Царственная блудница
Шрифт:
А между тем не столь легковерные люди смекнули: Анна Леопольдовна намерена пойти путем своей тетушки. В России это уже было, было: всевластный фаворит при влюбленной императрице – и жена-ширма. Но Бирон при всех своих недостатках был хотя бы умен... Линар же, судя по всему, свой ум тщательно скрывал – до поры до времени.
Не дай бог, это время все же наступит!
Уже сейчас он соперничал во влиятельности с самим вице-канцлером Остерманом (Миних был в это время же отправлен в отставку и даже сослан). А между тем именно тогда французский посол Шетарди доносил своему двору: «Можно без преувеличения сказать, что Остерман теперь настоящий царь всероссийский!» Но получалось, что Линар был еще сильнее, чем Остерман! Перед Нарциссом заискивали все, кто домогался чего-либо при дворе. Ведь ему вскоре предстояло оставить должность посланника и занять должность при правительнице.
Какую? Самые смелые предположения заходили в тупик!
Одно было понятно: и Остерман, и фаворит дуют в одну дуду, когда дело идет о приверженности интересам Пруссии...
Прежде чем вступить в новую высокую должность, Линару предстояло сложить с себя все полномочия перед своим правительством. Для этого он должен был ненадолго уехать в Дрезден. Отправился он в путь 1 сентября – осыпанный подарками и знаками внимания, а также увозя с собой более чем на миллион рублей золота, драгоценностей и денег. Часть их была дана ему в качестве подарка от невесты, деньги он должен был положить от ее имени в фонд дрезденского казначейства, ну а драгоценности принадлежали российскому двору и были отданы Линару якобы для поправки и переделки. Однако пополз слушок, будто Линару предстоит заказать новую корону Российской империи, украшенную этими драгоценностями. Анна-де Леопольдовна твердо намерена сделаться императрицей, отставив своего сына Ивана Антоновича. И кто знает, какая судьба ждет в таком случае малолетнего императора и его отца, принца Брауншвейгского, в недалеком будущем...
Нарцисс покидал Россию в состоянии крайнего беспокойства. Однако волновали его вовсе не темные слухи и уж тем паче – не возможные нападения разбойников, которые шалили по лесным дорогам. Слухи пошумят да утихнут, а его сопровождает такой конвой, которому не страшны никакие разбойники. Причиной его беспокойства, как обычно, служила женщина, однако на сей раз это не имело отношения к делам сердечным, хотя она была красавицей.
Беда в том, что красавица эта звалась царевной Елисавет.
Санкт-Петербург, сад английского посольства,
1755 год
«Чухонка» поспешала как могла, хотя подол путался в ногах. Иногда она высоко его подбирала, открывая ноги в черных мужских штанах и сапогах. Шубин тогда хмыкал чуть слышно, забавляясь.
Спустя несколько минут «чухонка» приблизилась к дому и, напоследок оглянувшись (Шубин едва успел прянуть за высокий куст), начала бродить вдоль него и присматриваться к окнам полуподвала. Судя по царившей вокруг тишине, англичане были чем-то заняты, и на непрошенных гостей, вольно шлявшихся по саду, никто и не думал обращать внимания. Впрочем, как рассказывал приятелю Василий Иванович Чулков, иностранцы себя избыточной охраною не утруждали, потому что русские испытывали к ним неприязнь, граничившую со страхом. Отчего-то крепко-накрепко прижилось в народе убеждение, что близ иноземщины водятся всякие болезни и беды, ну вот просто-таки кучкуются там, где всякие разные немцы? (не станем забывать, что таково было наименование в России всякого чужестранца – человека немого, то есть по-русски говорить не умеющего) обитают. И это убеждение охраняло посольские подворья лучше всякой стражи.
«Что он там высматривает?» – думал Шубин, уже смекнувший, что из себя представляла эта «чухонка». Он хотел даже подойти поближе, но опасался быть замеченным и предпочитал пока оставаться поодаль. И тотчас выяснилось, что поступал совершенно правильно, потому что в саду появилось третье лицо.
