Царственная блудница
Шрифт:
– Чудны дела твои, господи, – пробормотал Шубин, делая еще один шаг к дереву, однако тут под его ногой хрустнул сучок, и как английская бесшерстная псина ни была увлечена, она услышала этот шум, повернулась – и Шубин ощутил яростный взгляд блеклых глаз. А в следующее мгновение собака, коротко взрыкнув, бросилась к нему.
Другой человек, очень может быть, ударился бы в бегство. Но Шубин знал две вещи: с его хромой ногой соревноваться в скорости со стремительным, мощным псом бессмысленно. А второе, он кое-что знал про себя...
Когда пес оказался совсем близко, Шубин вдруг резко взмахнул перед его носом палкой – крест-накрест, а потом еще раз. Тут главным были проворство и сила. Ошеломленный свистом разрезаемого воздуха,
– То-то, – сурово сказал Алексей Яковлевич, – ты чего ж тут озоруешь, Прохвост? – Он честно пытался вспомнить правильное наименование английской собаки, потом решил, что русское ничем не хуже. – Нехорошо!
Пес смотрел преданными глазами.
Этой штуке Шубина научил один старый коряк – там, на Камчатке. Коряк был шаманом, его потом другой шаман убил, они соперничали, ну, тот и одолел с помощью чар. А сначала они тягались в упряжках, не в оленьих, а в собачьих, и шубинский приятель победил именно с помощью такого взмаха перед носом вожака. В этом заключалась какая-то хитрость, непостижимая для собачьего ума загадка, которая вызывала в них страх и преклонение перед человеком. А может быть, как-то действовал посох, который непременно нужно было вырезать из комля каменной березы, прокаленной на соленом морском ветру, на костре, разожженном из пла?вника... Именно такой посох вывез Шубин с Камчатки и не расставался с ним. Был он крепости необычайной и очень удобен при ходьбе и драке. Однако вряд ли Алексей Яковлевич мог предположить, что посох этот пригодится английских собак укрощать!
– Ну ладно, – сказал Шубин миролюбиво. – На первый раз прощается, а вдругорядь не озоруй. Пошли, покажешь, где тут какая-никакая дверь, мне бы в дом попасть.
Вновь наименованный Прохвост подпрыгнул от счастья, что может услужить своему свежеиспеченному господину, и вскачь, словно телок, понесся по саду к дому. Шубин неторопливо следовал за ним, но лишь только оказался под прикрытием беседки, оплетенной зеленью, обернулся и выглянул – как раз вовремя, чтобы увидеть, как с яблони легко спрыгнула невысокая фигура в нелепом чухонском наряде и осторожно, прячась от куста к кусту, последовала в другую сторону. Но не к забору, не к калитке, а тоже к дому, только в обход.
Шубин зашагал следом. Прохвост понесся с ним, но взять его с собой было все равно что идти, распевая во весь голос, поэтому Шубин бросил наземь носовой платок и велел Прохвосту:
– Стереги!
Тот покорно плюхнулся наземь и положил на платок лапу.
Шубин одобрительно подмигнул ему и бесшумно двинулся вслед за «чухонкою».
Санкт-Петербург, 1740—1741 годы
За эти пустые годы Анна словно бы опять сделалась неряшливой, ленивой Лизхен. Не стеснялась выходить к гостям в капоте, бывать в таком виде у обедни, да еще и повязывать нечесаную голову белым платком. И даже перестала казаться хорошенькой! Но вот Линар примчался в Петербург – и она вновь преобразилась. Мгновенно – словно по мановению той же волшебной палочки, которая вернула ей возлюбленного. Он мало изменился – разве что показался Анне еще более очаровательным. В задачу Линара входило прежде всего повернуть симпатии России от Пруссии в сторону Австрии, союзницы Саксонии. Анна же была убеждена, что он вернулся единственно для того, чтобы сделать ее счастливой.
С мужем она никогда не считалась. Однако брак разбудил ее чувственность, взбудораженную еще первыми, невинными встречами с обворожительным Морисом. Поэтому она, хоть и не любила Антона-Ульриха, однако не гнала его со своего ложа... до тех пор, пока не появился Линар.
