Царственная блудница

Арсеньева Елена

Анна Леопольдовна стала правительницей.

И теперь она могла делать все, что заблагорассудится, и со своей страной, и со своей жизнью!

Санкт-Петербург, дом английского посла Гембори,

1755 год

Афоня открыла глаза – и решила, что видит новый сон, не столь страшный и отчаянный, от которого никак не могла пробудиться, заходилась в слезах и даже сквозь сон понимала, что плачет, – но тоже чрезвычайно жуткий! Увидела она любимого своего Никиту Афанасьевича Бекетова, который стоял рядом с каким-то невысоким

и чрезвычайно ладным человеком в черной одежде... Человек был светловолос, безбород, обладал точеным миловидным лицом и был как две капли воды похож на ту самую польку, которую Афоня не столь давно прятала в шкафу в фехтовальной комнате. Правда, тогда она была в женском платье, а сейчас в мужском, но Афоня вспомнила вчерашний скандал... конечно, мужское платье ей вполне пристало, ведь она и была мужчина! Нет, надо так сказать: он не был женщина... Звали ее не Лия де Бомон, а Шарль д’Эон. Или надо сказать – звали его? Афоня призадумалась над грамматикой, однако сон продолжался: Д’Эон распахнул дверь и чуть не сбил с ног притаившегося там человека. Шевалье втолкнул его в комнату, а Бекетов приставил к горлу неизвестного шпагу и грозно прошипел:

– Только пикни – и отправишься к праотцам!

Афоня вскочила с постели и молча накинулась на д’Эона. Вскочила ему на спину, как кошка, ухватилась за гриву белокурых волос. Почему-то она думала, что это окажется парик, и предвкушала удовольствие, как опозорит кавалера-мадемуазель: вдруг он прикрывает лысину?! – но под пальцами Афоня ощутила вполне живые, теплые локоны. Это были настоящие волосы! Обладатель их завизжал от боли, а незнакомец в ночном колпаке проговорил:

– Все правильно, девочка! Я и вправду нуждаюсь в защите! Эти двое против меня!

Афоня неловко спрыгнула со спины д’Эона, брезгливо отряхнула руки и, не глядя на него, словно его и на свете не было, уставилась на полного человека в колпаке. Лицо его, несколько расплывчатое, носило следы былой красоты, особенно хороши были черные глаза – моложе всего прочего и в лице его, и в фигуре, и в голосе, и в повадках...

– Погодите, я вас знаю, – сказала она. – Ваше имя Колумбус? Вы прибыли из Англии с каким-то поручением к послу? Я видела вас вчера на приеме, слышала, как мистер Гембори говорил о вас императрице.

У Афони горло перехватило при воспоминании о том, что пришлось пережить вчера. Она умолкла, но тут заговорил нежданный ночной гость в колпаке:

– Да, меня зовут Колумбус, это правда. Но прибыл я не из Англии, а из Швеции. Мое поручение касалось именно шведских интересов в России, в частности некоего письма... Однако я вынужден был остановиться у своего старинного приятеля Гембори, потому что в шведском посольстве карантин, весь корпус тяжело болен, туда завезли холеру, императрица распорядилась установить охрану, чтобы зараза не пошла дальше. Никого не впускают и не выпускают. Мне не хотелось угодить в западню, поэтому я попросил приюта у Гембори, а поручение мое пока осталось невыполненным.

– В самом деле, – кивнул д’Эон. – Про карантин у шведов я слышал. Но бог с ними. Послушайте, Колумбус, мы не тронем вас, если вы будете молчать о том, что видели меня здесь. У нас приватное дело, которое касается только нас двоих. Не сомневаюсь, что вам знакомо такое словечко – дуэль?

– Ого! – залихватски усмехнулся Колумбус.

– Так вот, у нас была назначена дуэль. Поскольку мы оба должны нынче утром покинуть Санкт-Петербург, времени у нас осталась самая малость. И вы не должны нам помешать.

– В самом деле, – поддакнул Бекетов, – Афоня, ты его постережешь, пока я не вернусь.

– Или пока не вернусь я, – с тонкой улыбкой добавил д’Эон.

– Пока один из нас не вернется и не сообщит тебе об исходе нашего поединка, – сердито сказал Бекетов.

– Да я раньше убью себя, чем эту дуэль допущу! – вскрикнула Афоня со слезами в голосе.

– Господа, господа, – суетливо заговорил Колумбус. – Успокойтесь. У меня есть отличное средство вас примирить, все ваши распри прекратить, вернуть сердечное расположение ее величества к шевалье...

Бекетов издал тихое рычание.

– Мне не нужно сердечное расположение императрицы ко мне, – довольно невежливо буркнул д’Эон. – Мне нужно ее сердечное расположение к Франции.

Бекетов прикусил губу. Лицо его выражало острую зависть.

– Не тревожьтесь, – приветливо сказал Колумбус. – В моих силах восстановить расположение к вам императрицы. Вообще это гораздо проще, чем вам кажется. Например, чтобы очиститься от нелепых подозрений в содомии, вам, господин Бекетов, нужно как можно скорей жениться.

– На ком еще? – тупо спросил Бекетов.

Афоня взглянула на него так, что поленница дров воспламенилась бы, а этот бесчувственный человек стоял как ни в чем не бывало.

– Хорошая мысль, – протянул д’Эон. – А на ком жениться – да вот хоть на этой красавице, тем паче что она спит и видит как можно скорей оказаться в ваших объятиях. И сделать это нужно сверхсрочно, господин Колумбус совершенно прав.

– Но тогда императрица будет потеряна для меня окончательно, – простонал Бекетов, а Афоня громко, отчаянно всхлипнула.

Да он окончательно разума лишился от этой своей старухи! Пусть она императрица, пусть красавица, но все же – старуха!

– Потеряна? – ухмыльнулся Колумбус. – Да вовсе нет. Обстоятельства моей жизни складывались так, что я и прежде бывал в России и оказывался весьма близок к окружению императрицы Анны Иоанновны, а потом и правительницы Анны Леопольдовны. Вам что-нибудь говорит имя Эрнеста Бирона? Это был фаворит Анны Иоанновны. Официально женатый на редкостно уродливой даме по имени Бенинга Бирон, она воспитывала его детей... На самом деле это были дети его и императрицы. Дама– ширма рыцарской поэзии превратилась в наши циничные времена в жену-ширму.

– Как вы смеете?! – вскричала Афоня. – Вы предлагаете мне такую жалкую участь?!

– Помолчи, – приказал Бекетов. – Веди себя прилично. А то я возьму в жены какую– нибудь другую девушку, которая поменьше о себе воображает.

До одури возмущенная Афоня волчком крутнулась вокруг своей оси и кинулась вон с криком, что Бекетов ей не нужен, что она не собирается служить прикрытием для его грязных шашней и воспитывать его с императрицей детей.

Миг – и она исчезла из комнаты. Шаги легко пронеслись по лестнице и стихли вдали.