Царственная блудница
Шрифт:
– Колун? Коливнос? – ошеломленно повторил Шубин, будучи даже не в силах засмеяться. – Колумбус?! Не может быть! Ну-ка, проси...
Дворецкий вышел.
– Ну и ну... – так и ахнул д’Эон. – Чудо! Божий промысел! Неужели в самом деле Линар явился?! И не боится, что мы его...
– Ну вот теперь-то он от нас не уйдет! – азартно потер руки Бекетов.
– Ради бога, – сдавленным голосом взмолилась Афоня, – не нужно. Бросьте все, отпустите его, пусть уходит с миром! Не принимайте его! Уходите, господин... – вдруг крикнула она во весь голос, однако Бекетов кинулся к ней, схватил, зажал рот:
– Что? Предать вздумала?
Афоня даже не пыталась вырваться из его объятий – напротив, сама обхватила за шею, уткнулась в грудь.
Д’Эон выразительно хмыкнул, Шубин покачал головой, Бекетов сердито разжал руки – Афоня с трудом удержалась, чтобы не упасть.
– Господин Коливнос! – бодро провозгласил дворецкий, и Морис Линар появился на пороге с видом победительным и опасливым враз.
– Mon Dieu! – пробормотал д’Эон, уставившись на него. Точнее сказать, он смотрел на панталоны Линара. Сейчас взамен бирюзовых на нем были надеты белые, шитые серебряными лилиями.
– А что портки переодели, никак травой испачкали? – заботливо спросил Шубин. – Или, может, чем другим?
Бекетов захохотал. К сожалению, Линар не смог оценить шутки, поскольку Шубин произнес эту фразу по-русски. По лицу д’Эона, также не понявшего смысла, видно было, что он до смерти хочет потребовать перевода, но стесняется.
– Как вы нас нашли? – спросил Шубин по-французски.
– У меня есть свой человек в посольстве, – охотно пояснил Линар. – Он первым подбежал ко мне, и я отправил его следить за вами еще прежде, чем Гарольд Гембори оттащил этого проклятущего пса.
– Да вы храбрец! – хохотнул Бекетов. – Как же это Гембори убедил Прохвоста, то есть Брекфеста, перестать держать вас «за здесь»?
Линар не удостоил его ответом, а обратился к д’Эону:
– Я видел, как отсюда только что отбыл весьма встревоженный камергер Чулков. Я знаю, чем он обеспокоен. Этот проклятый Гембори сегодня нарушил наше соглашение хранить в тайне некие обстоятельства и заговорил с императрицей о том письме, о котором я упоминал вам.
– Значит, и вы нарушили соглашение? – ухмыльнулся д’Эон.
– Соглашение состояло в том, что оставаться в неведении относительно этого письма пока должна была императрица! – возмущенно проговорил Линар. – Сначала я должен был сообщить ей о нем. И только если бы нам не удалось сговориться...
– Да что за письмо такое, черт побери?! – нетерпеливо воскликнул Бекетов.
– Это одна старинная история, имеющая касательство до того времени, когда ее величество звалась еще принцессой Елисавет, а на троне находилась императрица Анна Леопольдовна.
– Стоп, стоп! – перебил Шубин. – Понимаю, что вам бы очень хотелось, чтобы Анна Леопольдовна звалась императрицей. Но она звалась правительницей, а императорский сан на себя возложить так и не успела.
