Царский угодник. Распутин
Шрифт:
Распутин промолчал, налил себе ещё вина, выпил, почмокал языком:
— Нектар! Лучше шампанского в сто раз! От шампанского один только пук в нужнике бывает, а это... — Он снова поднёс фужер ко рту — уже пустой, дорого поигрывающий в лучах солнца резными хрустальными гранями, перевернул и чмокнул фужер в пяточку. — И попка хороша. Как у красивой женщины.
Лёгкая тень проползла по лицу Хвостова — он не понимал шуток, от которых дурно попахивало, хотя сам бывал часто груб. Но доброжелательная улыбка как припечаталась к его губам, так и продолжала там оставаться, и вообще он весь лучился добротой, вниманием, внутренним светом,
— Пей, отец Григорий, пока пьётся, на том свете такого вина не дадут...
— Никто не знает, что будет на том свете, — задумчиво произнёс Распутин, — а чего не будет. Иногда хочется хотя бы одним глазком заглянуть: а что нас там ждёт, какие коврижки? Вот ты, к примеру, будешь министром, — он неожиданно колко и как-то осветлённо глянул на Хвостова, — самым могущественным министром в Российской державе, вскарабкаешься на самый верх, а и даже оттуда не увидишь, что нас ждёт. Но ты можешь подсобить — с твоей помощью можно удовлетворить любопытство.
Князь Андронников, до этой минуты безмолвно сидевший за столом, неожиданно громко засмеялся, потом сконфуженно стих и прикрыл рот маленькой, аккуратной, будто у женщины, пухлой ладонью с грязными пальцами.
— Ты чего? — перевёл на него взгляд Распутин.
— Да так. Кое-чего подумалось, святой отец. Но мелочи всё это, мелочи!
Распутин усмехнулся — он понял, о чём подумал Андронников, на лбу его собрались озабоченные морщины.
— Да, у всякого министра внутренних дел есть много возможностей отправить человека на тот свет, в рай или в ад... А, Алексей Николаич?
— У министерства никогда не будет разногласий с тобой, святой отец. — Хвостов, поддерживая Андронникова, также назвал Распутина святым отцом. — И способ отблагодарить я всегда найду. Этот человек, — Хвостов указал на Андронникова, — моё доверенное лицо... Каждые полмесяца он будет приносить тебе конверт, в конверте — полторы тысячи рублей. В месяц — три тысячи. Хватит на первое время?
Распутин ничего на это не сказал, но одобрительно наклонил голову, расправил пальцами поникшие на темени волосы. Ногти, обратил внимание Хвостов, были у него нестриженые, запущенные. Лёгкая тень вновь проползла у Хвостова по лицу, заставила дрогнуть дряблый влажный рот и исчезла.
— Тебе придётся выйти из «Союза русского народа», — сказал Распутин Хвостову, голос у него повысился, сделался неприятным: к «Союзу русского народа» люди относились по-разному, сам же Распутин не мог однозначно ответить на вопрос, хороший этот союз или плохой. Одни видели в нём националистическую организацию, поднимающую русского мужика на погромы, другие считали, что союз может поддержать, дать вторую жизнь русской культуре, третьи видели в нём силу для разгрома немцев, четвёртые полагали, что никто, кроме союза, не способен дать серьёзный бой всякого толка инородцам, и прежде всего — евреям. Недаром в «Союзе русского народа» состоял известный думский оратор Владимир Пуришкевич.
— Я не принадлежу к этому союзу, — сказал Хвостов и сделал знак, приказывая убрать со стола тарелки, поменять посуду и подавать второе, — и никогда не принадлежал, но, отец Григорий... Во всяком деле обязательно имеется своё «но»... Членами «Союза русского народа» являются монархисты — сторонники государя, и я нахожусь в некой растерянности: с одной стороны, я должен их
Распутин скатал из кусочка хлеба крошечный колобок, помял его и кинул себе в рот, потом согласно наклонил голову — ответ Хвостова он принял. Сощурил один глаз.
— Скажи теперь, милый, а в каких отношениях ты находишься с Илиодоркой?
Это был главный вопрос, который Распутин хотел задать Хвостову, и Хвостов ждал его.
— Илиодор — человек управляемый, — сказал он.
— Кем? — быстро спросил Распутин.
— В частности, мною. То, что я скажу Илиодору, то он и сделает. Не бойся Илиодора. У всякой гадюки можно выдрать ядовитый зуб, и она будет безвредна. Так и Илиодор. Илиодор замолчит и беспокоить тебя больше не будет.
— А если я потребую, чтобы Илиодор был арестован, ты исполнишь это?
— Как, каким способом это исполнить, подскажи, святой отец. Если бы Илиодор находился в России — исполнил бы непременно, но он бежал в Христианию, он сейчас в Норвегии, и мне до него не дотянуться. Увы!
— А если его оттуда выкрасть?
— Будет межгосударственный конфликт. В условиях войны с немцами — штука серьёзная.
— Тогда как же ты заставишь его замолчать?
— Заставить замолчать проще, чем выкрасть. Есть деньги, а раз они есть, то, значит, его можно припугнуть, есть дипломатические каналы давления на Норвегию, а раз они существуют, то Илиодора можно вообще изолировать или загнать за Можай — в Канаду, в Аргентину или в Африку к людоедам.
— И что, его там могут сожрать? — с неожиданным любопытством спросил Распутин, перекрестился: — Свят, свят, свят!
— Запросто могут. А из черепа сделают кубок для бананового вина.
— Ну что ж... В таком разе Илиодорку будет жалко: какой-никакой, а всё православный человек, живая душа...
— Если Илиодорка узнает, что я против него, то он сам испарится, исчезнет, как дух, — сказал Хвостов, — тебе не придётся его больше бояться.
— Да я и не боюсь, — Распутин шевельнул плечами, снова ухватил своими тёмными, с неостриженными ногтями пальцами кусок мягкого хлеба, привычно скатал из него крохотный колобок, кинул себе в рот. — Чего мне его бояться-то? Но ощущение опасности, того, что кто-то смотрит тебе в спину и точит нож, есть. Только это и есть, а с остальным всё в порядке. — Распутин взял бутылку с мадерой, налил себе до краёв в фужер, красноречиво тряхнул опустевшей посудиной.
Хвостов сделал знак прислуге, на столе через несколько секунд возникла новая бутылка.
— Прошу! — сказал Хвостов.
— Произнеси слово хорошее... Чего пить впустую! — потребовал Распутин и, не дожидаясь, когда Хвостов заговорит, отпил немного вина, восхищённо почмокал губами. — Хорош-ша мадерца. Какчественная!
— Качественная, — поправил Хвостов.
— Я и говорю...
— А тост будет такой, — Хвостов поднял хрустальную стопку. — За здоровье Григория Ефимовича, за то, чтобы он всегда радовал друзей, и прежде всего — царя-батюшку. — Хвостов чуть привстал на стуле. — А с ним — и всех нас. Долгие лета тебе, святой отец! — Хвостов чокнулся с Распутиным, и, когда тот потянулся к губернатору для поцелуя, Хвостов на мгновение замялся, лицо его брезгливо передёрнулось — хорошо, что Распутин, опьянев, не заметил этого, — потом взял себя в руки и ответно потянулся к «старцу»