Царский угодник. Распутин
Шрифт:
— Вот врёт, — восхищённо произнёс офицер, — даже не морщится! Ни в одном глазу враньё не отражается.
— Профессионал, — оценила приказчика спутница офицера, улыбнулась неожиданно привлекательно и печально.
Распуган засек эту улыбку — корнями волос на затылке, самим затылком, кожей почувствовал её, оглянулся и сделал пальцем замысловатое, похожее на рыболовный крючок, движение.
— Два флакона — также в корзину!
— Слуш-юсь!
— Что-то не вижу шустовского коньяка, — строго проговорил Распутин.
— Один момент-с, сейчас специально
Да на четырёх битюгах на фронте тяжёлые пушки возят, а для коньяка, что находится в подвале, для всего добра, скопившегося там, для бутылок, имеющихся в отделе старых вин, достаточно одного одра. Всего одного мохнатоногого битюга. И большого федера — широкой телеги на резиновом ходу, похожей на железнодорожную платформу...
Приказчик призывно щёлкнул пальцами, но на щёлканье никто не явился, и он, досадливо кашлянув в кулак, выкрикнул зычно, так, что на полке затряслись бутылки:
— Арсений!
— Ну и голосина! — восхитился поручик.
— Сколько шустовского? — спросил приказчик у Распутина.
— Три поллитровки.
— Арсений!
На этот раз на крик явился подтянутый, с чёрными цыганскими кудрями молодец в одуванчиково-желтой косоворотке, перепоясанной наборным кавказским ремешком. Склонил голову перед приказчиком. Приказчик выкинул перед собой три пальца и ткнул ими вниз, в подвал, куда сгрузили содержимое, привезённое на «четырёх битюгах», добавил коротко:
— Шустов!
Через полминуты три запылённые, в тусклой фольге бутылки красовались в распутинской корзине.
Распутин скосил глаза на понравившуюся ему даму — небось её офицерик позволить себе такого не может! — снова пальцем поправил брови: очень уж хотелось ему приглянуться даме. Брови конечно же здесь ни при чём, и пальцем красоту не наводят. Распутин, умный человек, знал это, но в нём всякий раз при виде красивой женщины возникало что-то щенячье, под сердцем зажигался огонёк и начинал тревожить душу, тело.
Поймав заинтересованный взгляд дамы, Распутин отвернулся, достал из штанов толстую пачку денег.
— Сколько с меня, милый?
Приказчик назвал сумму, которая ошеломила бы любого человека, даже дворянина-поручика, имеющего немалое поместье, но Распутин отнёсся к ней спокойно, отсчитал деньги, махнул рукой, отказываясь от сдачи, потом нашарил в кармане два серебряных двугривенника, щёлкнул ими поочерёдно о прилавок.
— А это, милый, цыгану твоему... Который «Шустова» из подвала доставал. На вино. И пусть баранок к вину купит. Очень хорошо это — макать баранки в вино.
Тридцать пять копеек, кстати, стоило красное кизлярское вино, большая бутылка, украшенная литыми виноградными гроздьями. А на пятак можно было купить полдюжины мягких сдобных баранок.
— Куда прикажете доставить корзинку-с? — Стремительно смахнув деньги в ладонь, приказчик позвякал рукоятью
Распутин назвал адрес.
— Через двадцать минут товар будет у вас, — пообещал приказчик.
Распутин кивком попрощался с ним, повернулся к офицеру с дамой, хотел было спросить, знакомы они или нет, — ведь наверняка знакомы, на какой-нибудь пирушке сталкивались, возможно, даже в «Вилле Роде» — модном загородном ресторане, пили вино в шумной компании, или же на званом вечере у старухи Головиной, либо где-то ещё, — но офицер опередил Распутина, лихо щёлкнул каблуками козловых сапог:
— Здравствуйте, Григорий Ефимович!
— Мы с тобою, милок, где-то виделись... Правда ведь?
— Совершенно верно. Несколько раз, Григорий Ефимович. Виделись в доме Лебедевой... Вырубова Анна Александровна также знакомила нас.
— А, Аннушка. — Голос Распутина потеплел, фрейлину царицы с недавних пор он величал только так, Аннушкой, называя их отношения шоколадными, хотя раньше они не были такими. Но всё течёт, всё изменяется, — Аннушка — это... Это Божий человек, — сказал Распутин.
— Совершенно с вами согласен. Мне с её мужем, старшим лейтенантом флота Вырубовым, одно время довелось вместе служить.
— Ах, Вырубов... — Распутин пожевал губами. — Аннушка о нём невысокого мнения.
— Вырубов — несчастный человек.
— Не знаю. Может быть... А это кто ж тебе приходится? — Распутин перевёл взгляд на спутницу поручика. Та чуть покраснела и сделала книксен [36] .
— Моя законная супруга, Григорий Ефимович. Ольга Николаевна Батищева.
36
...сделала книксен... — Книксен — старинный дамский поклон-приседание, производимое согласно этикету.
— Добро, добро, — довольно проговорил Распутин, цепко оглядывая фигуру Батищевой и внутренне восхищаясь ею: красивые всё-таки женщины рождаются на Руси, много лучше всяких там француженок и англичанок. Или, к примеру, арабок — крикливых, черноглазых, носастых, похожих на ворон, которых Распутин немало повидал, когда совершал паломничество в Иерусалим. — Вы заглядывайте ко мне, милые, — пригласил он офицера с женой. — Вдвоём и заглядывайте. Никогда не помешаете. Адресок-то мой знаешь? — спросил Распутин у офицера.
— Никак нет, — коротко, по-солдатски ответил Батищев.
— А ты запомни... или запиши! Дай-ка, милок, мне карандаш и бумагу, не поленись, — попросил Распутин приказчика.
Тот дал Распутину визитку магазина и химический карандаш с насаженным на пятку хромированным железным колпачком, игриво блеснувшим в тусклом свете дня.
— Пиши! — сказал Распутин офицеру, снова глянул на даму, чмокнул губами от удовольствия. В том, что эта дама окажется в его коллекции, Распутин уже не сомневался: офицер сам и доставит эту красотку в его дом. — Пиши!