Царствие Хаоса
Шрифт:
— Так она права, твоя подруга? — спрашиваю я. — Насчет этих машин?
— Может быть. Я диджей, а не ученый. Откуда мне знать?
Диджей, который дружит с Ванессой. Машины переваривают город. Не знаю, что из этого звучит более невероятно.
— Ну это чертовски страшно, — говорю я.
Я забираю рисунок и оставляю свой слишком сладкий кофе на столе.
Моя комната выходит прямо в прихожую, как будто архитектор решил добавить ее к плану дома в последний
7
Нагльфар (норв. Naglfar) — корабль в скандинавской мифологии, сделанный целиком из ногтей мертвецов.
Фургон «Грей Сити», припаркованный через улицу, пуст. Значит, мы планируем провести еще одну ночь в том же месте. Один из команды, должно быть, остался на ночь в Святой Марии, чтобы присматривать за оборудованием. Сметаю с водительского сиденья пластиковые стаканы и пустые сигаретные пачки, проверяю датчик бензина — на середине шкалы — и завожу двигатель.
«Отлично», — думаю я и, возможно, даже говорю это вслух.
Проезжаю четыре квартала, затем поворачиваю, останавливаюсь перед старым кирпичным домом с рваными зелеными маркизами над окнами первого этажа. Я набираю горсть гравия и бросаю камушки один за одним в эркерное окно над дверью, пока наконец кто-то не выглядывает наружу. Торчок-близнец номер три, на этот раз — девушка.
— Мне нужен Клауд, — кричу я.
— Господи, да ты что? Посмотри на небо. Скоро дождь пойдет!
— Я в машине.
Качая головой, она захлопывает окно. Тридцать секунд спустя Клауд сбегает вниз по ступенькам, на ходу натягивая ветровку.
— Ты знаешь Ванессу Новак? — спрашиваю я.
Продевая вторую руку в рукав, он садится на переднее сиденье рядом со мной.
— Умную подружку Фелисити? Чинит технику, ненавидит вечеринки? — Он оглядывается на заднее сиденье. — Боже, Пятница, скажи, что ты не украла фургон у «Грей Сити».
— Я его потом верну. И да, та самая Ванесса. Диджей «Грей Сити»… — Только сейчас я понимаю, что не спросила ее имя, и гадаю, знает ли его Клауд. — Она сказала, что они были подругами, когда жили на западе. Она ее разыскивает.
— И что?
— И что? Ты можешь представить себе ее и Ванессу подругами? Я — что-то не очень. Посмотрим, что думает об этом Ванесса.
И благослови его бог, он не спрашивает, зачем я тащу его с собой. Только усмехается и предлагает мне сигарету, найденную на полу.
Впервые за то время, что я знаю ее, Ванесса заперла дверь.
Заперла и забаррикадировала, насколько я могу увидеть, прижавшись лицом к дребезжащему оконному стеклу, затуманенному от влажности. Деревянные поддоны, терракотовые цветочные горшки с чем-то неразличимым, канистры с грязной водой кучей свалены у двери. Я готова начать хвалить себя
Холод, холод, холод — хуже, чем снег за шиворот, хуже, чем ссадить колено о ледяной асфальт. Температура не имеет к этому отношения, это отмирают нервы, это разъедается плоть, господи Иисусе. Лихорадочно вытираю руку о джинсы и слышу, как приглушенно ахает Клауд, стоящий на ступеньку ниже меня. Следующая капля ударяет меня в лоб. Успеваю натянуть капюшон.
И обрушивается чертов ливень.
Клауд прыгает вслед за мной на балкон, его рука вытягивается над моей головой. Пытается прикрыть меня своей ветровкой. Мило, но бесполезно.
Быстро, встав на колени, вытряхиваю все из своего рюкзака — старый музыкальный диск, айпод с мертвой батарейкой, кожаный бумажник с идентификационной карточкой штата Иллинойс и не очень много чего еще — оборачиваю холстом рюкзака свой кулак и ударяю в окно.
Стекло уже слабое, поеденное дождем, оно ссыпается внутрь, и осколки стекла орошают анемичные кустики помидоров и клочки лука.
Мы забираемся внутрь. Позади нас остаток стекла в верхней части оконной рамы падает вниз, как нож гильотины.
Сняв пиджак, вытираю лицо подкладкой. Пятно на тыльной стороне ладони выглядит ужасно: оно серое и начинает отслаиваться по краям, но я внушаю себе, что это лишь воображение.
— Молодец, — говорит Клауд. — Быстро сообразила насчет окна.
Я усмехаюсь.
— Ванесса съест меня живьем, когда увидит свои помидоры.
— Теперь скорее тебя, чем помидоры, — говорит Ванесса.
Она стоит в дверях теплицы, на каждую руку накинуто по грязному белому полотенцу. Похоже на крылья. Она выглядит как самый злой на свете рождественский ангел.
— Вы — не те, кого я ждала, — добавляет она без тени улыбки.
В гостиной Ванессы, обернув полотенцами плечи, мы садимся на обитый бархатом диван, который здесь — единственный предмет мебели. Пол усеян пустыми пластиковыми бутылками. Ванесса уходит через вращающуюся дверь и возвращается с плетеным креслом. С громким стуком ставит его напротив нас, на истертый деревянный пол.
— Простите, что мы испортили ваши растения, доктор Новак, — говорит Клауд. Выключатель установлен на середине, и его обаяние светит во всю мощь.
Вот почему я взяла его с собой.
Но Ванесса не смягчается. Не отводя от него взгляда, садится в кресло.
— Не беспокойтесь, — отвечает она. — Один хрен. Нам в любом случае кранты.
Я впервые слышу, чтобы она так выражалась. Добро пожаловать на конец света.
— Точно, — соглашаюсь я.
— Не абстрактно. Я имею в виду совершенно конкретно: нам кранты. — Она указывает на потолок, на отслаивающуюся штукатурку, желтые трещины вокруг бронзовой люстры, в которой недостает половины лампочек. — Солнечные панели там, на крыше, под дождем. Долго, вы думаете, они продержатся? Еще месяца четыре? — Резкий выдох, как будто она вытолкнула весь воздух из легких. — Вряд ли. Мне пришлось снять одну этим утром. Ее уже не починить. И все делают вид, что не замечают.