Центральная Азия и Южный Кавказ: Насущные проблемы, 2007
Шрифт:
Для Туркменистана КНР находится на периферии политических и экономических интересов. В связи с этим реализация планов по прокладке трубопровода из Туркменистана (через Казахстан и Узбекистан) в КНР представляется далекой перспективой. Но в 2006 г. между Ашхабадом и Пекином было заключено соответствующее соглашение.
Особенность международного положения Туркмении состоит в том, что режим Ниязова нуждается не просто в союзнике, а в протекторе. В принципе существует несколько стран, которые могли бы теоретически стать таким протектором для Туркменистана. Это и родственная Турция, и соседний Иран, который стремительно эволюционирует в сторону региональной сверхдержавы, а также США и Россия. Однако США и Турция не могут занять необходимую позицию по отношению к Туркменистану как по идеологическим причинам, так и в связи с тем, что у них нет возможности финансировать нужды режима по поддержанию власти внутри страны. Иран отпадает по той же самой причине: у него нет возможности обеспечить режиму Ниязова закупку газа в достаточном количестве. Кроме того, протекторат со стороны Ирана может стать обременительным и опасным для Туркменистана. Практически единственно возможным и приемлемым для всех кандидатом является Россия.
Москва способна финансировать режим Ниязова, покупая у него газ. У Москвы нет идеологических оснований переживать по поводу отказа Туркменистана от концепции модернизации. По ряду параметров, главным из которых является газовый, внешнюю политику Туркменистана можно было бы охарактеризовать как «замаскированную одновекторную».
Итак, многовекторность – это благо или вынужденная необходимость, добровольный выбор или хитроумная стратегия? Наверное, в ней присутствуют все элементы понемногу. По здравом размышлении, необходимость в многовекторности как во внешнеполитической доктрине отпадет со временем сама по себе, поскольку внешняя политика любого состоявшегося государства является многовекторной по своей природе. Когда Казахстан и другие страны Центральной Азии окончательно завоюют право называться самостоятельными и развитыми государствами, интересы которых принимаются и понимаются другими сторонами, то исчезнет нужда в подчеркивании так называемой многовекторности.
Центральноазиатские новые независимые государства! Субординация vs. координация внешней политики
Фарход Толипов
Государства
Термины «геополитический плюрализм», «диверсификация», «многовекторная политика», «присутствие внешних держав» и т. п., вошедшие в политический лексикон новых независимых государств (ННГ), отражают беспрецедентный по своему масштабу и значению и достаточно драматичный процесс поиска ими своей, если можно так выразиться, внешней идентичности. Закономерности формирования внешнеполитической ориентации молодого государства представляют собой в силу этого не просто академический интерес, их осмысление важно для правильного определения политического курса государства на ближайшую, среднесрочную и долгосрочную перспективу.
Поэтому на ННГ лежит большая ответственность не только перед своими народами, но и по отношению друг к другу. Это особенно важно для таких государств, которые вступают в специфические региональные отношения. Центральная Азия – именно такой регион. И именно поэтому на них лежит особая историческая ответственность.
Баланс сил vs. демократическая геополитика
Заметим, что многие аналитики и, разумеется, политики с самого начала независимости чуть ли не единодушно признали концепцию баланса сил как руководящий принцип построения региональной и международной стратегии Узбекистана и других государств Центральной Азии. Следует подчеркнуть, что эта концепция в корне противоречит предлагаемой нами концепции особой ответственности, поскольку последняя предлагает не столько балансирование, сколько вовлечение заинтересованных сторон. Причем под вовлечением следует понимать двуединый процесс: во-первых, это вовлечение центральноазиатских стран в единую региональную политику через их отказ от балансирования между собой; во-вторых, это вовлечение внерегиональных держав в регион через их отказ от геополитики по формуле «игры с нулевой суммой».
Тем временем, несмотря на широкую распространенность утверждений об озабоченности центральноазиатских государств балансированием между собой и между геополитическими игроками, все же еще предстоит научиться играть хотя бы в «баланс сил». То, что делают Узбекистан и соседние страны, – еще не балансирование.
