Царский угодник. Распутин

Поволяев Валерий Дмитриевич

— Эвон, эти и сюда уже добрались, а к нам — ни гуту... Ох, благодать! — Он шумно, со слёзным всхлипыванием, вздохнул. — Жить хочется!

Жить в Москве Распутин старался по-настоящему, на широкую ногу. Вечером он вместе с Анисьей Ивановной, журналистом Соедовым и вызывающе красивой, яркой девушкой, которую величал Розой — личность её не была установлена даже полицией, но есть предположение, что это была Елена Джанумова, — поехал в знаменитый «Яр» на окраину Москвы.

В «Яре» было шумно. Пел цыганский хор, молодёжь пробовала танцевать «кэк-уок» и «матчиш» [39] —

модные, но очень сложные танцы, и не у всех это получалось, купцы пили шампанское из изящных туфелек красавиц, специально для этой цели приглашённых, офицеры вхолостую щёлкали курками револьверов и радостно хохотали, когда кто-то пугался, — в общем, здесь царила та самая атмосфера, которую Распутин любил.

39

...танцевать «кэк-уок»... — cakewalk — буквально «шествие за пирогом» (пирог служил наградой за исполнение) — танец, первоначально американских негров, в темпе скорого марша.

Час был поздний — одиннадцать ночи, несколько минут двенадцатого, стол, заранее заказанный, уставлен едой и напитками. Отдельно, целой батареей, громоздились бутылки с мадерой — пыльные, их специально не протирали, считая, что Распутин предпочитает пить именно из таких бутылок, сохраняющих дух и тень глубоких подвалов. В центре стола, в большом глиняном блюде, грудились чёрные сухари — персонально для «старца», так велела Анисья Ивановна.

Распутин вёл себя тихо, почти не разговаривал, на вопросы Анисьи Ивановны отвечал односложно и пил, много пил, раз за разом наливая мадеру в бокал с низкой ножкой.

— Ты чего это, отец Григорий, всё молчишь да молчишь? — встревожилась Анисья Ивановна. — Не заболел ли, часом?

Впрочем, вдова тоже стала молчаливой и сильно осоловела — не от выпивки, а от закуски: чем больше она ела, тем меньше реагировала на происходящее и ещё меньше соображала.

— Уже нет, — ответил Распутин. — Был болен ранее... В поезде. Бес пробовал на меня напасть, а сейчас ничего, прихожу в себя. Бес кое-где меня внутри поцарапал, винцом вот залечиваюсь.

— Залечивайся, залечивайся, — благодушно разрешила Анисья Ивановна.

За столом тем временем появилось пополнение — вызывающе красивая женщина аристократической внешности, на которую Распутин, занятый Розой, не обратил внимания и не расслышал имени-отчества, и Семён Лазаревич Катульский — с ним Распутин уже познакомился, днём встречался «по делу» и даже успел вспрыснуть «дело» двумя бутылками мадеры.

А Розой «старец», похоже, занялся всерьёз. Она восторженно, не скрывая восхищения, смотрела на Распутина.

— Ну, чего, молодая, чего рот раскрыла? — спросил тот подчёркнуто ласково. — Как жизнь-то?

Роза попунцовела, глаза у неё вспыхнули ярко, призывно, хотела что-то сказать Распутину, но язык у Розы словно бы онемел.

— Бывает, — добродушно махнул рукой Распутин, — не огорчайся, милая, ты ещё молода, у тебя таких огорчений знаешь ещё сколько впереди будет? О-о-о! — Он приблизился к Розе, под столом неприметно, стараясь, чтобы не засекла старая вдова-купчиха, наступил ей на ногу.

Роза покраснела ещё больше. Распутин подмигнул ей.

Анисья Ивановна, словно бы что-то почувствовав, смолкла, строго взглянула на Розу и неожиданно расплылась в широкой подкупающей улыбке:

— Не бойся нашего старца!

Всё, что от него исходит, — всё благодать!

— Во! — назидательно поднял один палец Распутин. Потянулся к бутылке вина, которая была распечатана официантом, но её почему-то никто ещё не тронул, — на тусклой этикетке, косо приклеенной к бутылке, было написано: «Марсала», налил полный бокал, придвинул к девушке: — Пей!

— А вы?

— Я, пожалуй, тоже выпью... И не один раз. — Он усмехнулся, налил себе в бокал мадеры, поморщился весело. — Не люблю я эту посуду — бокалы... В Питере уже знают мой вкус и не подают. Подают стаканы. А это что? — Он выпил вино, приподнял опустошённый бокал, повертел его в пальцах.

— Того гляди, в руке переломится! — Повернулся, пощёлкал пальцами, подзывая к себе официанта: — Эй, милый!

Тот мигом очутился около Распутина.

— Слуш-ю!

— Принеси-ка мне, милок, посуду понадёжнее, чтобы в руке не треснула.

— Какую прикажете?

— Гранёный стакан.

Официант немедленно исполнил просьбу — на начищенном серебряном подносе принёс стакан. Гришка чувствовал в себе необыкновенную лёгкость, приподнятость — ощущение удачи поселилось, едва он вошёл в «Яр», и так с тех пор не проходило, эта яркая девочка была пирожком с вкусной начинкой, и Распутин не сомневался, что этот пирожок он съест. Кроме чувства удачи в нём ещё родилась некая гусарская лихость: «старцу» захотелось показать себя.

Он потянулся к бутылке с любимой мадерой, хотел налить себе ещё, но передумал, взял в руки бутылку «Смирновской», налил стакан полностью, всклень. Стакан страшно было стронуть с места, водка обязательно проливалась из него, но Гришка был не из робких, справлялся и не с такими задачами, умелой рукой взялся за посудину.

— Это я выпью за то, чтобы у тебя, милая, радости в жизни было побольше, — сказал он девушке, — чтобы Бог осыпал тебя своей милостью не переставая...

Распутин умело поднял стакан со стола — ни одной капли не уронил — вот какой был умелый, а это дело было почище, чем подковать какую-то там блоху, умения надо больше, — поставил себе на левую руку, на тыльную сторону ладони, как на поднос, приблизил к жадному красному рту.

Роза затаила дыхание.

— Йй-эх! — по-цыгански взвизгнул «старец», окунув губы в водку, прижал стакан ко рту ладонью и в ту же секунду, продолжая прижимать стакан пальцами к губам, перевернул его. Водка гулко булькнула, будто попала в гигантский сосуд, Распутин одним глотком одолел её — расправился с сорокаградусной, словно с компотом, водка мигом проскочила в его тренированное нутро, в просмолённый, прокопчённый, прокипячённый, просоленный, закалённый и холодным и горячим желудок. — Йй-эх!

Затем он ловко подкинул стакан в воздух, поймал его, остатки — несколько самых сладких капель — слил себе в ладонь и смочил ими голову, волосатое темя, сунул руку под прядь чёрных жёстких волос, сдобрил шишку — пусть растёт помедленнее и будет поменьше, потом лихо, по-гусарски бездумно поцеловал стакан в «пятую» точку, в задницу бишь... Проговорил довольно:

— Вот так!

Глаза у него пьяно поплыли в разные стороны, были они маслеными, белыми, словно бы в них вообще не имелось зрачков. Раньше зрачки чёрными арбузными семечками прорисовывались в глазах, делали Гришкин взгляд похожим на кошачий, а сейчас их не стало, глаза сделались похожими на бельма. — Знаешь, Розочка, кто меня этому научил?