Час пробил

Черняк Виктор

— Почему спросил, видишься ли ты с Барнсом? Просто так. Никакого дурака не валяю! Нет, неважно: видишься, не видишься… Уже неважно. Почему уже? Не придирайся к словам! Почему велел крепко подумать?

Харт мог бы ответить: «Потому что крепко подумать вообще не вредно»; или: «Ты меня не понял»; или; «Ты перестал понимать шутки…» Вместо этого Харт крикнул:

— Пошел к черту с твоими допросами, — и швырнул трубку.

Джоунс вел машину осторожно, то и дело посматривая на Харта. Если бы сейчас нужно было отдать Харту всю кровь до капли, чтобы облегчить его участь, Джоунс не колебался бы ни минуты. Во всяком случае, так казалось.

— Чего ты на меня смотришь? Смотри

на дорогу. Смотреть на дорогу — всегда себя оправдывает.

«Я вот не смотрел, и к чему пришел? Собственноручно подписал приговор человеку. Человеку, с которым у меня общая судьба. Почему я от него отказался? Нет, не потому, что спасал Сола. Вовсе нет. Я спасал собственную шкуру. Давай смотреть правде в глаза. Собственную шкуру! И незачем придумывать какие-то другие слова. Чистка началась. Барнса ничто не спасет. Такой беззащитный, сидит в своей королевской одиночке. Пьет или думает о вине перед человечеством. Чудак. Наивный чудак. Они придут и… как курице свернут ему шею. Нельзя! Нельзя, чтобы я, зная об этом, не попробовал его предупредить. Если поеду к нему — мне конец. Тут же. Послать Джоунса? Все равно что ехать самому. Нет, нельзя. Но я должен попробовать. Понимаешь, Барнс, я не мог не назвать твоего имени. Пустая уловка. Они все решили и без меня. Я должен попытаться спасти Сола и себя. Ты же говорил: «Когда дело касается собственной жизни, каждый играет за себя, и никто меня не разубедит в том, что это не так». Я не собираюсь разубеждать. Тем более что ты прав. Но я не могу представить, чтобы эти вонючки пришли, когда ты стоишь у камина, седой, высокий, и смущенно трешь свое красное пятно. Ты ничего не понял в этой жизни. Ничего. Ты еще и вином их угостишь. За минуту до того, как тебя прикончат, будешь думать: какие славные ребята. Я не хочу, чтобы они издевались над тобой. Пусть то, что должно случиться, случится достойно тебя. Мы всегда были разные. Очень разные. Ну и что? Я не смог уберечь тебя, не смог сохранить тебе жизнь. Именно приличные всегда становятся первыми жертвами. Ты знаешь, я не самый приличный человек. Увы! Не ангел. Ты сам говорил: жить — значит грешить. Но ты-то сам никогда не делал этого. Не то что я или Сол. Но не надо думать, что мы подонки. Хотя бы потому, что мы поднимались тогда в небо вместе… Ты думаешь, я не Заметил, как ты вертел рожей, чтобы мы не видели твоих намокших глаз. Тогда мы все стали как братья. Больше чем братья. Прости, что я треплюсь. Я и Сол согласились. То ли из-за денег, то ли из страха, то ли и по тому, и по другому. Какая разница теперь? Теперь мы увязли в грязи, в которой я топчусь. Я не хочу добавлять к ней позор твоего бессмысленного убийства. Я хочу, чтобы ты защищался. Тогда в твоей гибели будет хоть какой-то смысл. Я хочу, чтобы ты знал: идет чистка и ты — ее объекта.

Машина остановилась у небольшого одноэтажного дома. Джоунс вылез, обошел машину, открыл дверь и протянул Харту руку. Они подошли к маленькой скамейке на круглых ножках.

— Слушай, — Харт тронул полицейского за плечо, — Пойди включи приемник на всю железку.

Джоунс недоуменно смотрел на шефа: Харт терпеть не мог музыку. Нескладно повернулся, подошел к машине и врубил приемник, да так, что из дома напротив выглянула седенькая головка, женщина повертела пальцем у виска и скрылась за окованной медью дверью.