Это был высокий дородный мужчина лет пятидесяти, одетый так пестро, что Шубин вполне мог его принять за цветущий куст, кабы могли на одном кусте распуститься цветы разнообразных оттенков. Тщательность одеяния изобличала в нем изрядного щеголя, хотя розовые чулки на чрезмерно полных икрах и лазурные панталоны, обтянувшие по-бабьи расплывшиеся ляжки, смотрелись смешно. Впрочем, несмотря на чрезмерную толщину, он обладал повадками записного танцора и двигался весьма легко и бесшумно. Шубин диву дался, обнаружив, что ни одна веточка не хрустнет под ногой незнакомца. Он уже подкрался почти вплотную к «чухонке», которая так увлеклась подглядыванием в окна, что ничего вокруг себя не замечала.
Тут внимание Шубина было внезапно отвлечено каким-то странным пыхтеньем и сопеньем. Он покосился в сторону и обнаружил близ себя не кого иного, как Прохвоста, который умильно заглядывал ему в лицо и бил по воздуху голым хвостом, выражая великую радость от новой встречи с человеком, который сумел его в два счета, вернее, в два взмаха укротить.
– Какого черта? – прошипел Шубин. – Я велел тебе платок стеречь!
Прохвост преданно посмотрел ему в глаза. Взгляд его словно бы говорил, что он не мог долее находиться в разлуке со своим новым властелином, а поэтому осмелился его ослушаться, но неужели он будет наказан за свою преданность?
Шубин смягчился и ухмыльнулся. Прохвост понял, что прощен, припал всем телом к земле, а потом разинул пасть и от радости изготовился было взлайнуть, однако Шубин успел показать ему кулак – и Прохвост послушно захлопнул пасть.
– То-то, – прошипел Шубин, поглаживая пса по голове, – я тут лазутничаю, а ты, понимаешь...
Тут он спохватился, что люди, за которыми он наблюдал, могли услышать приближение Прохвоста. Диву оставалось даваться, как псина умудрилась подобраться столь бесшумно. Пожалуй, несмотря на свой редкостно дурацкий вид, каким-никаким умишком Прохвост все же обладал.
Шубин отвернулся от пса – и как раз вовремя, чтобы увидеть: разнаряженный незнакомец подхватил с земли здоровенный сук и своей бесшумной танцующей походкой почти вплотную приблизился к «чухонке», которая припала к оконцу, находившемуся чуть ли не вровень с землей. Занес этот сук с явным намерением опустить его на голову «чухонке»...
Пальцы Шубина на миг впились в загривок Прохвоста и разжались.
– Взять! – прошипел он, и пес понятливо метнулся вперед.
Теперь он не скрывался, и земля сотрясалась под его мощными прыжками. На шум обернулись двое – и «чухонка», и разряженный толстяк. Шубин успел увидеть два лица, застывшие в одинаковом выражении ужаса... в следующую минуту Прохвост прыгнул толстяку на грудь, свалил его наземь и угрожающе щелкнул челюстями у самого горла.
Теперь бледное лицо «чухонки» выражало такое изумление, что Шубину стало смешно. Он решил больше не таиться и вышел из-за куста, предоставившего ему укрытие.
«Чухонка» еще более изумилась.
– Девку-молочницу зачем раздели? – спросил Шубин по-французски – и расхохотался-таки. Было чему! Лицо «чухонки» являло собой картину самую прекомичную.
– Вы кто? – пролепетала «чухонка».
– Шубин Алексей Яковлевич, нижегородский помещик, – отрекомендовался бывший преображенец и по вспышке в голубых глазах «чухонки» понял, что имя сие известно.
– А вы кавалер д’Эон, – я так понимаю? – спросил Шубин, и «чухонка» кивнула:
– Откуда вы меня знаете?
– Наслышан об этой истории от молодой девицы по имени Атенаис Сторман, она же – Афоня.
– Девушка нашлась! – обрадовался д’Эон. – Слава богу! Бекетов чуть с ума не сошел. Надо его обрадовать... – Он снова склонился было в подвальному оконцу, но тут послышался стон.
Шубин и д’Эон обернулись. Прохвост аккуратно придерживал зубами кружевное жабо разодетого незнакомца, а лапами придавливал его грудь.