Теперь Анне мало было одних только охов– вздохов, признаний и поцелуев. Она желала иметь в лице Линара не только воздыхателя, но и любовника. Крепость невинности саксонского посланника сопротивлялась недолго. И, к своему изумлению, Линар нашел в бывшей растерянной, наивной девочке такую бурю страстей, что не шутя увлекся и стал с нетерпением ждать их тайных свиданий, на которые его приводила через калитку и старый сад верная и преданная Юлиана Менгден.
Однако нет ничего тайного, что не стало бы явным.
Итак, у правительницы появился фаворит!
Как к этому отнеслись?
Русские министры по-прежнему морочили голову Нарциссу-посланнику, который старался склонить Санкт-Петербург в пользу Пруссии, и при дрезденском дворе скоро вовсе перестали верить в дипломатические способности Линара. Однако те из русских вельмож, которые предпочитали держать нос по ветру, уже начали считаться с ним и баловать подарочками в надежде на возможную протекцию. Он же не скупился на обещания всем подряд, жил на эти подарочки и взятки, умело ссорил противников и разводил друзей... словом, с удовольствием разделял и властвовал. Впрочем, большинство людей разумных справедливо негодовало на возвышение Линара, который обожал давать правительнице разные «государственные советы». Следование им еще пуще увеличивало бестолковщину, творившуюся в то время в России. Негодовал и Антон-Ульрих – не потому, что входил в число людей разумных, а потому, что даже дураку тяжело носить рога.
Однако кто слушал принца? Кто его, в самом деле, принимал всерьез? Если у правительницы было свидание с Линаром, Юлиана сторожила любовников, словно огнедышащий дракон, не пуская Антона-Ульриха на порог. И даже когда Линар являлся как бы официально – поиграть с Анной Леопольдовной в карты или поболтать о последних модах, – все равно, третьей с ними была та же Юлиана, а про Антона-Ульриха никто не поминал. Словно его и не было!
Чтобы несколько исправить положение и ослабить влияние Нарцисса, среди русских вельмож возник замысел сорегентства. То есть Антону-Ульриху следовало сделаться таким же правителем, как его жена. Но ни Анна, ни Линар вовсе простаками не были. Они мигом поняли, что после осуществления сего замысла легко будет вовсе скинуть Анну Леопольдовну с трона, – и у сторонников сорегентства ровно ничего не вышло, а Линар сделался неприкрытым врагом Миниха, главного сторонника идеи.
Однако все случившееся заставило беспечных любовников задуматься, не слишком ли вольно они обращаются с такой безделкой, как честное имя российской правительницы. В открытую говорили, что дочь Анны Леопольдовны Екатерина рождена неведомо от кого! А может быть, и сам малолетний император Иван Антонович...
Простейшее сопоставление дат и сроков свидетельствовало в пользу Антона-Ульриха, однако сопоставлением мало кто занимался: предпочитали чесать языками. Тогда любовники решили обмануть общественное мнение, и Морис вдруг открыто, бурно и неистово принялся ухаживать за сухопарой Юлианой Менгден. Большого труда изображать внезапно вспыхнувшую страсть Линару вовсе не стоило: он любил вообще всех женщин. Кроме того, Юлиана была очень хорошим другом, веселой, остроумной, с ней приятно поболтать, ну а для поцелуев и прочих нежностей оставалась правительница. «Всегда готовая к услугам», как принято было подписывать в ту пору дамские послания.
Ухаживанием отношения Линара и Юлианы не ограничились. В августе того же 1741 года было отпраздновано их обручение. Его торжественно отметили в присутствии императорской фамилии. Жених и невеста обменялись кольцами баснословной ценности, их исполненные нежности и пылкой любви письма как-то сделались достоянием общественности и громогласно обсуждались. Может быть, только доверчивому и сентиментальному Антону– Ульриху не было ясно, что это дымовая завеса: его письма проняли и даже заставили прослезиться.