Таким государствам, как Узбекистан, бывшим некогда буфером и объектом геополитического раздора, ничего другого не остается, кроме как стремиться использовать выгоды от сотрудничества с каждым из геополитических соперников и постоянно доказывать и демонстрировать последним, что такая стратегия – наиболее рациональный выбор, который не направлен против кого-либо из них, более того – направлен на их примирение и сближение. Здесь как раз неуместно старое политическое правило, которое гласит: «враг моего врага – мой друг», а также все возможные его модификации, сводящиеся в целом к негативно выраженному балансу. Наиболее релевантным выбором для Узбекистана была бы позитивно выраженная диверсификация.
Бывший объект притязаний сверхдержав, став субъектом международных отношений, а также субъектом геополитики, в целях выживания и поддержания своей субъектности может выбрать единственно возможный путь – примирение внерегиональных соперников через сближение с каждым. Этот принцип не тождественен принципу так называемой многовекторной внешней политики. Реализация этой стратегии хоть и начинается с политики балансирования, но не сводится к ней. Сама стратегия должна приобрести региональное измерение.Мне представляется, концепция многовекторности вряд ли может отразить всю сложность и сущность внешнеполитических ориентаций государства по двум соображениям:
1) семантически термин «многовекторность» (т. е. действия практически по всем направлениям) означает просто множественность государств, с которыми данное государство устанавливает и развивает сотрудничество. Поскольку любое государство поступает так, то этот термин не отражает некую специфику, присущую его внешней политике;
2) политически в основе этого термина лежит идея баланса сил.По крайней мере, именно это мы читаем, например, в текстах о многовекторности казахской внешней политики, для которой искомая концепция является, как известно, руководящей.
Но, очевидно, балансирование подразумевает наличие противоположных, конфликтных, несовпадающих и т. п. интересов и целей акторов геополитики, которые и надо уравновешивать, дабы не допустить конфликтного развития событий. В таком случае перед нами встает принципиальный вопрос: какие интересы внерегиональных держав носят конфликтный характер в Центральной Азии и как центральноазиатское государство должно балансировать между ними?
Для более полного осмысления этих и подобных вопросов, я думаю, необходимо учесть, что сложный процесс геополитической трансформации данного региона происходит в условиях формирования нового миропорядка и пересмотра многих постулатов самой геополитической теории. В этой области сегодня рождается новая, так называемая критическая геополитика1.
Я бы назвал новое направление в геополитической мысли демократической геополитикой, а старое направление – имперской геополитикой (см. табл.).
Имперская геополитика это
Геополитика вражды
Геополитика отчуждения
Геополитика недоверия
Геополитика исключения
Геополитика балансирования
Геополитика жесткой силы
Геополитика сдерживания
Геополитика захвата ресурсов
Геополитика доминирования
Геополитика сфер влиянияДемократическая геополитика – это
Геополитика признания
Геополитика сближения
Геополитика согласия
Геополитика участия
Геополитика возможностей
Геополитика мягкой силы
Геополитика вовлечения
Геополитика распределения ресурсов
Геополитика сотрудничества
Геополитика глобализации
Субординационная внешняя политика
С этой точки зрения, думается, «баланс сил» в рамках многовекторности – это не просто элемент старой, имперской геополитики (эти элементы еще живучи в настоящее время и в определенных ситуациях востребованны), но и рискованная концепция конкретно для ННГ Центральной Азии, для которых независимость, развитие, безопасность недостижимы в полной мере на основе балансирования.
После того как страны региона вышли из одной формы зависимости (имперского типа), нынче они рискуют попасть в другую – зависимость геополитического типа. Первый тип зависимости носил, если так можно выразиться, эксклюзивный характер, когда в регионе Центральной Азии доминировала и определяла политический и экономический порядок исключительно Россия. Второй тип зависимости может оказаться инклюзивным по характеру, т. е. по сути быть вызванным вступлением в борьбу многих акторов, включая сами центральноазиатские страны. Трансформация геополитического статус-кво в Центральной Азии, по большому счету, может происходить в одном из двух направлений: либо регион становится «яблоком раздора», либо – «трубкой мира». В решающей степени это будет зависеть от выбора региональной стратегии всеми пятью государствами Центральной Азии.
