Почему я должен от тебя отказываться, не познав? Вон у тебя на груди кожа какая беленькая. Климакс-то был?
– Нет, климакса у меня не было, - зарделась Вика.
– Ведь мне еще и двадцати одного нет...
– Ну вот! Значит, еще родить сможешь. Родишь, сколько сможешь, детьми жить станем. Иди ко мне кисонька.
– Может, коньячку выпьешь?
– Не, для храбрости пить не стану, не к лицу это мне. Иди ко мне, целоваться станем.
Вика встала, направилась ко мне, воздымая грудь возбужденным дыханием. Когда руки наши соединились, дверь спальни распахнулась, и я увидел...
4.
На пороге спальни я увидел свою лягушку, увидел Вику, любимую двадцатилетнюю Вику. Нет, на ней не было лягушачьей шкурки, но это была она. Я понял это по глазам, смотревшим на меня с любовью.