Царевна-Лягушка
Шрифт:
– Знаешь, мне кажется, я обнимаю не тебя, а ее. Вику, - прошептал я в ушко созданию.
– Ну и замечательно!
– ответило мне бес.
– Когда бросишь ее на кровать, подумай, что бросаешь Вику, и все будет тип-топ.
– Нет, - возразил я.
– На свете, кроме Вики женщин нет. Идите, девушка, к своей маме, пусть она вас довоспитает.
Тут, видимо, от решительности моего голоса загорелся свет, и хриплый голос сказал из-за моей спины:
– Мама у нее осталась в Таджикистане, в городе Куляб. И потому она пойдет к папе, который скоро придет со стройки голодный,
Голос, звучавший за моей спиной, конечно же, принадлежал Екатерине Федоровне. Судя по всему, все это время она сидела на корточках под широким своим столом.
11.
– Ну и зачем вам весь этот маскарад?
– спросил я ведьму, когда она вылезла из-под стола, а Лейла, обиженно глянув, ушла восвояси.
– Да так, хотела проверить, твои чувства к Вике. Ведь если их нет, то и дела не стоит затевать. Да и Лейла-девочка просилась на тебя поглядеть, понравился ты ей, ведь юношей, ей неродных, в нашей деревне совсем нет.
– Ну и как, проверила?
– Да как тебе сказать? Проверочка была так себе. В чужой избе, на чужой кровати, да еще хозяйка вот-вот из-под стола на четвереньках вылезет... Не каждый мужчина в такой обстановке способен морально раскрепоститься.
– Я, честно, говоря, поверил, что вы в трубу вылетели...
– и подумал: "Вот бы действительно вылетела в трубу и насовсем, как ракета, вылетела",
– Да нет, женщина я обычная, - прочитала мои мысли старуха и тут же подмигнула:
– Ну что, по рюмочке и к делу перейдем?
– К какому делу?
– спросил я, взявшись за штоф.
– Вы все говорите, говорите о каком-то деле, но вокруг да около...
– Дело, Ваня, у нас одно - Кощея в Кащенко отправить и Вику твою законную обнаружить.
– Вы знаете Кощея?!
– изумился я.
– Знаю, еще как знаю. Давай, наливай по половиночке, и все тебе расскажу, и не только о Кощее и темных его делах, но и про то, как Вику тебе добыть.
Под такое дело я, само собой разумеется, выпил, тем более, что после усвоения двух стопок и последующего искушения в виде ласковых девичьих прикосновений самыми лакомыми частями тела к истомившемуся по ласке мужскому самообладанию, никакого желания залезть старухе в постель у меня не появилось - нормальная, значит, горилка, не приворотная. Старуха же, опрокинув в себя рюмку, порезала еще пирог, придвинула ко мне блюдо и принялась неспешно рассказывать:
– Родилась я в этой самой деревне в ноябре тысяча восемьсот девяностого года в семье санитарного ведьмака...
– А что такое санитарный ведьмак?
– спросил я, принимаясь за четвертый кусок пирога.
– Ну, понимаешь, это что-то вроде типичного волка в лесу. Типичный волк ведь кого тратит? Он больного тратит, заразного всякой нечистью. Так и санитарный ведьмак. Вот появится, например, в округе буйный алкоголик, пристанет к людям как банный лист хамством своим, так папаня за него возьмется и по дороге из кабака и заморозит. Ну, иногда женами чужими занимался, правда, неохотно...
– Как это занимался?
–
– И как же он это делал?
– спросил я заинтересованно.
– По-разному, в зависимости от настроения, но всегда интеллигентно...
– Ну как? Скажи, мне интересно, ведь женатый.
– Ну, например, по-народному, атропином, из белены полученным, обходился. И женщина сволочная, как вела себя в мужнином быту, так и в могилу уходила, то есть с расширенными сумасшедшими зрачками, сильном возбуждении и бреду.
– Ну и работенка...
– охваченный противоречивыми чувствами, покачал я головой.
– Работа, как работа, - пожала плечами дочь ведьмака.
– Знаешь, всем от деятельности его хорошо было, так хорошо и на долгий срок, что работы особой у родителя моего и не было, и он все больше хулиганистым деткам пальцем указательным грозился за кражу зеленых яблок и надувание лягушек.
– Послушай, - покраснел я от упоминания хорошо известного мне способа издевательства над лягушками.
– А как же детки тех, кого он изводил? У буйных алкоголиков и жен никудышных тоже ведь детки рождаются?
– А детками алкоголиков и жен никудышных фея Анастасья занималась. По семьям одиноким пристраивала, помогала всякими там пустяшным колдовством, подучивала амбулаторно письму и арифметике и в город ломоносовами да пешковыми становиться отправляла. Так что все хорошо в округе было, жили отменно, хлеб растили, коров доили и все без склок и никому не нужного внутреннего нервного напряжения...
Екатерина Федоровна замолчала, глаза ее уперлись в штоф. Когда мне показалось, что он телепортировался, то есть придвинулся к моей руке, лежавшей на столе, я, сказав сочувственно:
– Что, расстреляли отца?
– наполнил стопки.
– Да, расстреляли. Анастасью тоже. В тридцатом, зимой. Они особо-то и не волновались, когда их арестовали. У папани к тому времени руки опустились - столько подопечных у него развелось, впору было пулемет заводить. Анастасья - та рада даже была. Она давно хотела руки на себя наложить - столько беспризорников кругом, никаких чудес на них не хватало, то есть волшебных палочек. Но хватит об этом - "Кто прошлое помянет, тому глаз вон".
Мы выпили, закусили опятами. "А ничего с этой старухой пить", - подумал я, благодарно на нее посмотрев. Та же, немного "окосевшая", откинулась на спинку стула и забубнила как бы из прошлого:
– Потом я, естественно, в колхоз пошла. Политическая ситуация была яснее некуда, и чтобы эффективнее работать, вступила я в вэкапэ в скобках бэ, то есть во Всесоюзную коммунистическую партию большевиков...
Екатерина Федоровна замолчала. Ожившие ее глаза пытливо на меня смотрели.
– Вы что-то хотите спросить?
– тактично поинтересовался я.
– А ты, Ваня, чай не куришь? Меня, как выпью, так к куреву тянет, как вол телегу...
– Да курю иногда. Особенно, когда выпью. Но я ведь из лесу к вам, а в лес из застенков кощеевых попал, там закурить хоть и прелагали, но на дорожку сигарет не совали.