Царский угодник. Распутин
Шрифт:
— Ы-ы-ы, ы-ы, — засипела Вырубова, — помогите мне!
В следующий миг её снова вырвало кровью. Орлова достала из кармана лорнетку, приложила к глазам, вгляделась в Вырубову, со слезами воскликнула:
— Боже!
Она побоялась подойти к Вырубовой — Орлова, похоже, вообще смертельно боялась крови.
— Ы-ы-ы!
Гедройц — всё-таки врач — была смелее, подошла к раненой, пощупала переломленную кость под глазом — неестественно белую, проткнувшую острым сломом кожу насквозь, повернулась к Орловой:
— Боюсь, мы не сумеем ей помочь. Она умирает.
— Какой
Женщины, заглянувшие в обходческую будку, скрылись в клубе холода, вползшего в помещение через открытую дверь, следом вышел казак Лихачёв, поверивший их приговору, — делать ему здесь уже было нечего, — и Вырубова осталась одна.
О ней словно бы забыли — и точно забыли! За стенами сторожки бегали какие-то люди, раздавался топот, свистки, похожие на свистки дюжих петербургских городовых, носили людей — тех, кто был ещё жив, отправляли в больницы, мёртвых складывали в грузовые сани — к месту крушения подогнали несколько тяжёлых, с высокими деревянными бортами саней, запряжённых немецкими битюгами, эти сани принадлежали питерскому моргу, они ездили по всему городу, собирали замерзших побирушек и были хорошо известны столице.
Фыркали моторы нескольких автомобилей — в мороз их не глушили, тех, кто поважнее, познатнее, увозили на машинах.
Вырубова находилась в сознании, кровь, булькавшая внутри, прекратила булькать, фрейлина вновь сплюнула себе на грудь, на обрывки своей роскошной шубы несколько сгустков, затихла, молясь про себя. Она просила Бога, чтобы смерть её наступила поскорее и была полегче — слишком уж много боли пришлось на долю Вырубовой, чтобы вообще боль, оглушавшая её ещё десять минут назад, не вернулась.
Вскоре в будке скрипнула дверь, на пороге показался генерал с измученным лицом, всмотрелся в темень помещения, позвал:
— Анна Александровна!
Услышав своё имя, Вырубова шевельнулась неловко, застонала, изо рта опять брызнула кровь.
— Ы-ы-ы, — замычала она.
— Господи, голубушка Анна Александровна. — Голос генерала сделался растерянным, он вошёл в помещение, за ним — несколько солдат с фонарями. В убогой сторожке сделалось тесно. — Как же это так, Анна Александровна?
— Умираю, — простонала Вырубова.
— Меня к вам послала государыня, — сказал генерал — похоже, он был глуховат и не расслышал того, что произнесла Вырубова, — она обеспокоена, потребовала, чтобы я разыскал вас, Анна Александровна!
— Я умираю, — снова простонала Вырубова, во рту у неё опять что-то булькнуло, сквозь кровь пробился воздух.
— Перенести в теплушку, — скомандовал генерал, фамилия его была Ресин. — Она здесь окончательно замёрзнет.
Солдаты подхватили дверь, на которой лежала Вырубова, вытащили фрейлину в прокалённый ветреный воздух морозной январской ночи.
— Который час? — простонала Вырубова.
Генерал щёлкнул крышкой золотого «лонжина» со светящимися фосфорными стрелками.
— Начало одиннадцатого. Ночь, Анна Александровна, ночь...
Бог не услышал её молитв, не забрал к себе, хотя она молила
Очнулась Вырубова в очередной раз от того, что над ней стоял отец и плакал, лицо его было залито слезами, горячие едкие слёзы эти падали Вырубовой на лоб, щёки, подбородок, а наклонившаяся над ней княгиня Гедройц совала что-то в рот. Вырубова не сразу поняла, что та пробует влить ей немного коньяка.
Вагон покачивался, под полом очень громко, вызывая ознобную боль, стучали колеса — значит, они куда-то едут... Куда? В Питер или же возвращаются в Царское Село? В Царском Селе был расположен большой госпиталь, где и работала княжна Гедройц.
Колеса застучали сильнее, вагон пьяно заколыхался из стороны в сторону. Вырубова вскрикнула — её сдвинуло на бок, и тело пробила такая секущая боль, что у неё даже свело мышцы лица. Танеев, морщась и часто стирая ладонью слёзы с лица, попросил:
— Нельзя ли ехать потише?
— Нельзя, ваше высокопревосходительство, — кто-то ответил ему, — в поезде — умирающие, нам надо спешить.
Танеев сморщился ещё сильнее, так, что лицо его сделалось печёным, жалобным, покачал горько головой и потянулся рукой в дочери:
— Анечка!
Поезд этот, состоявший из нескольких вагонов-теплушек, шёл в Царское Село. Хоть и находилась Вырубова без сознания — она зависла где-то между явью и окончательным провалом в никуда, — а услышала и запомнила страшную историю о том, как мученически умер обер-кондуктор. Оберы всегда селятся в «синих вагонах» и обслуживают только знать, пассажиров первого класса: его зажало железными конструкциями так, что железо не смогли разрезать даже автогеном, для этого надо было резать по живому человеку, по страдальцу оберу. А он, невидимый, застрявший между листами железа и вагонными перекрытиями, словно в броне, кричал беспамятно, звал на помощь жену и старшего сына Митяя, голос его угасал, обер-кондуктор истекал кровью и замерзал, и когда ему стало совсем невмоготу, он начал просить людей, пытавшихся спасти его:
— Братцы, застрелите меня! Христом Богом прошу — застрелите! — Кондуктор слабо постукивал костяшками пальцев по железу, показывая, куда надо стрелять. — Братцы, застрелите! — хрипел, надрывался он, умоляя солдат. — Ну всего лишь один патрон... Не пожалейте, Христа ради!
Никто не взял на себя грех — не хватило сил и внутреннего пороха, чтобы выстрелить в умирающего, оборвать его мучения, — так в мучениях он и скончался.
— Ы-ы-ы, — стонала, захлёбывалась кровью Вырубова, качка вагона, перестук колёс вызывали у неё нестерпимую боль, фрейлине казалось, что её сжигают на костре — разъяли тело на несколько кусков и каждую часть поджаривают отдельно на злом медленном огне. — Ы-ы-ы!