Их внешняя политика может формироваться и артикулироваться либо как субординационная, т. е. преимущественно подчиненная воле той или иной великой державы в ущерб своим собственным интересам, либо как координационная, т. е. согласованная, общая, интегрированная перед лицом вызовов, в том числе державных, извне. Первая – это политика зависимости, вторая – политика независимости. За годы независимости во внешней политике страны Центральной Азии в разной степени интенсивности проявляли как субординационные, так и координационные начала. При всем том мы должны признать, что субординационные начала превалировали.
Каждая из этих стран не смогла продемонстрировать в полной мере свою независимую внешнюю политику. Так, Кыргызстан и Таджикистан оказались в сильной зависимости от внешней помощи, что, в свою очередь, обусловило и их зависимость от других государств. Они преимущественно зависят от России. Туркменистан продемонстрировал, так сказать, независимость наизнанку, самоизолировавшись от мира и от соседей. Туркменистан показал, что с такой независимостью можно только создать одну из худших социально-политических систем. Узбекистан до некоторого времени пытался демонстрировать свою независимость от России, строя стратегические отношения с Западом, однако после трагических событий в Андижане в мае 2005 г. Запад установил санкции для Узбекистана, обвинив его в излишнем применении силы против своего мирного населения. В результате Узбекистан вновь попал в зависимость от России, установив с нею союзнические отношения и вступив в объединение ЕврАзЭС, которое он всегда критиковал. Казахстан же стремится демонстрировать свою самостоятельность во внешней политике и так называемую многовекторность, однако именно в этой многовекторности и завуалирована действительная зависимость – с одной стороны, от ТНК (зависимость нового типа), с другой стороны, преимущественно от России2.
Примеров несамостоятельности внешнеполитического поведения центральноазиатских государств можно привести немало. Вот хотя бы возьмем вступление РФ в состав Организации центральноазиатского сотрудничества (ОЦАС). Вступление России в ОЦАС исказило и географическую конфигурацию Центральной Азии как региона, и политическую композицию организации. Это событие стало фактически отражением не столько наступления России, сколько отступления центральноазиатских стран, которые тем самым признали неспособность разрешить имеющиеся между ними проблемы и призвали на помощь посредника3.
Другой пример – это высказывание, которое можно назвать ультиматумом, Шанхайской организации сотрудничества (ШОС) в адрес США. 5 июля 2005 г. на саммите ШОС в Астане была принята итоговая декларация, содержавшая в себе абзац, вызвавший большой резонанс по всему миру: «Учитывая завершение активной военной фазы антитеррористической операции в Афганистане, государства – члены ШОС считают необходимым, чтобы соответствующие участники антитеррористической коалиции определились с конечными сроками временного использования упомянутых объектов инфраструктуры и пребывания военных контингентов на территории стран – членов ШОС». Тогда реакция Вашингтона была принципиальной и адекватной: представитель Госдепартамента Шон МакКормак заявил, что не ШОС решать вопрос о выводе американских баз с территории центральноазиатских стран, а самим этим странам. Но еще более удивительным было то, что эти страны почему-то молчаливо согласились с таким демаршем ШОС в сторону США, в то время как было очевидно, что присутствие американских сил на их территории отвечает не только их интересам, но в целом важно для продолжения антитеррористической операции в Афганистане.
Еще один пример – это собственно ликвидация ОЦАС. 6 октября 2005 г. на саммите ОЦАС, прошедшем вне Центральной Азии – в Санкт-Петербурге, – было объявлено об объединении этой организации с Евразийским экономическим сообществом (ЕврАзЭС). Тем самым, по сути, центральноазиатская независимая интеграционная структура была принесена в жертву геополитической структуре во главе с Россией4.
