Час волка
Шрифт:
– Герр Франкевиц дома, сударь. Его квартира в этом доме.
– Он показал на строение из серого кирпича справа.
– Квартира номер пять, на втором этаже.
– Он притормозил "Мерседес".
– Я проеду еще один квартал. Удачи вам, сударь.
Майкл вылез, поднял воротник, защищаясь от дождя. Мышонок тоже полез было идти с ним, но Вильгельм удержал его за руку.
– Барон идет один, сказал он, Мышонок стал сердито вырываться, но Майкл сказал ему: - Все правильно. Оставайся в автомашине, - а затем зашагал к бордюру и в дом, указанный Вильгельмом. "Мерседес" проехал дальше.
Внутри дома пахло как в сыром склепе. На стенах были нацистские лозунги и призывы. Майкл увидал, что что-то в сумраке проскочило мимо. Был ли это кот или очень крупный грызун, разобрать
Он постучал в дверь. Где-то ниже в коридоре захныкал ребенок. Голоса, мужской и женский, усилились и смешались в споре. Он опять постучал, нащупывая двухзарядный короткоствольный дамский пистолетик в кармане жилетки: подарок гостеприимных хозяев. Ответа не было. Он забарабанил кулаком в третий раз, начиная думать, не перепутал ли Вильгельм условный знак.
– Уходите, - послышался мужской голос с другой стороны двери.
– У меня нет денег.
Это был усталый задыхающийся голос. Голос кого-то, чье дыхание было явно нездоровым. Майкл сказал: - Герр фон Франкевиц. Мне нужно поговорить с вами, пожалуйста.
Молчание. Потом: - Уходите. Я не могу разговаривать.
– Это очень важно.
– Я сказал, у меня нет денег. Пожалуйста... не беспокойте меня. Я болен.
Майкл услышал удалявшиеся шаги. Он сказал: - Я приятель вашего друга в Париже. Любителя оперы.
Шаги смолкли.
Майкл ждал.
– Я не знаю, о ком вы говорите, - прохрипел Франкевиц, стоявший близко к двери.
– Он говорил мне, что вы недавно делали несколько рисунков. Некую работу на металле. Я бы хотел обсудить ее с вами, если можно.
Следующая пауза была продолжительной. Фон Франкевиц был или очень осторожным, или очень запуганным человеком. Потом Майкл услышал звуки отпираемых запоров. Задвижка была отодвинута, дверь открылась на два дюйма. В проеме появился кусок белой мякоти лица, подобно лику призрака, возникшего из подземелья.
– Кто вы?
– прошептал Франкевиц.
– Я совершил долгий путь, чтобы увидеть вас, - сказал Майкл.
– Можно войти?
Франкевиц был в нерешительности, его бледное лицо высвечивалось в темноте словно полумесяц. Майкл увидел серый глаз, покрасневший, прядь жирных каштановых волос, всклокоченных над высоким белым лбом. Серый глаз моргнул. Франкевиц открыл дверь и отступил, давая Майклу войти.
Квартира была тесной, темной, с узкими окнами, затемненными пленкой золы от берлинских заводов. Протершийся черный с золотом восточный ковер покрывал деревянный пол, который от этого едва ли ощущался мягче под ногами Майкла. Мебель была тяжелая и резная, вроде той, что хранится в пыльных музейных подвалах. Повсюду валялись подушки, подлокотники дивана цвета морской волны были накрыты шитыми покрывалами. В ноздри Майклу ударили квартирные ароматы: запах дешевых сигарет, сладкого цветочного одеколона, масляных красок и скипидара и горький запах болезни. В углу комнаты около узкого окна стояли кресло, мольберт и холст с пейзажем в работе: красное небо над домами, выстроенными из костей.
– Садитесь здесь. Тут удобнее всего.
– Франкевиц смел кучу грязной одежды с дивана цвета морской волны, и Майкл сел. В позвоночник ему уперлась пружина.
Франкевиц, худой мужчина, одетый в синий шелковый халат и тапочки, прошелся кругом по комнате, отбрасывая тени от лампы, мимо картин и пучка увядших цветов в бронзовой вазе. Затем он сел в черное кресло с высокой спинкой, скрестил худые белые ноги и достал пачку сигарет и эбеновый мундштук. Нервными пальцами он вставил сигарету.
– Так вы видели Вернера? Как он?
Майкл понял, что Франкевиц говорил про Адама.
– Он мертв. Его убили гестаповцы.
