Цельное чувство
Шрифт:
Рим. С. 58–59. Впервые: Заветы. 1912. № 4. С. 73. С незначительными разночтениями вошло в МД: 65–66. Стихотворение было послано В. Брюсову для публикации в журнале «Русская мысль», где оно не печаталось (см. в письме Цетлина Брюсову от 4/22 февраля 1912 г., приведенном во вступительной заметке к сборнику «Лирика»). Храм Весты (Aedes Vestae) — храм в древнем Риме, посвященный Весте, богине домашнего очага (представлял собой круглое строение, окруженное двадцатью коринфскими колоннами). Колизей — самый крупный из древнеримских амфитеатров (первоначальное название: Амфитеатр Флавиев, поскольку являлся коллективным сооружением императоров из династии Флавиев; строительство велось в 72–80 гг. н. э.). Палатин (Mons Palatinus, Palatium) — меньший из семи главных холмов Рима (высота 40 м). Травертин (от итал. travertino, лат. lapis tiburtinus — тибурский камень) — известковый туф.
Пинчио. С. 60. Впервые: Русская мысль. 1912.№ 3.С. 186.Третий стих 1-й строфы в первопубликации выглядел несколько иначе: «Среди руин античной арки»; то же эпитеты в первом стихе 2-й строфы: «Вершины вольных смелых пиний»; легкая переделка коснулась первого двустишия заключительной строфы: «А дальше, как незримой арки Колонны…». В МД: 71 — в составе цикла «Путевые акварели». Пинчио (Pincio (итал.), Mons Pincius (лат.)) — холм в Риме, не относящийся к семи классическим холмам. Названием — по имени семейства Пинчиев, которому принадлежали на холме обширные владения. На склонах холма находились виллы и сады (напр., Сады Лукулла, Саллюстия, Помпея), из-за чего он также назывался collis hortulorum — холм садов.
В Риме. С. 61–62. В МД: 71 — в составе цикла «Путевые акварели». Траттория — ресторан (итал.). Фьаска (фьяско) — оплетенная бутыль для вина около 2-х л (итал.).
Месть. С. 63–65. Впервые: Заветы. 1912. № 5. С. 86–87. С незначительными разночтениями вошло в МД: 63–64. В стихотворении поэтически излагается известный эпизод из истории России периода Смутного времени: Борис Федорович Годунов (1552–1605), фактический правитель государства в 1587–1598 гг. при царе Федоре I Иоанновиче (1557–1598), шурином которого он являлся (его сестра Ирина (1557–1603) была женой Федора); русский царь в 1598–1605 гг. После смерти Федора Иоанновича прямым наследником престола был Дмитрий (1582–1591), сын шестой или седьмой (невенчанной) жены Ивана Грозного Марии Федоровны Нагой, который проживал с матерью в удельном городе Угличе. 15 мая 1591 г. при загадочных обстоятельствах его не стало. По официальной версии, во время игры со сверстниками царевич, страдавший падучей болезнью, упал на нож и заколол себя. Народная молва и летописец виновником смерти Дмитрия назвали царя Бориса, который был кровно заинтересован убрать с дороги законного наследника. М.Ф. Нагих, обвиненная в «недосмотрении за сыном», была пострижена в монахини под именем Марфы. В 1604 г. Годунов вызывал ее на допрос в Москву в связи с распространившимися слухами о том, что царевич Дмитрий на самом деле жив и скоро себя проявит. Именно эта сцена допроса, оставившая след и в других произведениях русского искусства (например, картина Н. Ге, 1874 г.), послужила сюжетом для стихотворения Цетлина. Мария — Мария Григорьевна Скуратова-Бельская (ум. 1605), русская царица, жена Бориса Годунова, дочь Малюты Скуратова, одного из руководителей опричнины Ивана Горозного.
«Я ненависть долго и страстно копила…» С. 66–67. Эпиграф из стихотворения А. Пушкина «Кинжал» (1821) помогает установить, что стихотворение представляет собой своеобразный монолог Шарлоты Корде, убийцы Марата, см. выше стихотворение «Марат».