Координационная внешняя политика
Между тем центральноазиатские страны имели и все еще имеют шанс перейти к координационной внешней политике. В этом
Прежде всего следует вспомнить, что такое объединение, как Центрально-Азиатское сообщество (ЦАС), появилось в ответ на создание в декабре 1991 г. вначале сугубо славянского СНГ, т. е. содружества, созданного на основе этнической, культурной и религиозной общности, а также территориальной близости. Наблюдатели и аналитики оценили декабрьскую 1991 г. встречу в Ашхабаде президентов центральноазиатских государств «как факт осознания и момент формирования региональной общности»5. С тех пор регион вновь превратился в объект серьезного аналитического интереса и геополитической игры.
Общее географическое пространство и общность происхождения, культуры и истории составили те необходимые первичные ценности, которые придали импульс процессу объединения центральноазиатов. Этот процесс уже прошел несколько важных стадий. Первая стадия включает период с июля 1990-го (с первой, еще до ликвидации СССР, встречи центральноазиатской «пятерки» в Алматы) по май 1993 г. В течение этого периода центральноазиатские лидеры стремились выработать саму концепцию интеграционной модели. Это были сначала первые попытки добиться большей автономии от союзного центра, а затем, с декабря 1991 г., – региональные усилия в контексте развития своей международной политической субъектности в связи с обретенной независимостью. И в январе 1993 г. во время своего Ташкентского саммита они наконец провозгласили эту модель – Содружество республик Центральной Азии. Это был достаточно противоречивый период: все еще существовала рублевая зона и экономики всех центральноазиатских республик были сильно интегрированы с Россией. Это был период колебаний и нервного поиска альтернатив.
Вторая стадия включает период с июля 1993 по декабрь 1995 г., в течение которого в экономике и политических системах ЦАР уже во многом были начаты полномасштабные реформы. 10 января 1994 г., во время визита президента Казахстана Н. Назарбаева в Узбекистан, было подписано Соглашение об общем экономическом пространстве, к которому вскоре присоединился Кыргызстан. Заслуживает внимания то, что в июле 1994 г. на встрече в Алматы президенты Казахстана, Кыргызстана и Узбекистана объявили, что созданы межгосударственные структуры, призванные укрепить и развить общее экономическое пространство. Н. Назарбаев даже подчеркнул, что достигнут консенсус по вопросу о перспективах политического объединения. Это было также подтверждено президентом Узбекистана И. Каримовым во время брифинга 3 августа 1994 г., когда он сообщил журналистам, что три государства пришли к согласию в вопросе о создании наднациональных политических структур и что «период эйфории независимости прошел».
Одним из важных событий этого периода был, несомненно, международный семинар по региональной безопасности в Центральной Азии, проведенный под эгидой ООН в Ташкенте 15–16 сентября 1995 г. Представители многих заинтересованных государств и международных организаций приняли участие на том семинаре. Здесь были представители пяти центральноазиатских республик, Российской Федерации, США, Великобритании, Франции, Турции, Ирана, Афганистана, Пакистана, Индии, Китая, Японии, таких организаций, как ООН, ОБСЕ, ПРООН, СНГ, ОИК и других. На семинаре первый заместитель министра иностранных дел Таджикистана Э. Рахматуллаев сделал интересное заявление: «…мы приветствуем и полностью поддерживаем шаги, предпринимаемые Казахстаном, Кыргызстаном и Узбекистаном, в направлении реальной экономической интеграции, снятия всякого рода надуманных барьеров на этом пути. Однако искусственное вычленение и исключение такой страны, как Таджикистан, из этого процесса само по себе является попыткой, никак не вяжущейся с объективными процессами и реалиями региона»6. Хотя многие аналитики склонны утверждать, что персидского происхождения Таджикистан будет держаться в стороне от тюркских республик в их усилиях по объединению, это заявление хорошо иллюстрирует желание Таджикистана присоединиться к центральноазиатскому интеграционному процессу.