– Не успела, а почему? – с мстительной интонацией воскликнул Линар, но тотчас взял себя в руки: – А впрочем, мир праху Анны Леопольдовны. Я буду говорить о тех, кто жив. Итак, принцесса Елисавет мечтала вернуть наследство своего отца, и тогда для нее все средства были хороши. Однако у нее не имелось никакой поддержки. Даже французы, – последовал выразительный взгляд в сторону Д’Эона, – из-за нерешительности своего тогдашнего посланника Шетарди не оказывали ей почти никакой помощи. Зато шведский посланник Нолькен (теперь-то он в Лондоне, а в ту пору находился в России) однажды получил от своего правительства предписание выкупить у России земли, которые отобрал у Швеции Петр Первый. На это были даны ему сто тысяч талеров. Разумеется, это не значило прийти как в лавку и выложить на стол монеты, спросив взамен земли. В России в то время твердой власти не было, ведь Анна Леопольдовна еще не возложила на себя императорский венец, как вы изволили выразиться... – Последовал неприязненный взгляд на Шубина. – Нолькену самому следовало выбрать, поддержать ли ему Анна Леопольдовну, которая весьма нуждалась в деньгах, либо герцога Курляндского, сосланного в Пелым после смерти Анны Иоанновны, либо принцессу Елисавет. Нолькен счел, что от нее скорее всего добьется проку. Слишком уж большой кусок российских земель предстояло отдать, Анна Леопольдовна сочла бы это ненужным, на редкость беспечная, она не слушала добрых советов умных людей... – Линар горестно вздохнул. – Симпатии к Бирону, герцогу Курляндскому, нельзя было купить у русских и за вдвое большую сумму. И тогда Нолькен решил поддержать Елисавет. Он встретился с ней, и Елисавет...
Линар умолк.
– Что? – не выдержал д’Эон. – Она согласилась на эти условия?
– Она согласилась? – с ужасом повторил Бекетов.
– Она подписала это письмо? – с ненавистью воскликнула Афоня. – Да это же... да как же?! Ее отец завоевал земли для России, а она... она их продала?!
Линар интригующе повел бровями:
– Вы еще слишком молоды и не понимаете, что ради власти можно пойти на все.
– Врешь, саксонская собака, – прорычал Шубин. – Я не верю! Елисавет не подписала бы! Я ее в те годы знал... Для нее отец был – все, память о нем – священна. Она все же дочь своего отца, она дорожила его памятью настолько, что даже подписывалась иногда «Михайлова»: той фамилией, которую принял Петр, когда обучался морскому делу в Голландии.
– Она не подписала бы того письма, – кивнул д’Эон. – Конечно, у нее женский ум, но его у нее много. Даже я успел понять, что Елизавета исключительно, до фанатизма, любит Россию. Нет слов, любовь отца и дочери совершенно различна. Петр, как англичане говорят, устроил в родной державе некий смирительный дом, в котором засадил весь народ за работу. Можно также сказать, что его любовь к своей стране была любовью портного к куску материи, из которой он с нетерпением хотел сшить наряд, виденный на чужеземце. Императрица же о русском народе имеет самое высокое мнение и полагает его достойным собственного величия. Она стала для России снисходительной матерью, которая позволяет всем веселиться и радоваться жизни так же, как веселилась и радовалась она сама. О ее царствовании говорят, что это праздничный, весенний день – такой же беспечный, как она сама. Я не верю, что она продажное письмо подписала!
– Верите, не верите... – пожал плечами Линар. – Подписала, не подписала... Но такое письмо с подписью, которую и сама императрица от своей подлинной не отличит, я привез из Лондона от Нолькена для того, чтобы передать шведскому посланнику, и лишь из-за внезапного карантина остановился у Гембори.
– Ну, – сказал Шубин с облегчением, – я так и знал. Фальшивка! Что бы мы тут ни судили, ни рядили, сама-то государыня небось знает, что она не подписывала такого письма. Она от него откажется, вот и всех делов.
– Когда копии этого письма будут разосланы ко всем королевским и императорским дворам Европы, – с приятной улыбкой сообщил Линар, – когда всем станет известно, что русская императрица в свое время ради уничтожения своих родственников, по праву восседавших на престоле, – а всем известно, как она поступила с Брауншвейгской фамилией! – продала часть своей страны и своего народа, а теперь отказывается платить по закладной, – когда это станет известно, уже не будет иметь значения, фальшивка сия бумага или нет. Ее имя окажется осмеяно, а репутация изваляна в политической грязи.