Царский угодник. Распутин
Шрифт:
— Матрёна — это моя дочь, — пояснил помрачневший Распутин, — учится здесь в институте благородных девиц и помогает мне по хозяйству. Ладно, подавай уху, — отгоняя от себя мрачные мысли, вторично приказал Распутин.
Дуняшка кивнула, вид у неё сделался скучным и сонным. Но хоть и сонная она была, а сообразительности и быстроты не теряла.
— Сейчас, я сейчас, — звонко проговорила она и исчезла. Слово «сейчас» Дуняшка произносила на деревенский лад: «Сичас».
— Ну-с, дорогие гости, что вас привело ко мне? Вы, как я понимаю, собираетесь на фронт, — Распутин внимательно посмотрел на
Повертев в руках хрустальную стопку, поручик кивнул, потом поставил посуду на стол, поправил руками рассыпающиеся волосы и сказал:
— Не совсем так.
— А как? Чего-то я ничего не понимаю, — Распутин вздохнул, пожаловался Ольге Николаевне: — Старый я стал, что ли?
— Что вы! — Ольга Николаевна сделала успокаивающий жест. — Георгий не только артиллерист, но хороший штабной офицер, прекрасно разбирающийся в армейской и флотской тактике, в разведке, знающий морское артиллерийское дело, и вы представляете — вдруг его направляют в пехотный полк, в армию Брусилова. Согласитесь, Григорий Ефимович, это же нонсенс: штабной офицер, артиллерист, закончивший академию, — и вдруг атака в пешем строю... с винтовочкой в руках наперевес... А, Григорий Ефимович? Нонсенс ведь?
— Ага, — согласно кивнул Распутин, немного смущаясь звонкого иностранного словца. — Значитца, в штаб хочешь? — он вновь внимательно посмотрел на Батищева.
— Это моя военная специальность, Григорий Ефимович, этому меня учили. — На щёки Батищева наползла лёгкая стыдливая краснота. — Это моё дело... В атаку я готов ходить, но пользы от меня будет больше в штабе...
— А пули ты, милый, боишься? — неожиданно спросил Распутин, сощурился колко.
— Боюсь, — честно ответил Батищев. — Смерти все боятся, нет таких людей, которые не боялись бы. Если человек говорит, что не боится смерти, я не верю ему.
— Молодец! — похвалил Распутин поручика и, поймав его недоумевающий взгляд, пояснил: — Молодец, что правду говоришь! Если бы ты стал финтить, изображать из себя храбреца, я бы это сразу засек и стал бы относиться к тебе иначе.
— Врать не приучен, — смутился Батищев и покраснел ещё больше.
— А немца боишься?
— Немца не боюсь. Вот кого не боюсь, так это немцев.
— Почему?
— Да немец, Григорий Ефимович, такой же человек, как и я. Та же плоть, те же кости, те же нервы, та же боль — всё то же. Он ничем не отличается от русского мужика, от крестьянина или графа, имеющего свой роскошный особняк в Петрограде. Повторяю — всё у немца то же...
— С той только разницей, что у нас графа вряд ли встретишь в пехотном строю с винтовочкой в руках.
— У немцев также. Но хотите верьте, хотите нет, но у нас, Григорий Ефимович, такие графья имеются.
— Это бедные графья. Они уже больше простые мужики, чем графья, крестьяне какие-нибудь, орловские или воронежские... А вот богатого графа на фронте ты не встретишь. Богатый граф сидит в Петрограде, пьёт кофий и занимается тем, что по заказу военного ведомства изучает отличие конского навоза от поросячьего... И при этом считается, что он находится на фронте. Я таких графьёв знаю. — Распутин вздохнул. — Всё с тобою ясно, милый. — Перевёл взгляд на Ольгу Николаевну. Похвалил: —
— «Комплимент» по-латыни, Григорий Ефимович, — «то, чего нет». Поэтому комплименты мы с Ольгой Николаевной принимаем осторожно.
— Слишком мудрено говоришь, — Распутин свёл в одну линию тёмные брови.
— Извините, Григорий Ефимович, не хотел вас обидеть.
— Да я и не обиделся, — успокоил поручика Распутин, — это я так. — Приподнялся над столом, почерневший, будто ворон. — Дуняшка, где уха?
Через минуту уха была на столе. Дуняша, помешивая дымящееся варево, приговаривала ласково, игриво:
— Вот она, вот она, ушица, на плите разогревалась...
— Чего так долго?
— А как же иначе? Плиту-то растопить надо.
Дуняшка шустро заработала половником. Через полминуты все три тарелки были полны горячей ухи. Распутин взял увесистый кусок хлеба, разломил его на две половинки, окунул в тарелку с верхом, погрузив в бульон пальцы и даже на поморщившись от того, что он был горячим, проговорил задумчиво:
— На фронте, в штабе, сейчас великий князь Николай Николаевич верховодит. Пока он там, у меня ходу в штаб нет никакого. Когда его в штабе не будет, тогда я тебе, милый, в чём хошь помогу. Даже знамя наше главное, — Распутин хихикнул, — помогу обменять на немецкое.
Батищев всё понял с первых слов — схватил информацию с лету, фразу же насчёт обмена знамён и распутинское хихиканье пропустил — он и сам как-то услышал, как великий князь заскрежетал зубами, когда при нём произнесли фамилию Распутина: понял также, что попасть в борьбу, которую Распутин собирается затеять с Николаем Николаевичем, — это всё равно что угодить в работающий мельничный жёрнов. Или в кузнице — между молотом и наковальней: один раз ударят — только кровяные брызги полетят.
Холод сковал Батищеву спину, по хребту поползла ошпаривающе острая струйка пота: Батищев представлял себе, что от него в таком разе останется. Склонил голову в благодарном поклоне:
— Спасибо за заботу, Григорий Ефимович!
Распутин залпом осушил стакан мадеры, звучно поболтал вином во рту, сглотнул — пить дорогую мадеру для него стало так же привычно, как и воду.
— Одним спасибом не отделаешься! — Распутин запустил пальцы в горячую уху, ловко выловил намокший кусок хлеба, стряхнул его над тарелкой, протянул Ольге Николаевне: — На!
Та резко выпрямилась, вопросительно глянула на Распутина, крылья носа у неё сжались, лицо сделалось узким, ярким, она перевела взгляд на мужа, но тот, думая о чём-то своём, смотрел в сторону.
— Не бойся, бери и ешь, — настойчиво проговорил Распутин. — Из моих рук все едят, даже царицка, никто не брезгует. Я — святой человек!
Ольга Николаевна нерешительно приняла кусок хлеба из распутинских рук, с куска тонкими струйками стекала вьюшка, Ольга Николаевна хотела было подцепить кусок ложкой, но Распутин строго глянул на неё: «Бери пальцами!» — и Ольга Николаевна не смогла ослушаться «старца». Распутин, сощурясь, пристально смотрел на неё. Он задумал, что если эта красивая опрятная женщина — по виду своему недотрога — возьмёт намоченный хлеб из его рук и съест, то очень скоро будет принадлежать ему. Несмотря на своего мужа-офицера.