Третья стадия интеграции началась 15 декабря 1995 г., когда президенты Казахстана Н. Назарбаев, Кыргызстана А. Акаев и Узбекистана И. Каримов встретились в Джамбуле (Казахстан). Следующие пункты, включенные в решение, принятое по итогам встречи, говорят о многом:
– направления экономического сотрудничества и инвестиционной политики на период до 2000 г. и создание Центрально-Аазиатского банка реконструкции и развития;
– формирование Центрально-Азиатского миротворческого батальона (Центразбат) под эгидой ООН;
– учреждение Совета министров обороны трех государств;
– учреждение центральноазиатского парламента.Эти решения имели, несомненно, важное значение для дела институционализации интеграции. Тогда было объявлено, что эти страны приступили к реализации более 50 совместных экономических проектов, имеющих отношение к общему экономическому пространству ЦАР. Следует отметить, что на этой стадии процесс объединения стран региона достиг такого уровня, что они решили даже ввести своеобразный символ Центральной Азии – лист дерева чинара (лист чинара, как правило, имеет пять острых углов – пиков), а также организовать журнал «Центральная Азия: проблемы интеграции». К этому моменту центральноазиатские лидеры, казалось, были уже более решительны в вопросе интеграции.
В мае 1997 г. пять президентов провозгласили Центральную Азию зоной свободной от ядерного оружия (ЗСЯО) и объявили 1998-й годом защиты окружающей среды в Центральной Азии под эгидой ООН. 12 декабря 1997 г. стал новым поворотным моментом в истории центральноазиатской интеграции. На встрече в новой казахстанской столице Акмоле три президента – Казахстана, Кыргызстана и Узбекистана – сообщили следующее:
– принято решение о создании трех международных консорциумов в области гидроэнергетики, продовольствия и минеральных ресурсов;
– Таджикистан заявил о членстве в общем экономическом пространстве Центральной Азии;
– по просьбе президента Туркменистана С. Ниязова ему были направлены уставные документы Содружества;
– Н. Назарбаев подчеркнул, что если СНГ не продемонстрирует реальное равенство членов, то тогда оно превратится в нечто, чего лучше бы не было.Такая позиция вновь была подтверждена на встрече пяти президентов 5–6 января 1998 г. в Ашхабаде. Здесь наряду с экономическими вопросами (такими, как транспортировка центральноазиатской нефти и газа через Каспийское море в Европу) обсудили также и политические вопросы. Пять президентов заявили, что они против усиления политических институтов и совместного военного командования СНГ. Они также утвердили присоединение Таджикистана к общему экономическому пространству Центральной Азии.
Как предполагалось, эта стадия регионального сотрудничества должна была продлиться вплоть до присоединения к этому общему пространству Туркменистана, после чего должна была начаться новая стадия укрепления наднациональных политических институтов. Интересно, что
Н. Назарбаев в одном из своих интервью подчеркнул демократический характер центральноазиатской интеграции: на вопрос о перспективах федерализации региона он ответил, что это решать самим народам. В своей книге президент Узбекистана И. Каримов также подчеркивает, что «эта интеграция всегда была и остается народной по своей сути… Отметим, что интеграция народов Центральной Азии – это не мечта или проект на будущее, это данность, это реальность, которая лишь нуждается в организационных и политических формах»7.
Четвертая стадия эволюции региональных отношений в Центральной Азии, однако, оказалась противоречивой и неоднозначной. Думается, это связано с усилением геополитических процессов в регионе и вокруг него. Как мне представляется, геополитическая трансформация всего постсоветского пространства, особенно его Хартлэнда – региона Центральной Азии, – достигла своего апогея именно в 1999, 2000, 2001 гг. и продолжается и сегодня. Как известно, в последние годы в глобальном масштабе усилилась угроза международного терроризма, и наш регион также оказался объектом террористических вылазок. Причем геостратегическое значение Центральной Азии для мирового сообщества значительно возросло именно после 11 сентября 2001 г. Хотя этот регион вот уже более полутора веков является объектом так называемой геополитической «Большой игры» мировых держав, именно выступление государств региона на мировой арене в качестве независимых субъектов международных отношений не только кардинальным образом изменило модальность этой игры, но и обнаружило геополитическую взаимозависимость стран Центральной и Южной Азии.
