Центр роста
Шрифт:
– Эх, Шаттен, а мне-то уж показалось, что мы без пяти минут друзья.
– Здесь дружба не при чем, - улыбнулся директор.
– Вы не Платон, а Шаттен не Аристотель. Да, мистер О’Шипки, приходится признать, что ваша обидчивость могла послужить достаточным основанием… если же сочетать ее с вашими искушенностью и опытом, то положение усугубляется. А если вспомнить ваши же угрозы плюс слова, которые Трикстер произнес перед смертью… Кто помнит эти слова, господа?
– Он заявил, будто что-то знает, - мрачно ответил Ахилл, теребя бобровую шерсть.
– Знает, кто здесь кто.
– Вот!
– директор воздел палец.
– Разоблачение! Кому-то грозило разоблачение.
– Нет сил это слушать, - О’Шипки откинулся на спинку стула и воззрился на потолок.
– Зачем меня разоблачать? Я не делаю никакого секрета из своей личности. Всем известно, что я парень не промах. И с оскорблением вы угодили пальцем в небо.
Аромат Пирогов вскинул косматую голову, что для многих стало полной неожиданностью. До сих пор казалось, что он не слушает, будучи занят обдумыванием рокировки, но теперь было видно, что Пирогов не пропускает ни слова. Это сразу же и подтвердилось, ибо он привычно зарычал.
– Оставьте Пирогова, - возмутился Ахилл.
– Разве Аромат прибегнет к яду? Он задушит или разрубит топором…
– Не торопитесь, - зевнул О’Шипки.
– И не забывайте про фужер. Может быть, вы у него выиграли, и он обиделся. Вы, часом, не на деньги играете? Деньги - великая сила…
– Не уводите нас в сторону, мистер О’Шипки, - предупредил Ядрошников, возвращаясь на стол для удобства дознания.
– Подумайте лучше, кто мог подсыпать яд…
– Кто угодно, - отозвалась безжалостная Мамми.
– Шведский стол - отличное подспорье для убийства. Подходят, отходят, берут чужое… руками. Противно.
– У меня нет яда, - спохватилась Анита, наивно думая, что это ей поможет.
– Э, милая!
– расхохотался директор.
– Кто же вас знает! Впрочем, вы подали нам добрую мысль. Яд может быть у каждого, но снова есть человек, который может располагать им с гораздо большей вероятностью, чем, скажем, простонародный Аромат. И это все тот же человек, давайте дружно назовем его…
– Хватит!
– взбешенный О’Шипки ударил кулаком по столу.
– С меня довольно!
Он встал и вышел в проход - так, чтобы видели все.
– Да!
– сказал О’Шипки.
– Я привык держать при себе определенные вещи. Я не люблю попадать впросак и не даю застать себя врасплох. Мне наплевать, нравится вам это или нет. У меня есть яд. У меня есть много чего, но это совершенно ничего не означает. Мало ли, что у меня есть!…
С этими словами он начал доставать из карманов все, что там накопилось. Ядрошников посторонился. На зеленое сукно легли удавка, два пистолета, запасная обойма, охотничий нож, нунчаки, шприц и скорострельная авторучка. Выдвинув первый эшелон оборудования, О’Шипки пошарил в кармане и вдруг ощетинился, словно дикобраз. Он растопырил руки и ноги, представ перед собравшимися утыканным шипами, стрелами и лезвиями; из обувных каблуков и носков выщелкнулась остро заточенная сталь. О’Шипки разинул рот, и стало видно, что в его полости вращается бритва, которой ловко и осторожно орудует опытный язык. Повисло молчание. Лицо О’Шипки встревоженно исказилось; он резко сомкнул челюсти, и капля крови упала на пол: он-таки порезался, застигнутый неожиданным подозрением. Демонстрация прервалась, О’Шипки втянул шипы и ножи. Он принялся пересчитывать предметы, которые только что выложил на стол. Закончив счет, О’Шипки обернулся. Впервые за всю дискуссию он выглядел растерянным.
– Яда нет, - сообщил он недоуменно.
– И не хватает охотничьего ножа. Кто-то взял их.
Он пристально посмотрел на Аниту. Та, наконец, расплакалась и уткнулась в ладони.
Глава тринадцатая, в которой необузданное влечение находит выход
Дебаты, мешаясь со взаимными обвинениями, длились до позднего вечера.
И результата не дали.
Мистер О’Шипки лежал под одеялом одетый. Он не хотел спать и задумывал вылазку. Генератор работал исправно, одеяло медленно нагревалось. За окном бушевали снежные бесы, тесня дождевых. «Так ли мы брошены в этом замке?» - размышлял О’Шипки. Он посмотрел на чучело медведя: стеклышко глаза, выбитое спортивным брыком, висело на ниточке. Графин был пуст, остатки морса краснели на донышке; червяк извивался, стараясь распутаться. В номере не прибирали. Но это не означает, что остров безлюден. Конечно, никому из стажеров не придет в голову заподозрить придуманного садовника или бродячего маньяка, который облюбовал для себя приличествующую пещеру. За обедом не было никого лишнего, и никакой маньяк не мог умертвить Трикстера. Яд, и это понимал каждый, подсыпали в ходе шведской трапезы. «Подлили, - усмехнулся О’Шипки.