Кровь на снегу (1939)
Последний прижизненный сборник стихов Амари-Цетлина «Кровь на снегу (стихи о декабристах)» вышел в Париже в 1939 г. (в качестве издательской фирмы выступили «Дом книги» и журнал «Современные записки»); сборник был включен в серию «Русские поэты» (вып. 7). Книга отпечатана тиражом в количестве 200 экземпляров (20 пронумерованных экземпляров в продажу не поступали).
Сборнику предпослан эпиграф —
Как уже отмечалось в послесловии, декабристская тема оказалась одной из стержневых в цетлинском творчестве вообще. Поэма (или цикл стихов) «Декабристы» писалась на протяжении многих лет: так, в сборнике «Весенний салон поэтов», вышедшем в Москве в 1918 г., появляется один из первых ее отголосков — стихотворение «Журфиксы в ссылке» с подзаголовком «Из поэмы “Декабристы”», которое в сборник «Кровь на снегу» включено, однако, не было. По сообщению «Одесского листка» 18. № 142. 10 (23) октября), отрывки из поэмы о декабристах Цетлин читал на заседании литературного кружка «Среда», когда осенью 1918 г., бежав с семьей из большевистской Москвы, находился в Одессе. Позднее,
Берлинская «Русская книга» сообщала, что Цетлин «готовит к печати поэму “Декабристы”…» [137] . Судя по всему, под поэмой здесь подразумевался цикл стихов на декабристскую тему (все они впоследствии вошли в настоящий сборник, см. далее в комментариях), напечатанный в издававшемся супругами Цетлин альманахе «Окно» (1923. № 2). Многие из окружения Цетлина воспринимали «Кровь на снегу» именно как поэму, а не как книгу стихов, т. е. как более плотный и цельный поэтический сплав. Так, например, Н. Берберова, вспоминая Цетлина, писала:
137
Русская книга. 1921. № 2. С. 31.
Когда я впервые увидела его, я знала, что он поэт, пишущий лирические стихи и поэму о декабристах, о которых он «все знает», что только можно знать. Декабристами Михаил Осипович занимался всю первую (большую) половину своей жизни, им посвящена его поэма, которую он писал очень долго и которая была издана в 1939 году [138] .
В рецензии на сборник «Кровь на снегу» П. Пильского (подписана П.), напечатанной в рижской газете «Сегодня», говорилось:
138
Берберова Н. М.О. Цетлин // Новый журнал. 1950. № 24. С. 210.
Это — стихи о декабристах, — так поясняет и заголовок: М. Цетлин давно работает над этой темой, автор книги о той эпохе, о народном бунте 1825 г. Надо очень полюбить тему, сжиться с историческими лицами, принимавшими участие в этом революционном деле, сродниться с ними, чтобы поставить перед собой трудную задачу создания цикла стихотворений, — целой галереи, начиная с Николая I.
<…>
Россия Николая. Эти фигуры, портреты, люди оживают под пером Амари, видишь и чувствуешь Николая I, чувствуешь тяжелую скуку его размеренных, запертых дней…
<…>
Большое достоинство этой книжки в том, что она воскресила пред нашим взором то, что мы отдаленно и, может быть, смутно чувствовали, неясно представляли себе, — и это декабрьское утро, когда «дул сырой морской ветер с такой тоской» и «неслась картечь, как порывы сырого ветра», и этих солдат, а они — «серые, сирые, пошедшие вослед командирам, вслед офицерам, с слепою верой». Видим и заседание в Государственном Совете, где на кафедре высоким молодой человек громко, не подымая тяжелых век, читает, «на бумагу падает бледный свет, и вокруг Государственный Совет благоговейно внимает». Ясно и верно, притом очень сжато нарисованы портреты этих старцев…
<…>
Отдельные стихотворения передают то, что всегда очень трудно передать — голоса. Слышишь, как говорит Николай I, как шепчет про себя бар. Розен, сомневаясь и колеблясь, чувствуя, что всюду — беда, что «ни чорту, ни Богу, ни "нет”, ни “да”», как сетует Камилла, как гложет ее тихая простая боль — «полуболь и полускука. Господи, доколь, доколь эта скука, эта боль, эта тьма и ночь без звука?»
Встает Петербург «снежно белый, холодный от метелей и пург», мчатся быстрые сани царя, и он летит, «пристегнувши шнурами полость, запахнувши крепко шинель», — веет ветер крепкий, как хмель, и «все полно здесь холодной, неживой красоты».