Час пробил
Шрифт:
Доктор Барнс не мог знать, что за день до побега Дэвида Лоу посетил садовник Пит. Никто не мог подумать, что у садовника и его хозяина были особые отношения, скажем, как у Штатов и Англии. Дэвид Лоу сказал Питу, что ему лучше, просил принести какую-нибудь одежду и подогнать
ко входу в больницу машину с полным баком. Садовник Пит был из той породы людей, каким не надо два раза повторять одно и то же.
Барнс швырнул трубку на рычаг и опустился к кресло. «Невероятно. Еще два-три дня назад одной ногой в могиле, а сегодня — удрал из больницы. Невероятно. В этом весь Лоу. Неуправляемый человек. Человек, которого никогда нельзя
Барнс симпатизировал Дэвиду. Может быть, поэтому он наотрез отказался выполнить поручение, вернее, приказ Харта. Барнс понимал, что приказ исходил не от Харта. Что Харт? Они оба, как и Розенталь, в западне. Что делать? Максимально, что мог гарантировать Барнс, — молчание, хотя и оно давалось ему с трудом. Харт не сказал, почему началась охота на Лоу. Вернее, сказал, но это был детский лепет. Барнс был достаточно наблюдателен, чтобы связать воедино миллионы Дэвида Лоу, его симпатии левым организациям и появление в доме Лоу садовника Пита. Харт высказался о Пите примерно так: «Есть люди, созданные пить; есть люди, созданные любить; есть люди, созданные ловить преступников, а есть люди, созданные быть недовольными. Этот парень из последних. Где бы он ни жил, он всегда будет недоволен. От недовольного человека можно ожидать любых неприятностей. Недовольные — часто отчаянные ребята. Они ничего не боятся. Довольный человек уже наполовину трус, если не больше. Довольного легко запугать. Пит — недовольный парень. Недовольный из худшей разновидности. Недовольный дура!| — всего лишь досадная помеха. Недовольный человек с мозгами — головная боль для властей».
Барнс подошел к окну. На одинокой клумбе росли цветы, подаренные матерью Дэвида в порыве бескорыстия, который, сдается, и ее поставил в тупик. Она как-то назвала их, но доктор забыл, как именно. Красивые цветы. Зловещие. Или ему сейчас все видится в таком свете? Всего пять, нет, шесть распустившихся бутонов, а такое ощущение, что роща реликтовых секвой — мощных, надменных и умирающих. Как Розалин сподобилась подарить ему эти цветы? Барнс удивился бы еще больше, узнай он, сколько стоит каждый цветок на аукционе в Алсмере.
То, что Лоу удрал из больницы, было неприятно с двух точек зрения. Про себя Барнс называл подобные ситуации так: двойная золотая неприятность, или дубль-хлопоты. Во-первых, хотя Барнс не принимал непосредственного участия в истории с Лоу, он знал ее подоплеку, но скрыл, и это может оказаться наказуемым. Во-вторых, нигде нельзя было найти миссис Уайтлоу, а его положение вряд ли улучшится, если она и Лоу окажутся рядом и поделятся друг с другом кое-какими мыслями. То, что для Дэвида, в его состоянии, подобные путешествия могут обернуться кагостро-фой, Барнса, очевидно, не волновало. Ну да, для этого есть лечащий врач, наконец — администрация больницы.
Машина Элеоноры удалялась. Лоу смотрел, как автомобиль превращается в маленькую серую точку на дороге. По его расчетам, точка должна была исчезнуть, а она не только не скрылась за плавным поворотом дороги, но стала увеличиваться. Дэвид понял — машина возвращается.
Через минуту-другую Элеонора притормозила на шоссе напротив места их стоянки, открыла дверь и быстрым шагом направилась к нему. «Очень хороша. Притягательное сочетание красоты и силы. Неужели я мог понравиться такой женщине? Или это просто прихоть? Или она знает о моих деньгах?» До чего же противно стало от такой мысли. Нет, не так: до чего противным он показался себе от такой
• — Случилось что-нибудь? — крикнул он.
— Скучно простились. Разве не понятно? — Она подошла. Прижалась к нему. Обхватила шею прохладными руками. — Наверное, женщинам нельзя заниматься расследованием дел некоторых мужчин.
— Почему?
— Почему? — Элеонора почувствовала сквозь тонкую ткань платья влагу на крыле машины. — Потому что мы увлекаемся. Забываем все на свете. На время. Спохватываемся — поздно. Сегодня, к счастью, я спохватилась вовремя. Я не спросила, что же было в комнате в ту ночь?
Лоу шагнул назад. Правой рукой ощупал подбородок жестом боксера, желающего узнать, осталось ли там что-нибудь после пропущенного удара. Медленно, как в нокдауне, заговорил:
— Сначала на стене появился безобразный мохнатый паук. Огромный паук. Никогда таких не видел. Нигде. Ни в одном из путешествий. И представить не мог, что такие существуют. Не меньше метра. Не могу понять: он полз по — потолку или парил в воздухе. Я перепугался. Честно. И не заметил, как в комнате появился человек. Страшный? Нет. Жуткий, наверное: на лице — женский чулок, деформиро—
ванная, безобразная рожа, в руке — пистолет, в единственной руке.;. Он направился ко мне. Если бы не выстрелил я, выстрелил бы он. Потом я уже ничего не помнил. Очнулся в больнице. Меня поражает: в спальне ничего не нашли. Перед тем как ехать сюда, я был дома, видел, что наделали выстрелы — оказывается, я успел выстрелить не один раз, и ничего, никаких следов, ни паука, ни человека. Про собак ты знаешь — мимо них мышь не пробежит. Все. Поэтому я хочу, чтобы ты отказалась от этого делд. Только поэтому. Если еще раз увижу такое — мне конец. Я не трус. Но и выдержке есть предел. Меня преследует страх. У моей нрова-ти в больнице дежурили круглосуточно. Когда сиделка начинала дремать, я дергал ее за специальный шнур, привязанный к руке. Она сидела в двух шагах от изголовья. Были моменты, когда казалось: мы не одни, в палате кто-то есть. Я дергал шнур, заставлял ее включать свет. Пока я не мог дергать шнур, свет горел круглосуточно. Я в панике. Со стороны это неприятно. Поверь, если бы кто-нибудь увидел то, что видел я, шелуха бодрячества мгновенно слетела бы с него.
— Но… — Элеонора замолкла на полуслове: к ним на бешеной скорости приближался огромный автомобиль. Такой автомобиль был только один во всем Роктауне.
Вечером опять приходила подруга Жанна. Она-рассказа- ла про вурдалаков. С каждым разом убеждаюсь — познания ее безграничны.
— Представляете? — Оживленная жестикуляция. — Нет, вы не представляете! Их столько, этих вурдалаков. Столько! У одной моей знакомой начальник — настоящий вурдалак.
— Настоящий? Это как? Дипломированный в вурдала-чьем университете?
Жанна негодует.
— Нет, вы только посмотрите на этого невежду! Весь мир взбудоражен вурдалаками, шуточное ли дело? А он смеется, — Жанну заносит: — Между прочим, смех без причины — признак…
Она умолкает: назвать меня, да еще в присутствии Наташи, дурачиной даже ей кажется перебором. Интуитивно кажется, потому что есть люди, которые и не представляют, что может быть перебор.