Они отошли от скамейки и встали посередине небольшого участка. Харт положил руку на плечо Джоунса. Потом сгреб в кулак длинные волосы на затылке и протянул к себе голову полицейского.

— Знаешь, как я к тебе отношусь?

— Знаю.

— У тебя есть женщина?

Джоунс потупился.

Никогда в жизни шеф, при всей его грубости, не позволял себе таких вопросов. С ним что-то творилось. Джоунс представить не мог — что. Он бы сделал все, абсолютно все, чтобы этот полный, тяжело вздыхающий мужик послал его к черту, как он любил делать в нормальном состоянии.

— У меня есть женщина, сэр. — Джоунс почувствовал, как пот с руки Харта потек по его спине.

— Хорошо* Хорошо, что у тебя есть женщина. Хорошо, что настоящий парень хоть кому-то достался. Слушай внимательно. Позвони ей по телефону, из автомата. Назначь свидание. Хотя нет. У кого она лечится?

— Не у Барнса, — тихо ответил Джоунс.

Харт был готов его расцеловать. Есть же люди, с которы-?ли можно говорить без слов…

— Ты слушал разговор? — спросил Харт, понимая, что это невозможно. <

— Когда я вез вас домой, сэр, вы несколько раз повторили это имя. И еще, сэр, неважно, что она лечится у другого врача. Барнса знают все в нашем городе. Его может вызвать кто угодно. Это нормально. Никого не удивит. Тем более что ей станет не по себе вечерком, попозже.

— Подожди! Я мигом. — Харт быстро вбежал по ступенькам* Включил свет в комнате, вырвал листок бумаги и написал слова, о которых они договорились очень давно, договорились на всякий случай. Харт написал: «Час пробил». Этого было достаточно. Но он продолжил: «Встреть их, — тут же жирно зачеркнул «их», — его как полагается». Не удержался и решил приписать «прости», но осторожность вывела покорной рукой: «Прощай».

Он тупо смотрел на бумажку. Что-то было не так. Джоунс ждал у входа. Не нужно, чтобы он задерживался сейчас у дома начальника полиции. Харт еще раз взглянул на бумажку и у последнего слова по-детски коряво все же добавил нелогичное «если можешь». Свернул бумажку, вышел, протянул ее Джоунсу и сказал:

— Передай даме. Назначь ей где-нибудь свидание. Домой пусть идет одна. Вечером вызовет Барнса и даст прочесть ему записку. Ее нельзя оставлять Барнсу ни в коем случае. Она должна вернуть тебе, а ты — мне. Понял? Иначе…

— Записка будет у вас, сэр. Утром, до десяти. Мы завтра постреляем еще под пиво.

Нет, не показалось. Дверная ручка повернулась. Наверное, сон. Да, конечно, сон… Она услышала шаги. Кто-то подошел к кровати и дотронулся рукой до плеча. Плечо было теплым, рука — холодной, она вздрогнула и совершенно отчетливо поняла — это не сон.

— Спите?

Человек отошел к окну прежде, чем она успела рассмот

реть в темноте черты его лица, и теперь стоял к ней спиной. Элеонора потянулась к подушке.

— Не делайте глупостей, — не оборачиваясь, проговорил мужчина. — Я пришел побеседовать. Не знаю, что у вас там: пистолет или баллон? Скорее всего баллоц. Вы же не станете стрелять? Вы женщина с крепкими нервами. Если вы свалите меня баллоном, нам не удастся поговорить. Предположим, меня найдут здесь, у вас. Ну и что? Просто одинокий мужчина воспользовался оплошностью молодой женщины — дверь-то была не заперта, и все.

Незнакомец говорил без малейшего волнения, его слова казались разумными.

— Слушаю. — Она повернулась на спину и натянула одеяло повыше.

— Зачем вы ездили в столицу?

— Нужно было кое-что узнать.

— Что именно?

Элеонора молчала. Где-то на дороге раздался вой полицейской сирены. Незнакомец постучал костяшками пальцев по стеклу.

— В архиве вы востребовали дела троих. Вам сказали, что люди с фамилиями Харт, Барнс и Розенталь в архиве не значатся. Тогда вы два, дня безвылазно знакомились с материалами тихоокеанской кампании, с высадкой на Окинаву, с событиями первой декады августа сорок пятого…