Как-то со всей очевидностью обнаружилось геополитическое измерение как терроризма, так и антитерроризма, которое не только потребовало пересмотра многих положений международного права, но и в решающей степени повлияло на формирование нового статус-кво в рассматриваемом нами регионе8. Вызов терроризма интеграционному процессу в регионе оказался двояким: терроризм вызвал как интеграционные, так и дезинтеграционные волны в отношениях центральноазиатских стран. С одной стороны, растущая наркотическая, террористическая и религиозно-экстремистская угроза со стороны Афганистана побудила к поиску совместных мер по противодействию этой угрозе. В частности, в апреле 2000 г. в Ташкенте было подписано Соглашение «О совместных действиях по борьбе с терроризмом, политическим и религиозным экстремизмом, транснациональной организованной преступностью и другими угрозами безопасности и стабильности сторон».
С другой стороны, говоря об участии государств Центральной Азии в антитеррористической кампании, также нельзя не заметить, что и их политика в этой области во многом была замешена на геополитике. Несмотря на то что все они вошли в международную коалицию, все же более активное и эффективное сотрудничество Узбекистана с США в проведении кампании в Афганистане было воспринято ими, судя по многим спекуляциям в различных СМИ, с некоторой тревогой, вызванной ожиданиями усиления Узбекистана в регионе. К сожалению, участие центральноазиатских стран в одной (!) антитеррористической коалиции не было дополнено их самостоятельным сотрудничеством в этой сфере, хотя вышеупомянутое Соглашение даже предоставляло им соответствующую правовую базу.Однако конец 2001 г. (27–28 декабря) увенчался все же определенным прогрессом, когда в Ташкенте президенты Казахстана, Кыргызстана, Таджикистана и Узбекистана на своей внеочередной встрече преобразовали Центрально-Азиатское экономическое сообщество (ЦАЭС) в Организацию центральноазиатского сотрудничества (ОЦАС), тем самым обозначив стратегический курс на «совершенствование форм и механизмов региональной экономической интеграции, углубления взаимопонимания по вопросам формирования единого пространства безопасности, выработки совместных действий по поддержанию мира и стабильности в регионе»9. Обращает на себя внимание, что в своем Совместном заявлении главы четырех государств подчеркнули важность завершения процесса юридического оформления прохождения линии государственной границы между своими государствами на основе норм международного права, а также подтвердили свое «единство в том, что границы между странами региона были и останутся границами мира, дружбы и добрососедства»10.
Ныне мы наблюдаем пятый, возможно, самый критический этап в развитии Центральной Азии как региона. Этот этап, условно, начался в 2004–2005 гг. Центральная Азия сегодня находится в кризисной ситуации в смысле объединения и, следовательно, выработки единой скоординированной внешней политики. Этот кризис выразился в потере самостоятельной структуры ОЦАС, которую можно ассоциировать с потерей самостоятельности во внешней политике центральноазиатских стран.
Наверное, лидеры государств Центральной Азии осознают сложившуюся негативную тенденцию. Так, президент Узбекистана И. Каримов в своем выступлении на сессии Олий Мажлиса (парламента) в январе 2005 г. заявил, что в регионе сложилась стратегическая неопределенность. А президент Казахстана Н. Назарбаев в своем послании к народу в феврале 2005 г. заявил, что великие державы ведут борьбу за установление своего экономического доминирования в регионе. «Перед нами стоит выбор, – сказал он, – либо оставаться поставщиком сырья на мировые рынки и ждать, пока появится новый имперский хозяин, либо стремиться к подлинной экономической интеграции в Центрально-Азиатском регионе»11.