Рот другого человека раскрылся, раздался легкий вздох. Его пальцы мяли сигаретную пачку. Первая спичка была отсыревшей, вспыхнула слабенькой искрой, прежде чем потухнуть. Сигарета раскурилась со второй спички, и он глубоко затянулся через мундштук. Из легких у него вырвался с дымом кашель, за ним второй, третий и целый залп. Легкие хрипели мокротой, но когда приступ кашля прошел, художник опять пустил дым через мундштук,
– Мне очень жаль услышать это. Вернер был... джентльменом.
Пора было брать быка за рога. Майкл сказал: - Вы знали, что ваш друг работал на британскую разведку?
Франкевиц в молчании курил сигарету, в сумраке вспыхивал ее красный кружок.
– Я знал, - наконец сказал он.
– Вернер говорил мне. Я не нацист. Что нацисты сделали с этой страной и с моим другом... ну, у меня нет любви к нацистам.
– Вы рассказали Вернеру про поездку к складу и рисование пулевых отверстий на зеленом металле. Мне бы хотелось знать, как вам досталась эта работа. Кто вас нанял?
– Мужчина.
– Худые плечи Франкевица приподнялись в пожиме под голубым шелком.
– Я не знаю его имени.
– Он затянулся сигаретой, выдохнул дым и опять хрипло закашлялся.
– Извините меня, - сказал он.
– Вы видите, я болен.
Майкл уже заметил покрытые коростой язвы на ногах Франкевица. Они были похожи на крысиные укусы.
– Как этот человек узнал, что вы были способны сделать эту работу?
– Искусство - моя жизнь, - сказал Франкевиц, как будто этим все объяснялось. Но тут он встал, двигаясь по-старчески, хотя ему не могло быть больше тридцати трех лет, и подошел к мольберту. К стене была приставлена стопка картин. Франкевиц встал на колени и стал перебирать их, его длинные пальцы были так ласковы, будто он гладил спящих детей.
– Мне доводилось рисовать возле кафе неподалеку отсюда. Зимой я обычно бывал в самом кафе. Этот человек зашел туда попить кофе. Он наблюдал, как я работаю. Затем пришел снова, и еще несколько раз. А, вот она!
– он обратился к картине.
– Вот над чем я трудился.
– Он вытащил холст и показал его Майклу. Это был автопортрет, лицо Франкевица, отражавшееся в чем-то, что оказалось разбитым зеркалом. Осколки казались настолько реальными, что Майкл мысленно потрогал пальцем зазубренный краю одного из них.
– Он привел еще одного человека поглядеть на нее: нацистского офицера. Я узнал, что второго человека звали Блок. Потом недели, может быть, через две первый человек снова пришел в кафе и спросил, не захочу ли заработать немного денег.
– Франкевиц слабо улыбнулся, замерзшая улыбка на бледном хрупком лице.
– Я всегда согласен брать деньги. Даже деньги нацистов.
– Он мгновение рассматривал автопортрет: лицо на картине было фантазией самообольщения. Потом он вернул картину обратно в пачку и встал. По окнам стучал дождь, и Франкевиц понаблюдал, как капельки сбегали дорожками по мутному стеклу.
– Однажды ночью за мной приехали, и меня повезли на аэродром. Там был Блок и несколько других человек. Прежде чем мы взлетели, мне завязали глаза.
– И поэтому вы не имеете представления, где приземлились?
Франкевиц вернулся к креслу и опять сунул в зубы мундштук с сигаретой. Он смотрел, как шел дождь, голубой дым выбивался у него изо рта, и легкие хрипели, когда он дышал.
– Это был долгий полет. Один раз мы садились для дозаправки. Я почувствовал запах бензина. И я ощущал на лице солнце, так что понял, что мы летели к западу. Когда мы приземлились, я почувствовал запах моря. Меня провели на место, где сняли повязку. Это был склад, без окон. Двери были заперты.
– Голубой клубок дыма медленно таял вокруг головы Франкевица.
– У них были все краски и приспособления, необходимые для меня, собранные очень аккуратно. Там была маленькая комната в качестве жилья для меня: кресло с раскладушкой, несколько книг и журналов и "Виктрола". Там тоже окон не было. Полковник Блок привел меня в большое помещение, где были разложены куски металла и стекла, и рассказал мне, что ему хотелось, что было бы сделано. Дырки от пуль, сказал он, трещины в стекле, такие же, какие я сделал на разбитом зеркале на своем рисунке. Он сказал, что хочет, чтобы следы пуль были написаны на металле, и он пометил их куском мела. Я сделал работу. Когда я закончил, мне завязали глаза и опять повели меня к самолету. Еще один длинный перелет, и они заплатили мне и отвезли меня домой.
– Он склонил голову набок, слушая музыку дождя.
– Вот и все.