Цеховик. Книга 2. Движение к цели
Шрифт:
— Да я ещё своих добавлю, чтоб ты не возвращался, — лыбится он.
— Отлично. Штукарь с тебя. За нарушение обязательств. И остальные так же сделают. Так что недолго вам здесь ставки принимать.
— Штукарь? Да пошёл ты.
— Кажется, ты всё делаешь, чтобы вас отсюда попёрли. Ну хорошо, рыжий гений. Будешь ещё уговаривать эту штуку принять. Потому что я вас отсюда выпну и своего представителя посажу. А ты будешь всем втирать, какой я редиска, нехороший человек. Да вот только тебе никто уже верить не будет, ты же слову своему не хозяин. Чао, умники.
Я встаю из-за
— Бро, постой. Да погоди ты. Мы же не решили ещё. Просто была такая идея.
— Серьёзно? Напарник твой выражает стопроцентную уверенность, тебе не кажется?
— Да-а-а… Это так, не бери в голову. Но ты же сам говорил, что увеличение пула будет привлекать людей.
— Если я проиграл, то мне понравится, если часть моих денег вернётся в банк и у меня будет шанс их вернуть. Но если ты просто взял мою сотню и сказал, что выплат не будет, нахрена мне такая игра? Организаторы мутные и их не поймёшь, правила непрозрачные. Пойду-ка я в спортлото лучше поиграю. И то шансов больше. К тому же вы набрали на мелких ставках больше шестисот рублей. Это прям нормально так, дофига народу. И всех обломишь? А если там будут выигравшие ставки? Не, так делать значит копать себе могилу. Хана вам, не будет народ играть. Думай сам, Каха, ты чувак неглупый.
Я ухожу. Если они всё-таки сделают, как решили, это будет конец всем надеждам. Придётся податься в управдомы.
— Егор, откуда это? — встречает меня мама и голос её звучит встревоженно.
— Эти сапоги, — отвечаю я, помог мне купить Юрий Платонович. Ты же знаешь, он занимается распределением промышленных товаров и, поскольку родственников у него нет, он оказывает братскую помощь другим людям, тем, кому симпатизирует.
— Сколько это стоит? Мы не можем себе этого позволить! Только что куртку тебе подарил, теперь мне сапоги.
— Он не подарил. Я за них заплатил. А куртки распространяются бесплатно, я же объяснял.
— Сколько они стоят? — строго спрашивает она.
— Но я-то тебе их дарю, поэтому цену говорить не буду.
— Они стоят больше ста рублей. Откуда у тебя такие деньги?
— Мам, ну ты что, если бы они стоили больше сотни я бы и не смог их купить. Моего заработка хватило. Так что не беспокойся.
— Что значит не беспокойся! Андрей, ну скажи ты ему!
— Анют, — вступает отец, — а чего я ему скажу? Парень взрослый. Заработал матери на сапоги. Ну, молодец, сын. Я тобой горжусь. Единственное, что я могу добавить, очень сожалею, что пропустил несколько лет его взросления. Ну, я каждое утро себе это говорю, когда просыпаюсь. И когда спать ложусь, тоже. Я эти годы выжечь хочу из себя, понимаешь? Каждый день, когда был не с тобой, Ань. Хочу, чтобы вы оба знали.
— Андрей… — голос у матери начинает дрожать. — Ну… Ну, ты… Я ж не про это.
— А я про это. Я про другое не могу. Знаю, ты меня простила, а я себя ещё нет. Так что молодец, Егорка, что о матери в первую очередь думаешь. Держи пять.
В общем, спасибо, папа. Разборки из экономического русла перетекают в мелодраматическое. Ну, и… респект,
— Мам, вот слушай что мужчина говорит, — улыбаюсь я. — Примерь уже.
— Ой, ты-то помалкивай. Мужчина говорит.
Она сокрушённо качает головой, но достаёт из коробки чёрные сапожки. Шикарные, ничего не скажешь.
— Берет прекрасен, — цитирую я Каневского из «Трёх мушкетёров» и прикрываю глаза рукой, словно боюсь ослепнуть от этой красоты.
Действительно хорошо. Впрочем, я уже две примерки сегодня лицезрел. Всем сёстрам по серьгам, как говорится. Только Таня у меня без сапожек осталась. Давно я её не видел, кстати. Надо бы навестить. Я смотрю на маму. Эффект новизны утрачен, но что хорошо, то хорошо. Сапоги сидят идеально.
Я ужинаю и принимаюсь за доклад. Завтра утром школа отменяется. Комсомольская работа не терпит помех, всё ненужное должно быть отринуто ради светлой цели. Какой? Известно, какой. Наша цель — коммунизм.
Ничего, что восьмидесятый уже наступил, а его пока ещё не построили. Какие наши годы. От каждого по — способностям, каждому по — потребностям. Эх, что мне стоило перенестись туда, где этот лозунг уже реальность? Вот бы жизнь началась. Как говорил Василий Иванович в анекдоте, и тут мне как начало везти…
Работа над докладом тянется до поздней ночи. Родители уже ложатся в постель, а я всё сижу в спальне и чахну над страницами текста. Зато утром прибегаю в горком раньше всех и уже перед началом рабочего дня стою у дверей машбюро.
— Барышня, умоляю, это лично для Ирины Викторовны, сделайте, пожалуйста, в первую очередь, иначе нам всем не сносить голов.
Барышня предпенсионного возраста недовольно смотрит на меня поверх очков, но принимает исписанные листы и молча начинает стучать по клавишам.
— Брагин! — окликает меня Новицкая, когда я иду по коридору. — Ты почему опаздываешь?! Лена тебя обыскалась уже! Я же велела быть как можно раньше! Ты доделал доклад?
— Доброе утро, Ирина. Викторовна. Доклад уже допечатывают. Через полчаса будет у вас на столе.
Она останавливается и внимательно меня осматривает.
— А ты молодец, — наконец выносит она свой вердикт. — Хорошо, раз так. Как будет готов — немедленно ко мне.
— Слушаю и повинуюсь.
Она смотрит без улыбки, строго и даже будто чуть разгневанно, но ничего не говорит. Потом, чуть качнув головой, поворачивается и идёт дальше по своему маршруту, а я бегу к Ленке Ивановой.
— Ну ты где! — набрасывается она на меня. — Тебя Новицкая с потрохами съест. Где доклад?
— Печатается. Скоро будет уже.
«Раз, два, три—хорошая погода!
Посмотри, снежинок миллион.
Раз, два, три. Почему я счастлив?
Потому что я в тебя влюблён», — едва слышно напевает радио.
— Ну ладно тогда. Надо было сначала мне показать, а то вдруг ты там накуролесил чего-нибудь.
— Лен, ты «Приключения Васи Куролесова» читала?
— Дитя, совсем дитя, — качает она головой. — А погляди ж, доклад первому секретарю пишет.