Чаша кавалера
Шрифт:
— «Синий нос», — подсказал Том.
— Нет-нет, мой мальчик. «Синяя лампа». Я проходил мимо, думая о том, как расправиться с этим старым упырем, который в данный момент корчит такие нахальные рожи, когда из отеля вышла дочь богов, мечта, видение! Я не шучу! Это была величавая блондинка с румяными щеками и розовыми губами…
— Одну минуту, папа! — Глаза Вирджинии больше не были сонными. — Сэр Генри!
— Да, куколка? Поверьте, я не пропустил ни единого слова.
— Я думаю о той женщине, сэр Генри. Не стану говорить, кто это, кроме того, что ее фамилия начинается с
— Угу, — отозвался Г. М.
— О боже!
— О чем вы там шушукаетесь? — спросил озадаченный мистер Харви. — Чья фамилия начинается с буквы «Ч»?
— Не важно, папа. Продолжай.
Вирджинии с самого начала следовало осознать, что ее отец, подобно ее мужу и старшему инспектору Мастерсу, пребывает в душевном расстройстве и не является в полном смысле слова самим собой. Хотя необходимо признать, что Уильям Т. Харви выглядел возвышенной и украшенной версией собственной персоны.
— Не знаю, что на меня нашло, — продолжал конгрессмен Харви, удивленный и в то же время польщенный всеобщим вниманием. — Но я не смог сдержаться. «Мадам, — сказал я, — надеюсь, вы простите эти слова незнакомцу с дурными манерами, но с благими намерениями. Я искал вас всю жизнь!» Она остановилась и удивленно спросила: «Искали меня?» — «Да, — ответил я и добавил (если мой зять засмеется, я сверну ему шею!): — Лицо, которое отправило в плавание тысячу кораблей и сожгло упирающиеся в небо башни Трои!»
Должно быть, женщина сразу поняла, что я говорю искренне, и какой-то момент я мог поклясться, что ей это нравится. Но нет! Все знают, что англичанки холодны как лед! Она тут же закрылась, как устрица, и сказала: «Простите, сэр, но я не увлекаюсь поэзией. Меня интересуют только плоды интеллекта».
Здесь конгрессмен издал стон, как пытаемый на дыбе.
— Лучше бы я оставил все как есть! Я должен был снять шляпу… — отметим, что шляпы на нем не было, — и удалиться. Но нет! Я сказал…
— Да, папа? — поторопила Вирджиния. — Что ты сказал?
— Нет, этого достаточно! Впервые за годы я был по-настоящему серьезен. Но я зазевался, и мяч пролетел мимо. Забудьте об этом!
— Пожалуйста, папа! Что ты сказал?
Мистер Харви был не в силах контролировать свои эмоции.
— «Мадам, — сказал я, — к дьяволу ваш интеллект! Вы самое прекрасное создание, какое я когда-либо видел!»
— И что дальше?
— А ты как думаешь, Джинни? Как могла поступить холодная англичанка? Не то чтобы она была не права, так как мои манеры были ужасающими. Она просто отошла. А когда она обернулась…
— Значит, она обернулась?
— Да, дважды! — простонал мистер Харви, в отчаянии воздевая руки. — Вероятно, хотела снова меня осадить. Будь я в Америке… но я не был там! Я говорил искренне — и сам все испортил.
— Слушай, папа. Я должна сказать тебе кое-что.
— Нет. Джинни, я запрещаю. Если у тебя осталась хоть капля уважения к чувствам твоего бедного старого отца. Ни слова больше. Не знаю, почему я унизил себя, рассказав об этом. Буду вам признателен… — к нему вернулось достоинство, — если вы в дальнейшем воздержитесь от упоминаний
Последовало молчание. Мистер Харви стоял, погруженный в раздумье.
Но синьор Равиоли с трудом удерживался от того, чтобы не внести предложение. Только сердитый взгляд сэра Генри Мерривейла заставлял его молчать.
— В таком случае, Билл, — со вздохом заговорил Г. М., — мы уважим твое желание. Все же жаль, что ты не узнал имя этой женщины. Если она остановилась в «Синей лампе», мы легко…
— Конечно! — подхватил синьор Равиоли. — Это та самая злобная баба, которая хотеть засадить сэра Генри в тюрьма!
— Ради бога, ш-ш!
— Но ведь это она?
— Вы собираетесь заткнуться или нет?
К счастью, Уильям Т. Харви был слишком терзаем муками совести, чтобы прислушиваться. Кроме того, он снова уставился на синьора Равиоли, как будто стараясь что-то вспомнить.
— Прошу прощения, но не видел ли я вас где-то раньше? Подобно многим, я часто хвастаюсь, что никогда не забываю лица. — Конгрессмен Харви слегка усмехнулся. — Но это было не в Англии, а, по-моему, где-то в Питтсбурге или неподалеку от него.
— Вполне возможно, — сразу согласился синьор Равиоли. — Я работать в Питтсбург двадцать — двадцать пять лет назад. Выучить там английский.
Для сэра Генри Мерривейла это было новостью.
— Вы преподавали музыку в Питтсбурге, сынок?
— Не совсем, — ответил il maestro. — Я играть на рояль в музыкальный отдел магазина Джозефа Хорна. Когда меня уволить, в магазине Кауфмана, потом у Кауфмана и Бэра, а потом…
— Но почему вас увольняли? Вы первоклассный учитель, и наш голос мог бы привести нас на оперную сцену, если бы вы захотели.
— Верно. Во всех магазинах это признавать.
— Тогда почему они вас увольняли?
— Говорить, что я петь слишком много итальянских песен и что покупатели хотеть слушать что-то еще, кроме «Санта Лючия» и «О sole mio». [37]
— Не помню, чтобы я когда-нибудь бывал в музыкальном отделе какого-нибудь магазина, — промолвил мистер Харви. — Мне кажется, это связано с моей адвокатской практикой. Вы не были моим клиентом? Нет, вижу, что не были. Не важно! Я просто пытался отвлечь мысли от холодной богини, которая навсегда ушла из моей жизни.
37
О, моё солнце (ит.).
— Не посыпай голову пеплом, Билл! Я отвлеку тебя достаточно быстро. Между прочим, как поживает водопроводный бизнес?
— Что-что?
— Ты ведь упустил свое призвание, не став водопроводчиком, верно?
— Ах это! — Мистер Харви пытался говорить беспечно, но в его голосе слышались мрачные нотки. — Забудь. Боюсь, из меня не получился хороший водопроводчик.
Г. М., снова достав портсигар, с любопытством посмотрел на него:
— По крайней мере, ты продемонстрировал достаточный опыт, защищая преступников и вытаскивая их из кутузки даже до того, как они туда попали. Каково твое мнение о проблеме Чаши Кавалера?