– Он был жидкий, в бутылочке». Агент пошарил справа: пусто, индейки нет. Рука наткнулась на подсохшие косточки, так что О’Шипки брезгливо отдернул пальцы и пощелкал ими в сыром воздухе, стряхивая крошки. Он посмотрел на часы: половина второго. Наверно, Анита уже не придет, потому что обиделась. А на что
Он погасил свет, отпер дверь и осторожно высунул голову. Каменный коридор был пуст; где-то мерно и торжественно падали капли, распространяя оглушительное эхо.
«Дознаватели, - О’Шипки презрительно покачал головой.
– Либо спят, либо трясутся». Стоит ли удивляться, что собрание горе-коронеров не привело ни к каким результатом. Много шума, куча обид, новое рычание Пирогова - до чего же отвратный субъект этот сивый мужик, претендующий на шахматные почести; Ахилл - так тот без устали стучал зубами, даром что герой. Этот герой чрезвычайно походил на клиентов из той мазохистической братии, что являлась в Агентство и томно топталась, не зная, что выбрать. Патрон определял их в петушатники. Очень жаль, что ресурсы Агентства теперь недоступны. Весьма досадно.
О’Шипки отступил в номер и занялся багажом. Порывшись какое-то время, он извлек широкополую черную шляпу и длинное платье того же окраса: то была специальная сутана со множеством прорезей и потайных карманов, сшитая на заказ. «Возможно, она - хламида», - поправил себя О’Шипки, натягивая платье. Балахон тревожно зашуршал: агент попеременно совал руки то в одну, то в другую прореху, желая удостовериться в возможности быстро выхватить какую-нибудь опасную штуковину. Все получалось. О’Шипки зачесал волосы на особый манер, позволяющий полностью скрыть их под шляпой; последнюю же он надвинул на глаза и счел, что маскировка хороша. Запутаться он не боялся, наученный бегать и прыгать в сутане очень прилично; О’Шипки держал себя в форме и, совершенствуясь в Неприятностях, не пропускал ни одной тренировки. Он пнул чемодан, загоняя его под ложе. Поклонился рогам, приложил к шляпе два пальца, прощаясь с медведем, подмигнул удрученному пастору, пожалел ослика. Покончив с ритуалом, он выскользнул в коридор и заструился под сводами, словно несомый бесшумными роликами.
Замок был тих и суров. Капель продолжалась. Совы, сычи и летучие мыши, рассевшиеся под потолком, время от времени с наивной невинностью оправлялись и почтительно следили за лётом О’Шипки. Путь был недолог: фигура в черном резко затормозила, привлеченная дверью с табличкой «+1». Выждав секунду, О’Шипки подкрался ближе и вжался ухом в панель. Звуки, долетавшие из номера Шаттена-младшего, заставили его присесть на корточки, сдвинуть шляпу и заглянуть в замочную скважину. Его взору предстала ожидаемая картина: Шаттен сосал у Мамми левую грудь и кряхтел, как добрый младенец. Мамми, накрутив на спичку ватный клочок, чистила Шаттену левое ухо. Освобожденная из шнуровки, она, как и предупреждали О’Шипки, во многом расширилась, телесно продолжаясь в уютные складки и тяжи. Очков на Мамми не было, и ей приходилось близоруко щуриться, от чего раскрасневшееся лицо кормилицы теряло эмансипированный официоз и становилось вполне деревенским, мясомолочным. Шаттен-младший застонал, как жеребенок, словив особенную струю. О’Шипки увидел, что ножками он тоже сучит. Вся эта сцена производила на соглядатая неприятное впечатление, пробуждая в душе что-то стыдное и давно похороненное. О’Шипки выпрямился, поправил шляпу, оттолкнулся от влажных плит, вообразив, будто он вправду на роликах, и забывая, что это чудилось сычам и мышам.
Прочие номера на том же этаже пустовали; О’Шипки, мчась, свернул слишком круто и разминулся с каким-то надменным призраком при помощи приема, который в остальных случаях неминуемо ведет к столкновению и взаимным попрекам: агент попросту пробежал сквозь заросшего старичка, отдаленно напоминавшего состарившегося Пирогова. Не отвлекаясь на такой пустяк, он быстро миновал очередной коридор, свернул вторично и замер, прислушиваясь. Звуки, которые он уловил, мгновенно стихли. О’Шипки прижался к стене и на цыпочках, приставными шагами, двинулся обратно. Выждав у поворота, он быстро выглянул и осмотрел недавно пройденный коридор. Преследователь, если он был, ничем не выказывал своего присутствия. Заподозрив, что он укрылся в одном из пустующих номеров, О’Шипки повторил исследование, подолгу выстаивая возле молчавших, положительно пронумерованных дверей. Шаги не повторились, но агент готов был поклясться в том, что слышал их вполне отчетливо. На призрака он не думал, отлично зная, что тот не способен ни к топоту, ни к шарканью, довольствуясь стоном и воем.